– Нет, – усмехнулся канцлер Одинцов, – с Шандором Векерле все благополучно. Когда Дьюла Андраши-младший приказал начать обстрел Будапешта из тяжелых орудий, наш герой из-за этого поругался с ним настолько жестоко, что угодил в тюремное подземелье под Цитаделью, где благополучно пересидел все последующие перипетии. Потом, когда после взрыва гарнизон капитулировал, пришли повстанцы, извлекли из подвала жертву тирании и без грубостей отправили в городской дом под домашний арест. Все ваши установки о непричинении вреда деятелям предыдущего режима выполняются восставшими с неукоснительной точностью, хотя первоначально пан Векерле шипел и плевался, как какой-то дикий кот.
– Ничего, – кивнула повеселевшая императрица, – после разговора с Сашкой господин Векерле станет как новенький. Умеет мой супруг вразумлять воинствующих упрямцев: если не ударом кулака в лицо, так тихим добрым словом.
– Такие сильные меры не понадобились, – хмыкнул канцлер, – данный персонаж согласился сотрудничать с народным правительством после разговора с графиней де Гусман, которую он очень ценит за объем благотворительных пожертвований и искреннее сопереживание венгерскому народу.
– Графиня де Гусман? – с сомнением в голосе произнесла императрица. – Насколько я помню, под этим сценическим псевдонимом скрывается иудейка, при рождении носившая имя Дора Бриллиант… Мы послали ей известие о награждении орденом Святого Станислава и о приглашении на личную аудиенцию, а теперь находимся по этому поводу в сомнении…
– Вы, Ольга, произнося эти слова, в первую очередь находитесь в плену предубеждения, как и ваш ПапА, – назидательно произнес Одинцов. – Христос сказал, что нет ни эллина, ни иудея, и тем исчерпал суть вопроса. В нашей общей истории имелись отборные уроды, в жилах которых не текло ни капли еврейской крови, и, наоборот, чистокровные иудеи показывали первосортные душевные свойства. А если углубиться в суть эволюции человека, иначе именуемую антропогенезом, то выяснится, что обусловленная наследственностью модель поведения одинакова по всей планете, все различия скрываются внутри этнокультурных систем, проистекающих из воспитания. Прав ныне еще здравствующий господин Киплинг: если взять младенца и бросить его волчице, то получится волчонок, а если овце – то ягненок. И если человек сам, при минимальной посторонней помощи, сумел порвать тенета деструктивной этнокультурной системы, в которой был воспитан, то честь ему за это и хвала. Раскаявшемуся грешнику не следует напоминать о том, что он грешил и, более того, родился во грехе… И вообще, для Всевышнего такой человек дороже трех праведников, ибо Господь ценит каждую спасенную душу, а такую, мятущуюся, в особенности.
– Да, Павел Павлович, – сказала Ольга, – вы правы, и графиню де Гусман мы должны любить не меньше, чем кого-то другого, оказавшего нам великую услугу. Мне даже стало интересно, что в своей душе может чувствовать особа, пережившая такой коренной перелом сознания? Но это потом, а сейчас я думаю, не пора ли отзывать Сашку вместе с его корпусом в Санкт-Петербург? Со всеми усмирительными и политическими делами, которые еще могут случиться в Венгрии, прекрасно справится и Павел Адамович (Плеве), один раз уже успешно управившийся для Нас с румынской проблемой.
– Я думаю, что Вы правы, – согласился канцлер Одинцов, – и Александр Владимирович в ближайшее время будет нужен нам здесь. Вот только должность у генерала Плеве должна быть такая, чтобы, пока в Венгрии все не утрясется, он там был главным персонажем, а не просто стоял рядом с местными деятелями. Если венгерские дела пустить на самотек, то тамошние революционеры и контрреволюционеры устроят такое, что нормальному человеку и в голову не придет. Были, знаете ли, прецеденты в нашем прошлом…
– Венгрия – страна побежденная, а следовательно, подчиненная, – ответила императрица. – Поэтому полномочия у Павла Адамовича по наведению порядка будут драконовские. Должность его будет называться… «начальник русской военной администрации Венгрии и председатель Регентского Совета». Измениться это положение может не раньше, чем мы утрясем вопрос с престолонаследием и формированием легитимного венгерского правительства, с которым можно будет подписать мирный договор.
– Насколько я понимаю, должность короля или королевы Венгрии закреплена за одним из детей покойного Франца Фердинанда, ибо это было обещано их отцу? – спросил Одинцов.
– Да, Павел Павлович, – ответила Ольга, – так и есть. Императорские обещания надо выполнять вне зависимости от того, жив человек, которому вы обещали, или умер. И только если все дети Франца Фердинанда гарантировано умерли – только тогда мы перейдем к кастингу среди сторонних претендентов. Но это уже совершенно особая статья, потому что я совершенно не представляю, где взять лояльного России принца-католика.
– Лояльных России католиков, способных претендовать на какую-либо корону, вполне возможно приискать в Польше, – ответил Одинцов, – чай, не бином ньютона. Многие поляки из знатнейших семей служат вам верой и правдой. Но не это должно быть сейчас предметом нашей заботы. Скажите, что мы будем делать, если дети Франца Фердинанда и мадам Софии пропадут безвестно, не обнаружившись ни среди живых, ни среди мертвых. Принц Монтенуово – это тот еще пакостник, готовый мстить своему старому врагу даже за гранью жизни и смерти. То, что императорскую чету похоронили без подобающих ритуалов – это полбеды; беда, с точки зрения престолонаследия, может случиться, если сейчас детей Франца Фердинанда ошибочно посчитают мертвыми, а лет через десять или пятнадцать они объявятся – живы-здоровы, воспитаны в крестьянской семье. Или это будут не настоящие Гогенберги, а подходящие по возрасту самозванцы, предназначенные для того, чтобы устроить смуту внутри сферы нашего влияния.
