вместо пушек, и чтобы балеринки императорских театров плясали по всей планете, радуя местных обывателей и занося в наше богоспасаемое Отечество разные неприличные болезни? Если нет врага, который собирается нас сожрать, нужна ли кому-нибудь тогда наша суровая простота? Не лучше ли тогда, истребив самую вопиющую нищету, жить богато и хлебосольно и, не считая денег, тыкать всем прочим в глаза нашим достатком, чтобы все завидовали? Олимпиаду в России было бы неплохо провести, чемпионат Европы по английскому футболу или еще какое-нибудь такое мероприятие, на которое был так горазд ваш господин Путин, когда хотел пустить пыль в глаза своим оппонентам…
– Рано нам еще пускать пыль в глаза, – угрюмо произнес канцлер. – Дружба с Германией и Британией может оказаться весьма скоропортящейся, а за двумя океанами нас еще ждет единственный настоящий враг, с которым Российской империи еще предстоит схлестнуться в схватке не на жизнь, а на смерть. Эти люди просто не умеют уживаться с теми, кто не похож на них внешностью и складом ума. Свою историю они начали с того, что уничтожили несчастных американских индейцев, а закончить собираются уничтожением все мира. И только Россия способна собрать вокруг себя антиамериканский альянс, способный дать отпор потомкам пиратов и обратит в ничто их притязания на мировое господство. И тут нам на руку играют как стремление кайзера Вильгельма отвоевать себе колонии в Южной Америке, так и тревога, которую стала испытывать Британия по поводу тех, кто собирается принять за ней наследство. Пора и нам начинать ориентировать народ по этому поводу самым правильным образом, чтобы никто не обольщался по поводу Заокеанщины. Истории про благородных и честных индейцев и коварных американских колонизаторов будут тут нам в помощь.
– Я вас поняла, Павел Павлович, – кивнула императрица, – и должна сказать, что ваш ответ меня вполне устроил. А значит, так мы и поступим, надо только приискать соответствующих литераторов, чтобы те ни в чем не уступали знаменитому Фенимору Куперу. Прежде чем послать против врага солдат, надо произвести соответствующую идеологическую обработку народных масс, чтобы война виделась справедливой и благородной.
– Для начала, – сказал канцлер Одинцов, – надо бы обратить внимание на германского писателя Карла Мая, который уже давно пишет на эту тему, а потом на подготовленной им почве выращивать свои дарования. Если взяться за это дело настоящим образом, то для нас нет в этом ничего невозможного.
5 декабря 1907 года, 12:05. Германская империя, Берлин, Королевский (городской) дворец.
Присутствуют:
Кайзер Вильгельм II Гогенцоллерн;
Рейхсканцлер – Бернгард фон Бюлов;
Статс-секретарь (министр) иностранных дел – Вильгельм Эдуард фон Шён;
Начальник Генштаба – генерал-полковник Хельмут фон Мольтке (младший);
Статс-секретарь военно-морского ведомства адмирал Альфред фон Тирпиц.
– Итак, господа, из Петербурга пришли прелюбопытнейшие известия, – сказал кайзер, обводя своих министров орлиным, как ему казалось, взором. – Моя кузина Хельга планирует раздел Австро-Венгерской империи не когда-нибудь в отдаленном будущем, а прямо сейчас, что, впрочем, неудивительно. У бедного Франца Фердинанда все буквально валится из рук. Даже те, кто пока прямо не высказал неповиновение своему императору, старательно игнорируют его распоряжения. Империя Габсбургов умирает на наших глазах, и в Петербурге считают, что это недоразумение проще похоронить, чем вылечить. А ведь мы, господа, чуть было не оказались с этим злосчастным лоскутным одеялом в одной лодке.
– Русская императрица в полной мере переняла повадки своего дикого супруга, – проворчал Хельмут фон Мольтке (младший), – берет все, что ей понравится, совершенно не стесняясь.
– Вы не правы, мой добрый Хельмут! – воскликнул кайзер. – Еще до того, как все началось, мы в Петербурге подробнейшим образом обсудили будущее австро-венгерских территорий, которые невозможно присоединить ни к одному из четырех коронных доменов без того, чтобы вызвать жесточайшую межнациональную вражду. Шла тогда речь и о судьбе Галиции, которую русская императрица и ее рейхсканцлер называли тяжелейшей обузой. Но вот там, в горах Карпат, венгерские гонведы начали убивать прорусски настроенных русинов – и только тогда мнение госпожи Хельги и ее вернейшего клеврета переменилось радикально. Если там есть люди, нуждающиеся в их защите, то они придут и установят свою власть над той землей не когда-нибудь через двадцать лет, а прямо сейчас. И наш друг Франц Фердинанд не может ни воспрепятствовать творящимся жестокостям (ибо армия ему уже не подчиняется), ни оказать русским войскам достойное сопротивление, поскольку силы фатально неравны. Большая часть его империи сражается сама с собой, а остальные, рассевшись поудобнее, подбадривают бойцов задорными криками.
– Мой кайзер, – сказал Бернгард фон Бюлов, – мне кажется, что с точки зрения императора Франца Фердинанда было безумием затевать свой план по отделению Хорватии от Венгрии. Ведь именно с этого все началось, а все прочее стало последствием вспыхнувшей вследствие этого решения междоусобной венгерско-хорватской войны.
