– Вас не было сорок пять минут!
– Двадцать туда, сэр, и двадцать обратно, – объяснил Росс Уилкокс.
– Вы что, думаете, я идиот?
– Конечно нет, сэр! – с болью в голосе воскликнул Росс Уилкокс. – Вы учитель физкультуры.
– И еще вы учились в университете Лафборо, – добавил Гэри Дрейк. – «Безусловно, лучшем спортивном учебном заведении Англии!»
– Вы даже не подозреваете, как сильно влипли! – От гнева у мистера Макнамары заблестели глаза и потемнело лицо. – Вам не разрешается покидать территорию школы без разрешения, как вам в голову взбредет.
– Но, сэр, вы же сами нам велели, – очень удивленно сказал Гэри Дрейк.
– Ничего подобного!
– Вы велели нам добежать до моста и обратно. Вот мы и добежали до моста через Северн. Там, в Аптоне. Как вы сказали.
– В Аптоне? Вы бегали к реке?! В Аптон?! – У мистера Макнамары встали перед глазами шапки местных газет: «УЧИТЕЛЬ-ПРАКТИКАНТ ПОСЫЛАЕТ ТРЕХ МАЛЬЧИКОВ НА СМЕРТЬ В ВОЛНАХ РЕКИ». – Я имел в виду пешеходный мостик, болваны! У теннисных кортов! Зачем бы я стал посылать вас в Аптон? Тем более без надзора?
Росс Уилкокс смотрел на него совершенно серьезно:
– Потение равняется успеху, сэр.
Мистер Макнамара решил удовольствоваться ничьей при условии, что за ним останется последнее слово.
– У вас, парни, куча неприятностей, и самая большая из них – это я!
Когда он удалился в клетушку мистера Карвера, Росс Уилкокс и Гэри Дрейк принялись шептаться с основными и нормальными пацанами. Через минуту Уилкокс скомандовал: «И-раз, и-два, и-три, и-четыре!» – и все, кроме нас, прокаженных, грянули на мотив «Тело Джона Брауна»:
Мистер Макнамара любит в жопу давать,
Мистер Макнамара любит в жопу давать,
Мистер Макнамара любит в жопу давать
И другим засунуть тоже не дурак!
Слава, слава Макнамаааааре!
Ему засунул мистер Кааарвер!
Ему засунул его паааапа!
А он засунет и тебе! Тебе! Тебе!
К третьему куплету песня стала громче. Наверно, каждый из ребят думал: «Если не присоединюсь, стану следующим Джейсоном Тейлором». А может, у толпы просто есть своя отдельная воля, подавляющая попытки ей противостоять. Может, стадное чувство – самое древнее, идет еще с тех пор, как человечество жило в пещерах. Толпе нужна кровь для подпитки.
Дверь раздевалки с лязгом распахнулась.
Песня тут же притворилась, что ее никогда не было.
Дверь отлетела от резинового стопора на стене и ударила мистера Макнамару по лицу.
Когда сорок с лишним парней нервно пытаются подавить смех, все равно выходит очень громко.
– Я назвал бы вас стадом свиней, но это оскорбление для животных! – завизжал мистер Макнамара.
– Ооооооо! – эхом отозвались стены.
Бывает ярость пугающая, а бывает – смешная.
Мне было жалко мистера Макнамару. В каком-то смысле он – это я.
– Кто из вас… – он проглотил слова, которые могли стоить ему работы, – негодяев, рискнет спеть то же самое мне в лицо? Прямо сейчас?
Долгая насмешливая тишина.
– Ну же! Давайте. Спойте. СПОЙТЕ!
Этот вопль, должно быть, разодрал ему горло. В вопле, конечно, был гнев, но я уловил и отчаяние. Еще сорок лет такого. Мистер Макнамара обшарил своих мучителей яростным взглядом в поисках новой стратегии:
– Ты!
К моему дикому ужасу, «ты» был я.
