[11], снабжённый фигурной литой подставкой с пятью кривыми птичьими лапками и крышкой о пяти вороньих голов. Густой амортизирующий гель внутри содержит некий тёмный сгусток посередине, очертаниями напоминающий сердце.
— Склонитесь, образцы, ибо се — первоначало ваше.
Братья глубоко поклонились реликварию, установленному на тумбе. Один из младших авгуров приблизился и положил рядом стальной лоток с тремя стеклянными пистонами — они же шприцы. Аврелий из Скопелоса очень медленно, торжественно потянул за кольцо и снял крышку с реликвария. Пистоны, снабжённые очень длинными и тонкими иглами, попадая в его руки, опускаются один за другим в вертикальное отверстие, достигающее тёмного сгустка, потом авгур оттягивает поршень совсем чуть-чуть и тем ограничиватся. Когда в каждом из пистонов оказалось по капле чёрной жидкости, реликварий оказался закрыт и исчез в складках балахона. Пение карликов достигло пика и стихло вместе с последним ударом колокольчика.
— Вот оно, начало всего. Я исследовал ваши тела сегодня и пришёл к выводу, что они достаточно сильны для того, чтобы перенести инъекцию. Если же я ошибся, то на всё воля Парок. Ложитесь.
Братья подчинились, потому что так приказал отец. Сначала Аврелий навис над Гнеем Юниором, затем перешёл к Титу, и, наконец, пришла очередь Гая. Пистон с огромной иглой блеснул в тусклом свете и кожаный клюв приблизился к лицу мальчика.
— Ты знаешь, чего ждать, образец номер три?
— Наверное, чего-нибудь весёлого и приятного?
— Какой догадливый, кхек-кхек. Сейчас я воткну эту иглу тебе в сердце, а потом по твоим венам потечёт огонь, и поверь, даже если бы ты был отмечен Вулканом, этот огонь тебе не понравился бы. Боль будет ужасной, но ещё она будет парализующей, раскалённой и колющей каждый вид тканей в твоём теле вплоть до эмали зубов, а когда мозг уже не сможет переносить эту агонию, сознание погаснет…
— Хватит болтать, отец года! — Улыбка Гая растянулась от уха до уха, а в глазах полыхнул огонь бесконечного веселья и он, слыша, как громко дышат братья, прошептал: — Ты не сделаешь со мной ничего, чего я не делал с другими, а значит, мы приблизимся к космическому равновесию, разве нет?
— Гхе-кхм-м-м… ну, что ж.
Движение оказалось плавным и безупречным, игла прошла сквозь кожу и мышцы, не задела ребра или нервы, проникла сквозь тугую стенку сердца. Такое могло бы и убить, но нет, ведь из пистона в тело Гая влилось не что иное как кровь Целума, что ещё зовётся Сатурном, и ведь чистая, без примесей.
Добавленная в пищу, священная субстанция делала оную амброзией, питьё превращала в нектар, из неё готовились амниотики, без которых невозможно создавать химер и хомункулусов; кровь Сатурна — сама суть биотека. Но в чистом виде она легко убивала взрослого плебея… или молодого слона.
Тело Гая парализовало болью, спазм разбил и без того слишком чувствительные мышцы, вызвав пугающее волнение под кожей, словно корчи поразили всё его существо. Жар заставил вены взбухнуть и выбил из кожи горячий пот, лёгкие с шумом втягивают воздух, но Гай чувствует, как тот густеет в горле, а все внутренности зудят от миллионов маленьких горячих игл. Кровь Сатурна наполнила его собственную кровеносную систему, тиски жара охватили мозг и глаза закатились.
После инъекции младшие авгуры стали внимательно наблюдать за троицей, регистрируя состояние письменно. Они замеряли температуру, проверяли реакцию зрачков на свет, дыхание, а биопровидец следил за образцами и за учениками, утопая в клубах ладана.
— Номер первый?
— Состояние стабильное, учитель.
— Номер второй?
— Состояние стабильное.
— Ну, а, хе-кхе, бракованный?
Ответа не последовало. Двумя широкими шагами биопровидец оказался рядом с Гаем.
— Хм?
— Прости, учитель, глаза закатились, не могу проверить реакцию зрачка. К тому же мелкая судорога…
— Это не судорога, всего лишь беспорядочные мышечные сокращения малой силы и высокой интенсивности. Температура в норме, пульс учащённый, хм, губы шевелятся… будто шепчет что-то.
— Веки, учитель…
— Вижу.
Веки ребёнка были приоткрыты, но за ними — только перевитые набухшими сосудами склеры, а зрачки пропали, видимо, уставившись куда-то в лобные доли мозга.
— Следи за признаками припадка. В случае смерти… кхм-м-м… потеря будет невелика. Порода должна оставаться чистой.
Испытание кровью Целума проводилось только один раз в жизни, только в семьях нобилей, даже миноры не подлежали такому удару. Высочайший вызов для всех систем, выявлявший любые потенциальные изъяны и устранявший их, если тело могло продержаться достаточно долго. Никто из прошедших испытание никогда не имел проблем со здоровьем, оставался иммунным к большинству смертельных болезней, доживал до глубокой старости, сохраняя силы… если наследники оказывались слишком мягкими, а враги — нерасторопными. Ну, а менее крепкие испытуемые избавляли генофонд от дефектных генов. Такое, правда, происходило очень редко, всё же, благодаря полутора тысячам лет евгеники высшая знать империи превратилась в героев древних мифов, некоторые из них могли бы на равным побороться с Эркулесом.
