Из-за меня Флойд провел все утро в кабинете директора, где из него выжимали показания против Нила Броуза. Почем я знаю, – может, он меня ненавидит.
– Сводного брата. Да, он хороший парень. Зря я ему сразу не сказал. Он теперь хочет поджечь дом Броуза.
Я завидовал Флойду – он-то уже все рассказал родителям.
– Надо думать, Нэшенд и Литтл сегодня тоже не покажутся.
Рядом со мной вырос Дин и предложил мне свой шоколадный батончик – откусить. Флойд купил мне банку пепси.
– Ты погляди на Андреа Бозард! – Дин показал на девочку, которая когда-то в начальной школе у мисс Трокмортон изображала пони и мастерила вместе со всеми птичьи гнезда, где вместо яиц были желуди. – В чирлидерской юбочке.
– А что с ней такое? – спросил Флойд.
– Аппетитная! Так бы и съел! – Дин изобразил тяжело дышащую собаку с высунутым языком.
Врубили «Frigging In The Rigging»[40]Sex Pistols, и аптонские панки принялись плясать у сцены «пого» – заскакали, как на пружинах. Стив, старший брат Освальда Уайра, со всей дури врезался головой в стену, так что папа Филипа Фелпса повез его в вустерскую больницу на случай, если у него окажется сотрясение мозга. Но по крайней мере некоторые ребята начали танцевать (ну, вроде как), так что следующей песней диск-жокей поставил «Prince Charming»[41]Adam and the Ants. Там есть такой особый танец, который Адам Ант танцует в видеоклипе. Все выстраиваются в ряд, скрещивают запястья перед собой, а ногами переступают в такт музыке. Но каждый из ребят хотел быть Адамом Антом, который танцует на шаг впереди всей толпы, так что ряд двигался взад-вперед по залу все быстрей и быстрей, и наконец ребята уже практически бежали. Потом поставили Fun Boy Three – «The Lunatics (Have Taken Over The Asylum)»[42]. Под эту песню нельзя танцевать, если ты не Подгузник. Может быть, он расслышал в ней тайный ритм, которого не слышал больше никто.
– Подгузник! Эй ты, калека! – крикнул Робин Саут.
Подгузник даже не заметил, что больше никто не танцует.
Тайны действуют на тебя сильней, чем ты думаешь. Приходится врать, чтобы тебя не разоблачили. Приходится направлять разговор в другую сторону. Все время боишься, что кто-то тебя поймает и всем все расскажет. Думаешь, что ты владеешь тайной, но на самом деле она тебя использует, разве не так? Что, если психи переделывают своих докторов сильнее, чем доктора – своих психов?
В сортире был Гэри Дрейк.
Когда-то я бы замер на месте. Но только не после сегодняшнего.
– Привет, – сказал Гэри Дрейк.
Раньше он бы отпустил какую-нибудь остроту насчет того, что я собственный член не отыщу. Но, оказывается, я теперь популярен настолько, что сам Гэри Дрейк со мной здоровается.
В окно струился декабрьский холод.
Я со скучающим лицом едва заметно кивнул. «Угу».
В желтой реке дымящейся мочи скакали вверх-вниз, как поплавки, окурки.
Заиграли «Do The Locomotion»[43], и все девчонки выстроились паровозиком и зазмеились по залу. Потом – «Oops Upside Your Head»[44], под нее танцуют, изображая что-то вроде гребли на лодке. Это не для парней. Зато парням можно танцевать под «House Of Fun»[45]Madness. Это песня про то, как парень пришел покупать презервативы, но на Би-би-си ее не сразу запретили, потому что до Би-би-си двойной смысл доходит с большим замедлением, уже после того, как дошло до самого последнего болвана в последней глухой деревне. Подгузник заплясал этакий странный танец – он дергался, как будто его било током, и несколько парней стали ему подражать. Поначалу только для того, чтобы поиздеваться над ним. Но выходило классно. (В каждом великом изобретателе прячется Подгузник.) Включили Talking Heads – «Once In A Lifetime»[46]. Это и была та самая ключевая песня, после которой не танцевать уже не круто, а круто – танцевать. Так что мы с Дином и Флойдом тоже вступили в танец. Диск-жокей включил стробоскоп. Только ненадолго, потому что от вспышек стробоскопа у человека могут взорваться мозги. Танцевать – все равно что идти по людной улице. Танец похож и на миллион других занятий, в которых главное – не задумываться о том, что делаешь. В буре стробоскопных вспышек, в грозовом ночном лесу шей и рук я разглядел Холли Деблин. Она танцевала что-то вроде танца индийской богини – плавно покачиваясь, но резко двигая руками. Кажется, она меня увидела в своем грозовом ночном лесу, потому что, кажется, она мне улыбнулась. («Кажется, улыбнулась» – это не совсем то же, что «улыбнулась», но в миллион раз лучше, чем «не улыбнулась».) Диск-жокей поставил «I Feel Love»[47] Донны Саммерс. Джон Тьюки начал показывать эту новую модную штуку, пришедшую из Нью-Йорка. Называется брейк-данс. Он потерял равновесие и врезался в группу девчонок, которые повалились, как кегли. Друзьям пришлось его спасать, а то его пронзили бы десятки каблуков-шпилек. Пока крутили «Jealous Guy»[48] Брайана Ферри, Ли Биггс принялся обжиматься с Анджелой Буллок. Они лизались в углу, а Дункан Прист встал рядом и принялся изображать телящуюся корову. Но все, кто смеялся, на самом деле завидовали. Анджела Буллок носит черные лифчики. Потом, во время «То Cut A Long Story Short»[49]Spandau Ballet, Алистер Нёртон ушел в угол с Трейси Импни, громадной готкой из Бразеридж-Грин. Диджей поставил «Are „Friends“ Electric?»[50] Гэри Ньюмана и Tubeway Army, и Колин Поул с Марком Бэдбери изобразили танец робота с остекленевшими глазами.
