ливается внутрь, ширя её. Сто шестьдесят лет прошлой жизни — это несоизмеримо больше девяти лет нынешней, если течь не заделать, память Гая затопит полностью. Медленно спускаясь по лестнице, он рассредоточил внимание и продолжил двигаться в режиме амёбы, пока не ощутил избавление. Всё, прекратилось, воспоминания поблёкли и стали сонным послевкусием по утру, чётким остался только плац и Кугов, демонстрирующий приёмы.
Он сосредоточился, оглядел настенные мозаики, освещённые газовыми светильниками, дождался, когда в глазах перестанет двоиться, и побрёл дальше. На втором этаже случайно наткнулся на Игнию Парву, которую настигла читательская лихорадка. Сестра могла читать где угодно и, хотя предпочитала библиотеку, либо собственную кубикулу, нередко останавливалась посреди коридора, зачитывалась в кладовой или на лестнице. В этот раз она неплохо устроилась возле приоткрытого окна, среди напольных ваз с цветами, под горящей лампой. Несколько ночных мотыльков кружат возле источника света, но Парва на такую ерунду не отвлекается; рядом на резном тонконогом столике примостилось блюдо фиников и чаша тыквенного сока.
— Ну, и где ты пропадаешь, Бифронтис?
— Медитирую на чердаке. А что, искали?
— Искали, вообще-то. Великан в красных доспехах должен был передать тебе, что по решению Лакона завтра вы уезжаете к деду в каменоломню.
— Я тоже? — Гай присел на клинию рядом с сестрой и облизнулся.
Парва воздохнула:
— И сколько же мне ещё тебя подкармливать…
— Старшие должны заботиться о младших! — заявил Гай, схватив финики.
— Мы ещё дети, а ты уже всю шею мне натёр, дармоед.
— Просто ты добрая, как же не воспользоваться. Кто там собрался к деду в гости?
— Почти все, — ответила сестра, поглаживая обложку книги и глядя в окно. — Юниор и двоюродный дядя, отец, биопровидец и ты. Юниор будет проходить испытание Вулкана, а Вулкан — это не только огонь, но и металл.
То есть, брат будет показывать, как умеет лить и ковать металл. Для другого генуса это было бы странно — но Игнии с младенчества готовились к работе в кузне, для них это не просто ремесло, а равноценное воплощение божественности, как власть над огнём. Кто такие боги, в конце концов, если не творцы?
— В каменоломне хорошая литейная и кузница, нет лишних глаз, понятно, что там упражняться будет удобнее. Заодно Лакон с дедом повидается, — протянул Гай. — А я причём?
— Действительно, причём здесь ты? — нахмурилась старшая сестра. — Иди разбуди божественного и спроси его.
Гай с сомнением изучил продолговатую финиковую косточку и положил её на горку других.
— А Тит поедет?
— Почему спрашиваешь? — подозрительно прищурилась Парва.
— Просто так. Не знаю. Странно ведёт себя в последнее время наш умный брат.
— Ты себя странно ведёшь всю жизнь, и ничего, а как на него навалилась такая ноша, сразу же бросился обвинять…
— Ой-ой-ой! Сразу же бросилась защищать любимого брата! — Гай тихо рассмеялся под испепеляющим взглядом Парвы. — Да и какая там ноша на него свалилась? Это меня гоняют туда-сюда не пойми зачем, а от него вообще никто ничего не хочет после испытания Сатурна.
— Отсутствие ноши тяготит сильного в той же мере, в какой наличие ноши тяготит слабого.
— И опять же повторюсь: non omnis cogitatio attentione digna est. Финики были вкусные, компания — интересная, пойду спать. Мне нехорошо в последнее время, но где та сестра, которой было бы не всё равно?
— Иди маме пожалуйся, Бифронтис, — хмыкнула Парва, раскрывая книгу, — только она в целом мире обязана любить тебя.
— Чтобы ты от книжной пыли до свадьбы не прочихалась.
— Чтоб ты обгадился.
— Как раз хотел заглянуть в латрину! Вале.
Часть 2
Совсем рано, после завтрака, ещё чувствуя во рту отвратительный привкус поски, Гай вышел на порог и стал рассматривать процессию, готовящуюся к отбытию. Лакон с охраной и несколькими адъюторами поедет верхом, но ещё за ним отправится караван, гружённый частью местной обстановки, всё же каменоломня Пирокластикуса это не то место, где сможет удобно разместиться нобиль.
Кроме Лакона в дорогу собрался и Аврелий, его помощники пригнали к дороге одного из гигантских сухопутных моллюсков и тоже начали перетаскивать внутрь панциря часть багажа, лабораторной утвари; коротышки так и носятся туда-сюда бесконечной вереницей, а вон, из-за торца появился один из гигантов, таща на спине большой сундук.
— Раньше их было два.
Гай повернулся направо, где под раскидистой грушей на фигурной скамье устроился Тит. Видок у брата не лучший, под глазами залегли тени, лицо ещё кислее обычного, склеры налиты кровью. Когда же люди поймут, что по ночам надо спать?
— Чего? — спросил Гай.
— До испытания Сатурна их было два, — Тит недобрым взглядом проводил великана до вагона, — а после остался один. Куда делась такая горя мяса?
— Я здесь не при чём.
Тит покривился, будто все его зубы разом заболели.