Должно быть, Макнамара узнал во мне ученика, затоптанного в грязь. И решил, что я охотней заложу других.
– Имена!
Дьявол обратил на меня восемьдесят глаз, и я отпрянул.
Есть железное правило: «Ты не должен называть чужие имена, если от этого у людей будут неприятности. Даже если они того заслуживают».
Макнамара сложил руки на груди:
– Я жду!
Голос у меня был как у крохотного паучка:
– Я не видел, сэр.
– Я сказал, назвать имена!
Макнамара сжал кулаки, и руки у него подергивались. Он явно на грани и вот-вот сорвется и заедет мне. Но тут из комнаты выкачали весь свет, как при солнечном затмении.
В дверях материализовался мистер Никсон, директор школы.
– Мистер Макнамара, этот ученик – ваш основной нарушитель дисциплины, ваш главный подозреваемый или недостаточно активный информатор?
(Через десять секунд либо из меня сделают котлету, либо я получу относительное помилование.)
– Он, – мистер Макнамара сглотнул с усилием, подозревая, что его учительская карьера может кончиться через несколько минут, – говорит, что он «не видел», господин директор.
– Нет худших слепцов, чем нежелающие видеть, мистер Макнамара. – Мистер Никсон сделал несколько шагов вперед, заложив руки за спину; мальчишки попятились, прижимаясь к скамьям. – Минуту назад я говорил по телефону с коллегой из Дройтвича. Я был вынужден извиниться перед ним и прервать разговор. Кто скажет, почему?
Все присутствующие, включая мистера Макнамару, не отрывали глаз от грязного пола. Мистер Никсон умеет испепелять одним взглядом.
– Мне пришлось закончить разговор из-за инфантильного ора, доносящегося отсюда. Из-за него я буквально не слышал собственных мыслей. Так. Меня не интересует, кто зачинщик. Меня не заботит, кто орал, кто мурлыкал себе под нос и кто хранил молчание. Меня заботит, что мистер Макнамара, гость в нашей школе, будет вполне справедливо рассказывать своим коллегам, что я руковожу зоопарком из хулиганов. За этот ущерб моей репутации я накажу вас всех.
Мистер Никсон вздернул подбородок на четверть дюйма. Мы отпрянули.
– «Это не я, мистер Никсон! Я не подпевал! Будет несправедливо, если вы меня накажете!»
Он оглядел нас, ища согласных, но таких дураков у нас нет.
– Видите ли, мне платят безумные деньги не за установление справедливости. Мне платят безумные деньги за поддержание определенных стандартов. Стандартов, которые вы, – он сплел пальцы рук и тошнотворно захрустел суставами, – только что втоптали в грязь. В более просвещенном веке я бы задал вам хорошую взбучку, чтобы научить правилам приличия. Но поскольку законодатели отобрали у нас этот инструмент, мне придется найти другие, более трудоемкие методы.
У двери мистер Никсон обернулся:
– В старом спортзале. В четверть первого. Опоздавшие получат наказание на неделю. Неявившиеся будут исключены. Это всё.
В этом учебном году прежние школьные обеды сменились едой из «кафетерия». Над дверью столовой повесили вывеску: «Кафетерий „Ритц“ от „Качественной кухни плюс“», хотя уксусная вонь и чад бьют по носу уже в раздевалке. Еще на вывеске нарисована свинья в поварском колпаке, с улыбкой несущая блюдо сосисок. В меню – жареная картошка, фасоль в томате, гамбургеры, сосиски и яичница. На сладкое дают мороженое с консервированными грушами или мороженое с консервированными персиками. В качестве питья предлагают выдохшуюся пепси, тошнотворный оранжад и тепловатую воду. На прошлой неделе Клайв Пайк обнаружил в гамбургере половину многоножки. Она еще извивалась. Хуже того – вторую половину он так и не нашел.