– Крутая песня! – заорал Дин мне в ухо. – Очень футуристическая. У Гэри Ньюмена есть приятель, которого зовут Пять! Круто, а?
Танец – это мозг, а танцоры в нем лишь отдельные клетки. Танцующие думают, что они тут главные, но на самом деле они повинуются древним законам. Началась песня «Three Times A Lady»[51]Commodores, и танцпол опустел, если не считать давно сложившихся пар, которые лизались на виду у всех, наслаждаясь тем, что на них смотрят, и случайных парочек, которые просто обжимались, забыв, что на них смотрят. Второсортные пошли искать себе третьесортных. Пол Уайт ушел в угол с Люси Снидс. Диджей поставил «Come On Eileen»[52]Dexys Midnight Runners. Дискотека – тоже зоопарк. Некоторые животные становятся дичей, другие – забавней, третьи – напыщенней, четвертые – пугливей, пятые – сексуальней. Холли Деблин, похоже, ушла домой.
– Я думал, ты ушла домой.
Знак «Выход» светился зеленым в темноте.
– А я думала, ты ушел домой.
Дискотека сотрясала фанерный пол. За сценой есть такая узкая комнатка, где стоят штабеля стульев. И еще там есть такая большая штука вроде полки, на высоте десяти футов, шириной во всю комнатку. Туда складывают столешницы теннисных столов, а я знаю, где прячут стремянку.
– Нет. Я танцевал с Дином Дураном.
– Да ну? – Холли Деблин очень смешно изобразила ревность. – А чем это он лучше меня? Может, он целуется хорошо?
– Дуран?! Фу, какая гадость!
Слово «гадость» оказалось последним словом в моей жизни, которое я произнес нецелованным. Я всегда боялся этого момента, но оказалось, что целоваться совсем несложно. Губы сами знают, что делать, – как морские актинии. От поцелуев голова начинает кружиться, как на «Летающих чашках». Девочка выдыхает кислород, а ты его вдыхаешь.
Но иногда можно со всей силы стукнуться зубами.
– Ой! – Холли Деблин отпрянула. – Прости!
– Ничего, я их потом обратно приклею.
Холли Деблин крутила мои уложенные гелем «иголки» волос. Кожа у нее на шее потрясающе мягкая – такое мягкое я трогал первый раз в жизни. И она мне позволила. Это самое удивительное. Она мне позволила. От Холли Деблин пахнет парфюмерным прилавком универмага, серединой июля и коричными «тик-таками». Мой кузен Хьюго утверждал, что целовался с тридцатью девушками (и не только целовался), а сейчас уже наверняка до пятидесяти дошел, но первая бывает только одна.
– Ой, – сказала она. – Я тут стащила немножко омелы. Гляди.
– Она вся раздавилась и…
Во время второго в моей жизни поцелуя язык Холли Деблин робкой мышкой заглянул ко мне в рот. Раньше я бы подумал, что это должно быть тошнотворно, но на самом деле это мокро и тайно, и мой язык захотел в ответ заглянуть к ней в рот, и я ему позволил. Этот поцелуй кончился потому, что я забыл дышать.
– Какая классная песня! – Я по правде тяжело дышал. – Она какая-то немножко хипповая, но потрясающе красивая.
«Красивая» – из числа тех слов, которые нельзя употреблять в разговоре с парнями, но можно с девушками.
– «#9dream», Джон Леннон. Пластинка «Walls and Bridges»[53], семьдесят четвертый год.
– Ты хотела меня этим впечатлить? Я впечатлен.
– Мой брат работает в «Револьвер рекордс». У него коллекция пластов – как отсюда до Марса и обратно. А откуда ты знаешь про этот маленький тайничок?
– Эту комнату? Я сюда ходил в молодежный клуб, играть в настольный теннис. Думал, ее сегодня запрут. Но, как видишь, не заперли.
– Вижу.
Рука Холли Деблин скользнула мне под свитер. Я годами слушал разговоры Джулии с Кейт Элфрик про «распускателей рук» и воздержался от ошибки. Потом Холли Деблин как-то вздрогнула. Я решил, что ей холодно, но она вроде как хихикнула.
– Чего ты? – Я испугался, что сделал что-нибудь не так. – А?