– Ελπίζω ότι κάποια μέρα θα γίνεις πιο έξυπνος ή θα πεθάνεις…[20] Никто и не говорит, что ты здесь причём-то, Огрызок, но…
— Дальше мне неинтересно. Главное, что я не при чём и пусть меня это не касается.
Крутя в руках умбракулум, он отправился ещё раз посмотреть на гигантскую химеру вблизи. Та как раз разделалась с огромным стогом сена и навалилась на груду арбузов, ягоды так и пропадают под её склизкой подошвой, а запах свежих огурцов становится всё сильнее. Глаза у химеры оказались маленькими, не больше апельсинов величиной чёрными сферами, вытягивающимися из тела на подрагивающих стебельках. Когда Гай оказался рядом, один из них близоруко приблизился к его лицу и мальчик увидел своё отражение в слизистой.
— Не вздумай трогать это, эквит.
Мир застлала тень от появившейся рядом горы, воздух наполнился запахом машинного масла и гудением силовой установки. Мальчик убрал зонт, чтобы, щурясь, разглядеть вершину Саламандра.
— Ты Иоаннис.
— А ты Бифронтис.
— Ха! Только сестра называет меня Бифронтисом.
— Значит, это не твой когномен?
— Как сказать. Если выбирать из всего, чем меня называют, то «Бифронтис» звучит даже хорошо, а главное — подходит. У тебя-то когномен есть?
— Когномены — это прерогатива деканов и центурионов, Саламандрам они не нужны.
Ну, ещё бы. Все доспехи и так покрыты регалиями, один эмалированный лавровый венец на шлеме чего стоит, а лента из кожи саламандры — вообще реликвия, которую хоронят вместе с останками.
— Сестра передала тебе указания легата?
— Ага, очень постаралась и передала. Слушай, эта кожаная лента, она ведь из шкуры дикой саламандры?
— Да.
— Ты сам убил её?
— Да.
— У тебя было оружие, доспехи?
— У меня был стальной меч и решимость.
— А у саламандр правда ядовитая шкура?
— Да. Но если быстро смыть яд, не будет ничего кроме нескольких часов онемения кожи. Хуже то, что ядовитая слизь очень горючая.
— А саламандра ещё и огнём плюётся.
— Это так.
Когда-то саламандры были маленькими почти безобидными ящерками, но потом биоконструкторы генуса Игниев вывели для своих хозяев огромных трёхрогих рептилий, пригодных для верховой езды. Одна такая химера — это миниатюрный бескрылый дракон, злобный и ядовитый плотоядный урод, способный с разбега пробить меканоармис типа «Эверсор» насквозь. Ездить на них могут только нобили и экзальты, простых смертных даже дрессированные твари воспринимают исключительно в качестве корма.
Гай пошёл в сторону меканоэквисов. В отличие от экзальтов, самостоятельно снабжающих свою броню энергией, меканические лошади нуждаются в ручном подзаводе, поэтому в них, как в огромные игрушки вставляются ключи для скручивания пружин, заставляющих вращаться среди катушек магнитный диск и вырабатывать электричество. Сама текнология ушла недалеко от обычной старинной динамо-машины, однако, благодаря использованию во многих деталях сплава орихалкума, при своих скромных размерах установка способна давать постоянный ток в необходимом объёме. Так и получается, что, вроде бы, в этом мире римляне и покорили небесный огонь, однако, всё машиностроение поражено запущенной инертностью концепции. Никакой электроники, только примитивная электрика, да и то соседствующая с газовым освещением и трудом химов. Всё остальное отдано биоинженерии, которая настолько бурно развивается, что властям приходится держать её под постоянным контролем и ограничивать. Когда-то точно также цвела и меканика, но Войны Теотека показали, что слишком развитая наука опасна даже для богов, и боги это запомнили.
Гай продолжил спрашивать то, что должен был бы спрашивать девятилетний мальчик у полубога, героя империи, лучшего воина человечества:
— У тебя есть своя скаковая саламандра?
— Да.
— Как её зовут?
— Имя надо заслужить, перфектиссим, а саламандры этого не понимают, и потому ходят под седлом безымянными.
— Но ты же её как-то называешь? — прищурился Гай.
— Тресентесимо.
— То есть, у неё трёхсотый порядковый номер?
— Триста восемьдесят шестой, но каждый раз говорить: «Тресенти Октогинта Секс» — слишком долго.
Гай остановился рядом с одним из меканоэквисов, железный конь сверкает хромом, полированной бронзой и сталью; восхитительная филигрань бежит по деталям, обрамляя серийные номера и рельефные украшения их полудрагоценных камней, цветной эмали. Прекрасная работа, трудно даже поверить, что в черепе этой штуки покоится всё ещё живой мозг настоящей лошади, которая когда-то дышала и бегала, чувствуя ветер в гриве и упругую землю под копытами.
— Ты должен был проверить мой Спиритус, да? Можем прямо сейчас. — Глаза Гая побелели, зрачки сузились, по краю бесцветных радужек появились чёрные каёмки. — Что показать? Хочешь, подниму этого меканоэквиса?
— Позже. Я изучу твой потенциал, когда мы достигнем обители Пирокластикуса.
— Обители? — Глаза Гая вновь стали карим и голубым. — Мой дед живёт в дырке в земле, там много камня, сыро и громкое эхо.