Я встал в очередь и заметил, что все поглядывают на меня. Двое первоклассников изо всех сил старались не смеяться. Все уже знали, что сегодняшний день проходит под девизом «Достань Тейлора». Даже буфетчицы наблюдали за мной из-за блестящих прилавков. Что-то тут не так. Я узнал, что именно, лишь когда взял свой поднос и сел за стол прокаженных рядом с Дином Дураном.
– Э… Джейс, кто-то прилепил наклейки тебе на спину.
Я снял блейзер, и смех сотряс «Кафетерий „Ритц“». Мне на спину прилепили десять наклеек. На каждой было написано «Глист» – все разными ручками и разным почерком. Я едва удержался, чтобы не вскочить и не выбежать вон. Это лишь доставило бы мучителям дополнительную радость. К тому времени, как волны смеха улеглись, я отодрал наклейки и изорвал их под столом на мелкие кусочки.
– Не обращай внимания на этих дебилов, – сказал Дин Дуран; кусок жареной картошки ударил его по щеке. – Очень смешно! – закричал он в том направлении, откуда прилетела картошка.
– Да, мы тоже так думаем, – крикнул в ответ Энт Литтл от стола Уилкокса.
Еще три или четыре куска полетели в нас. Тут в столовую вошла мисс Ронксвуд, и обстрел прекратился.
– Эй, ты слыхал? – В отличие от меня, Дин Дуран умеет не обращать внимания на всякое.
Я уныло сцарапывал с вилки присохшие волокна.
– Что такое?
– Да Дебби Кромби.
– Что с ней такое?
– Ну, она всего только взяла да и залетела.
– Куда залетела?
– Ну залетела, блин! Беременная она, – прошипел Дин.
– Беременная? Дебби Кромби? У нее будет ребенок?
– Не ори! Похоже на то. У Трейси Свинъярд лучшая подружка – секретарша в аптонской клинике. Они позавчера ходили бухать в «Черный лебедь». После кружечки-пятой она велела Трейси поклясться жизнью, что та никому ничего, и рассказала ей. Трейси Свинъярд рассказала моей сестре. А Келли рассказала мне сегодня за завтраком. Велела мне поклясться могилой нашей бабушки, что я никому не буду передавать.
(Могила Дурановой бабушки усеяна обломками нарушенных клятв.)
– А кто отец?
– Ну, тут не нужно быть Шерлоком Холмсом. Дебби Кромби ни с кем не гуляла после Тома Юэна, верно?
– Но ведь Тома убили еще в июне.
– Да, но он приезжал в отпуск в апреле, верно? Должно быть, тогда и запустил в нее головастиков.
– Так, значит, папа ребенка Дебби Кромби умер еще до его рождения?
– Жалость какая, да? Айзек Пай сказал, что на ее месте сделал бы аборт, но мамка Дон Мэдден сказала, что аборт – это убийство. Как бы то ни было, Дебби Кромби сказала доктору, что оставит ребенка в любом случае. Келли думает, что, наверно, Юэны будут помогать. В каком-то смысле продолжение Тома. Наверно.
Жизнь иногда играет над людьми совсем не смешные шутки.
«Такой смехотищи я в жизни не слыхал», – заявил Нерожденный Близнец.
Я наскоро проглотил яичницу с жареной картошкой, чтобы успеть в старый спортзал к 12:15.
Школьный комплекс построен в основном за последние тридцать лет, но часть его составляет старинная школа еще викторианской эпохи. Старый спортзал – как раз там. Им почти не пользуются. Когда ветер сильный, с крыши сдувает черепицу. В январе прошлого года одна пролетела в нескольких дюймах от головы Люси Снидс, но пока еще никого не убило. Впрочем, один первоклассник и правда умер в старом спортзале. Его затравили, и он повесился на собственном галстуке. Под потолком, где крепится канат. Пит Редмарли клянется, что видел, как этот парень там висел – три года назад, в грозу, еще не совсем мертвый. Голова у него болталась, потому что шея была сломана, а ноги д