– Да, Павел Павлович, это вполне может быть, – согласилась Ольга. – Хорваты у себя как хотят, дядюшка Вилли с Богемией тоже пусть поступает по своему усмотрению, а с Венгрией дела нужно вести тщательней. И если у нас не будет стопроцентной уверенности в судьбе потомков Франца Фердинанда, в ожидании прояснения вопроса потребуется учредить Длинное Регентство, при котором королевский трон будет вакантен, а обязанности монарха станет исполнять назначенный нами человек.
15 января 1908 года, 12:10. Париж, Набережная д’Орсэ.
По набережной рядом с серо-стальными водами Сены, в которых отражаются низкие лохматые облака, вдоль ограды здания Министерства Иностранных Дел и Бурбонского дворца, где размещается Национальное Собрание, движется бесконечный поток людей – такой же серый, как и зимнее небо над их головами. А в воздухе над этой толпой реют алые транспаранты, и начертаны на них не слова «СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО», а «ХЛЕБА, ХЛЕБА И ЕЩЕ РАЗ ХЛЕБА!» и «ТРЕБУЕМ ТВЕРДОГО МАКСИМУМА ЦЕН!». Когда народ проходит мимо Национального Собрания, тысячи глоток изрыгают проклятия в адрес господ депутатов, в то время как те сидят смирно, как мыши под веником. Для полного колорита, помимо транспарантов и алых знамен, над толпой не хватает колышущейся щетины ружейных стволов, пик, или хотя бы крестьянских вил. Возле Бурбонского дворца толпы круто сворачивают налево и по мосту Согласия движутся в сторону Елисейских полей. Там в одноименном дворце, временно оставшемся без хозяина, заседает правительство, там находятся люди, что могут решить их вопросы.
Нынешние протесты намного жестче и непримиримее, чем то, что творилось в Париже в конце сентября, когда взбрыкнувшее «общество» высказалось против выдачи на международное судилище месье Клемансо. И правильно: тогда по улицам маршировал так называемый «средний класс», зажравшийся и самодовольный, а сегодня идут работяги с парижских заводов, железнодорожники и работники городских служб. Хлеб во Франции еще есть, и его немало, ибо полностью запасы в элеваторах закончатся только к концу весны, но «невидимая рука рынка» вздернула цены на съестное на такую недосягаемую высоту, что люди победнее уже вынуждены выбирать, поесть самим или накормить своих детей.
И, кстати, разные иностранцы, даже такие упрямые, как господин Мережковский, давно покинули Ля Белле Франсе, перебравшись в места, гораздо более удобные для жизни. В Германии, милитаризированной, да еще и поменявшей свои политические предпочтения, таким людям неуютно, в Британии на них смотрят с высокомерием, как на унтерменшей. Поэтому они едут поездом через бельгийскую границу (где пропускают всех, кроме обладателей французских паспортов) до Гента, там садятся на пароходы и отправляются в путешествие через океан в самую демократичнейшую страну в мире, славный город Нью-Йорк. Там эти пена эмигрантского сообщества и оседает в ожидании момента, когда злокозненная власть императрицы Ольги рухнет, и им можно будет с гордо поднятой головой вернуться в Россию. Другие – те, что попроще или поумнее (вроде Бальмонта) – вернулись по домам сразу, как только начались неустройства, только их головы при этом были стыдливо опущены. Они больше не призывали Русь восстать против ужасной тирании, а, наоборот, стремились скорее смешаться с толпой и сделаться по возможности незаметными. Вроде бы никто и никуда не уезжал.
А тут еще в воздухе подобно порыву штормового ветра пронеслось известие о Будапештской Коммуне, бередящее память в народе о старых славных денечках Парижа, штурме Бастилии и отчаянных боях на революционных баррикадах. В прошлом, когда становилось совсем плохо, парижский плебс умел сказать свое веское слово, и сейчас власть имущие боятся, что голодный Париж полыхнет самым безобразным мятежом – ведь Будапешт полыхнул. Правда, французам неведомо о той роли, которую в Венгерской истории сыграла русская Загранразведка, а также о том, что Париж русской императрице ни в каком виде не нужен, поэтому ее люди (которые во французской столице, конечно же, имеются) только наблюдают за ситуацией, но ни во что не вмешиваются.
Наблюдает из окна своего особняка за творящимся безобразием и посол Германской империи в Париже принц Гуго фон Радолин граф Лещиц фон Радолин-Радолинский, отпрыск давно онемеченного польского аристократического клана. Германская Империя непроизвольно смотрит на свою западную соседку, как на пышную куриную котлету, которая соблазнительно исходит паром и соком. И хоть в Берлине знают, что вся эта вкуснятина – не более чем морок и отрава, слюна на государственном уровне у немцев выделяется не хуже, чем у собаки Павлова. Если правительство Франции свергнут бунтующие толпы (президента у Франции уже нет), то защищающие эту страну Брестские соглашения перестанут действовать, и германская армия сможет войти в Париж, чтобы навести порядок. Так что не исключено, что в толпе имеются не русские, а как раз германские агенты, которые подогревают ее настроения и указывают направление ненависти. Вавилон – то есть Вашингтон, то есть Карфаген, то есть Париж – должен быть разрушен.