– Вы тоже неправы, мой добрый Бернгард, – парировал кайзер. – Наверное, вас завораживает то, в каком мире и согласии между собой живут наши собственные земли. А все дело в том, что вся Германия от Силезии и до Баварии населена исключительно немцами, при незначительном количестве национальных меньшинств. У нас никому в голову не придет идея передвигать внутренние границы, потому что это ничего не изменит. А в Австро-Венгерской империи, представляющей собой ужасную мешанину самых разных народов, это совершенно не так. Наблюдаемое сейчас нами – это только слабая тень того, что могло бы случиться, если бы все эти люди, а не только венгры и хорваты, яростно вцепились друг другу в глотку, а потом, спасая «своих», в эту схватку вмешались бы Российская, Германская, Британская империи и непременная Франция. Как только в воздухе запахнет возможностью чужими руками отобрать у нас Эльзас и Лотарингию, французские политиканы сразу позабудут про все обиды. Договариваясь в Петербурге, мы составили план по мирному разделу державы Габсбургов, которая в последнее время и так дышала на ладан. Но это оказалось не столь простым делом, как казалось изначально, ибо едва Франц Фердинанд приступил к действиям, у него все стало валиться из рук. Сейчас требуется срочно решить, продолжить нам принимать дальнейшее участие в этом плане или начать сопротивляться ему всеми возможными способами.
– Сопротивляться всеми способами – это значит объявить войну Российской империи? – прямо, по-солдатски, рубанул вопросом Хельмут фон Мольтке (младший).
– Да, мой добрый Хельмут, – ответил кайзер, – ты правильно перевел мою фразу с политического языка на военный… Противостояние Российской империи будет означать для нас войну с ней, ибо по-другому кузина Хельга и ее муженек-маньяк не умеют.
– В таком случае, – хмыкнул начальник Генштаба, – для нашей Империи все пройдет по наихудшему сценарию. Русские и британцы тут же простят французов, ведь Франц Фердинанд перестанет быть их креатурой, и те радостно побегут на войну с нами за Эльзас и Лотарингию. Какой тогда был смысл отстранять от власти старика Франца-Иосифа, если наш любимый кайзер все равно собирается самоубиться о Брестский альянс?
– Да нет уж, мой добрый Хельмут, о самоубийстве речь не идет, ибо у нас тому есть альтернатива! – воскликнул Вильгельм, подкручивая ус. – Австро-венгерский внутренний кризис и дурацкая выходка месье Клемансо дают нам возможность переформатировать Брестские соглашения из формулы «Россия, Британия, Франция плюс Германия» в «Россия, Британия, Германия плюс Франция», где французы будут пожизненно оставаться на положении парий, так как республиканское устройство их государства не позволяет относиться к нему всерьез. Эта задача, мой добрый Вильгельм, как раз для ваших дипломатов. Вы провели в Петербурге самые интересные годы становления власти моей кузины Хельги, вам и карты в руки. Если вы не справитесь, мы непременно скатимся к страшной общеевропейской бойне, победителем из которой могут выйти только русские. Ради того, чтобы Мы могли претворить в жизнь Нашу Большую Колониальную Программу, руки Германии на европейском направлении должны быть развязаны. Жаль, конечно, нашего друга Франца Фердинанда, но, видимо, такова его судьба – быть последним австро-венгерским императором. Аминь!
– Мой кайзер, я лично приложу все возможные усилия к тому, чтобы выполнить ваше поручение, – сказал статс-секретарь иностранных дел. – В Санкт-Петербурге у меня и в самом деле остались неплохие связи, а договоренность с русской императрицей резко упростит дело на британском направлении. Старый король Эдуард готов на многое, лишь бы вы направили нашего доброго Альфреда куда-нибудь подальше от его колоний.
– Да, все так, мой добрый Вильгельм. Война в Европе не нужна сейчас никому, и именно это внушает нам надежду на благополучное разрешение обоих кризисов в нашу пользу без единого выстрела… – Кайзер подкрутил ус и повернулся в сторону Мольтке (младшего). – А вы, мой добрый Хельмут, на всякий несчастный случай подготовьте операцию по аннексии того домена, который Франц Фердинанд собирался после своей смерти завещать вашему кайзеру, и еще кое-каких территорий с чисто немецким населением. А то мало ли что: сегодня в Вене император на престоле есть, а завтра уже нет. Жизнь пошла такая переменчивая, что надо глядеть в оба глаза, чтобы у тебя прямо из-под носа не утащили все самое вкусное…
И в этот момент в кабинет кайзера, тихо как уж, просочился какой-то бесцветный, прилизанный адъютант с большим красным бюваром в руках. Обычно на таких молодых людях не останавливается взгляд, и они прекрасно умеют сливаться с фоном. Но сегодня это правило не работало: любой, кто бросил бы хотя бы беглый взгляд на этого человека, мог сказать, что тот потрясен до глубины души.
– Мой кайзер, – громким шёпотом сказал адъютант, – вам срочная телеграмма из Вены от вашего посла генерала от кавалерии Карла фон Веделя. Его превосходительство просит вручить вам эту телеграмму немедленно и прямо в руки.