Процесс шёл, наблюдение длились много часов, организмы испытуемых удовлетворительно переносили этот максимальный стресс. Аврелий стал медленно расхаживать по лаборатории, разгоняя дым широкой фигурой, его поразила скука, разбавленная мыслями о грядущих преобразованиях своего тела и прочих интересных проектах. Вдруг раздалось тревожное:
— Учитель!
Развернувшись, Аврелий увидел, что образец номер три сидит на своём столе. Выглядит при этом ненормально: осанка и выражение на лице отсутствует, голова покачивается, как у младенца, за приподнятыми веками всё те же склеры. Двигаясь вяло, мальчишка стал поворачиваться, скинул со стола ноги, неуверенно слепо подался вперёд, отклонился назад, снова подался вперёд. Наблюдающий авгур немо обратился к Аврелию, в позе сквозит растерянность.
— Мы свидетельствуем необычную реакцию, кхем-м-м, кхак! Разумеется, никто из родственников не удосужился уведомить нас о том, что этот образец является сноходцем…
— Он что-то бормочет, учитель.
Аврелий прислушался, благо, улучшенные слуховые аппараты позволяют ему знать, даже где под полом скребутся мыши, но речь образца оказалась непонятна.
— Этот язык мне неизвестен. Что-то варварское.
Биопровидец издал мелодичный призыв, и над краем своего обиталища поднялась голова Ируки.
— Милая, ты можешь разобрать, что он говорит?
Она посмотрела на проблемный образец и покачалась из стороны в сторону.
— Значит, ничего. Аккуратно приведи образец в горизонтальное положение и продолжай наблюдать.
— Но не опасно ли это, учитель? Говорят, их нельзя будить…
— Брут, ты будешь наказан. Не за ослушание, кхр-а-а-акх… а за незнание. Будить сноходцев можно, если делать это аккуратно и в надлежащей обстановке. Гораздо опаснее то, что сейчас в этом теле бурлил кровь Целума, но я с интересом изучу результат.
— Повинуюсь, учитель.
Аврелий отвернулся, а в следующую секунду раздался громкий звук, будто лопнул огромный мочевой пузырь и, вновь посмотрев назад, биопровидец не обнаружил ученика. Зато взгляд его прикипел к образцу номер три, который светится явственной белой короной Спиритуса. От стола по полу веером расходится блестящее пятно из смеси телесных жидкостей, достигающее стены, забрызганной очень мелкими ошмётками. Никто ничего не успел понять, никто даже не увидел происшедшего, но теперь все замерли.
Образец номер три спрыгнул со стола и встал прямо на это месиво умирающих клеток.
— Варфоломей, — тихо позвал Аврелий, — уложи ребёнка обратно.
Гигант поднялся и двинулся исполнять приказ. Будучи абсолютно покорным орудием, он ничего не боится и ни о чём не рассуждает, а потому его смерть обошлась без мук и сожалений, когда юный спирит протянул руку. На этот раз в брызгах оказалось всё: пол, стены, потолок; фееричная сила импульса, а величина уцелевших фракций материи совсем ничтожна. Большая часть великанского тела разошлась туманом, смешавшимся с душным воздухом, и стала оседать на всех поверхностях; что-то попало в открытые аквариумы, и, скорее всего, их обитателей придётся усыпить…
— Ладно… кхм… не трогайте образец номер три. Посмотрим, что он будет делать…
Один из учеников, до того бывший в оцепенении, издав приглушённый вопль, бросился к дверям. Мальчик, дёрнулся на шум, и беглец замер, словно встретился взглядом с горгоной Медузой. Он просто перестал двигаться, но физический импульс сохранился, и мясная статуя упала на пол, да так и осталась.
— Никаких громким звуков, смотрите внимательно, мы являемся свидетелями явления необъяснимой природы…
Шлёпая босыми ступнями по кровавой жиже, явление необъяснимой природы пошло на голос. Двигается вразвалочку, шатаясь и едва удерживая голову, изо рта льётся непонятная тарабарщина. Аврелий из Скопелоса подумал, что, вероятно, нужно посторониться, уйти с пути джагганата, но решил остаться «частью ландшафта». Он не передумал, даже когда ребёнок приблизился к нему и остановился, на долгие секунды одно сердце биопровидца замерло, второе, имплантированное, продолжило биться с обычной скоростью; он отстранённо усмехнулся под маской при мысли, что его жизнь каким-то образом оказалась на волоске… А потом образец номер три, шатаясь, всё-таки обошёл Аврелия. Ещё некоторое время понаблюдав, как мальчик ходит вокруг дрожащего Довеска, так и не выпустившего из рук колокольчик, авгур тихо произнёс:
— Прокл, медленно подойди к Сальваторию, проверь, жив ли он. Если жив, приведи в сознание и возвращайтесь к своим обязанностям.
— Но учитель…
— Ты будешь наказан за нерасторопность, подберу вредный признак позже, а теперь исполняй приказ. Всем остальным замереть.
Встряхнув подчинённых, Аврелий стал следить за хаотичными, хоть и медленными передвижениями сомнамбулы по лаборатории. Мальчик кажется вялым и разболтанным; хотя глаза его так и не вернулись из-под надбровных дуг, не возникает сомнений в том, что ориентируется он легко. Странно, вроде бы его слух не отличался какой-то сверхъестественной остротой. Побродив среди столов, время от времени задерживаясь у аквариумов, ребёнок направился к дверям. Аврелий ожидал, что они слетят с петель или будут разрушены, однако, створки просто открылись перед ним.