– А еще следует потребовать от французских деятелей свободы монархической пропаганды, – добавила Ольга. – Чтобы сторонники монархии и традиционных ценностей могли высказывать свои взгляды, а полиция не смела затыкать им рот. И вообще следует ввести балльную систему, и на каждое французское прегрешение начислять штрафные баллы. Сто баллов набралось – и все, дело передается в канцелярию дядюшки Вилли. И уже он будет решать, прямо сейчас пускать свинью Марианну на мясо или немного погодить.
– Ольга! – с деланной укоризной воскликнул Одинцов. – Когда в отношении твоего брата цареубийство задумали британские политики, ничуть не более чистоплотные, чем французы, ты не была так жестока в их отношении.
– В той истории, – стиснув зубы, сказала Ольга, – главными интересантами и зачинщиками были не англичане, пребывавшие на подхвате, а мои дражайшие родственнички Владимировичи. Вот с ними я разобралась по полной программе – так что нет их больше нигде и никак, а дядю Берти только постращала. И это возымело свое действие. Будущая британская королева сейчас моя сердечная подруга, а сама эта страна – наш ситуативный союзник, причем обстановка такова, что союз этот очень и очень надолго. А Франция нам сейчас не настоящий союзник, а вынужденная обуза и источник проблем. Тамошние политиканы должны понять, что либо они исполняют то, что мы им говорим, либо все они кончат так же, как и месье Клемансо. Поди, не первый раз нам приходится принуждать французов делать то, что для их же пользы. Понятна тебе, Павел Павлович, такая диспозиция или нет?
– Диспозиция понятна, – кивнул тот, – и при такой постановке вопроса я с ней согласен. Франция должна демонстрировать нам свое ответственное поведение, а любую безответственность нам следует воспринимать как нарушение Брестских соглашений.
– То-то же, – кивнула императрица. – Значит, быть посему. Я телеграфирую дяде Вилли и дяде Берти, что настало время для еще одной конференции, на этот раз по французскому вопросу. А там поглядим.
27 января 1908 года, 17:15. Санкт-Петербург, Зимний Дворец, Малахитовая гостиная.
Военный переворот в Вене случился в тот момент, когда три дня назад эшелоны овеянного славой лейб-гвардейского корпуса в районе Радзивиллова пересекали бывшую австро-российскую границу. Участок до Львова был уже перешит на российскую колею, и составы мчали с ветерком. Поэтому известие о полном завершении всех европейских дел настигло князя-консорта уже на следующее утро в Барановичах, когда у штабного эшелона меняли паровоз – ординарец принес своему командиру императорскую телеграмму. В газеты эта информация попадет двумя-тремя днями позже, а пока о ней ведали только особо осведомленные люди.
История получилась до предела некрасивая. Солдаты восставшего первого боснийско-герцеговинского горнопехотного полка, взявшие штурмом Шенбруннский дворец, перекололи штыками всю правящую хунту, не исключая викария Вены епископа Готфрида Маршала. А что такого: дикие же люди, магометане – для них ничего не значит епископская сутана. Пусть этот мятежник против своего монарха скажет спасибо, что ему не отрезали голову… Был убит и принц Монтенуово, а так называемого «императора Карла» застрелили в спину при попытке бегства. Очевидно, кто-то, не менее влиятельный и могущественный, чем принц Монтенуово, но более умный и осторожный, а потому участвовавший в заговоре из вторых рядов, решил таким образом замести следы, расправившись с засветившимися подельниками чужими руками. Раз-два – и концы в воду. Кайзер Вильгельм – государь суровый и негуманный: засунет виновного в одиночную камеру тюрьмы Моабит и забудет, что такой жил на свете. При этом, как из Берлина телеграфировали императрице Ольге, судьба отпрысков Франца Фердинанда так и осталась невыясненной. Когда все явные виновники и участники переворота умерли, задавать вопросы стало некому.
Вечером двадцать шестого числа первые эшелоны начали прибывать в Гатчину, а там, над главными воротами пункта постоянной дислокации, уже был растянут бордовый транспарант, поздравляющий вернувшихся с победой, истоплена гарнизонная баня (ибо иначе с дороги невместно) и готов первый «домашний» праздничный ужин. Как же иначе – ведь герои вернулись домой с победой. А в канцелярии уже были составлены списки тех, кто сложил голову за Веру, Государыню-императрицу и Отечество: отдельно господа офицеры, отдельно рядовой состав. Князь-консорт ненавидел термин «нижний чин», а потому в своем корпусе приказал исключить его из документооборота. Но льготы для семей и тех и других были почти одинаковыми: детей и малолетних братьев-сестер погибших бойцов и офицеров в казенные учебные заведения на полный кошт (это будущая государственная элита), а вдовам и престарелым родителям – разовое материальное вспоможение и постоянный пенсион. А на дом табличку: мол, тут родился и вырос настоящий герой, его родным – почет и уважение.
Ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое января у князя-консорта прошла в заботах о размещении личного состава в ППД и подписывании множества бумаг, а утром он сел в персональный литерный поезд и всего-то через два часа был в Питере. Вместе с ним в столицу прибыла героиня Будапештского восстания графиня де Гусман, в очередной раз решившая сменить место жительства, а также ближние к ней люди, в том числе и управляющий Хосе де Оцеро. Ночь эти люди провели в гарнизонной гостинице (есть и такая для разного рода штатских гостей), а утром отправились в Санкт-Петербург вместе с князем-консортом, только пока не на аудиенцию к императрице в Зимний дворец, а в отель «Европа», где для заморской графини уже был забронирован специальный «генеральский» номер.
За время путешествия из Будапешта в Гатчину князь-консорт пристрастился к вечерним беседам втроем. Донья Мария обладала тонким и острым умом (иначе господин Мартынов не переквалифицировал бы ее из медовой ловушки на мелких коррупционеров в агенты-резиденты международного класса), а Коба и сам по себе очень интересный собеседник. И теперь, когда эти двое по полной программе засветились в Будапеште, пришло время выводить их из игры или переводить в новое качество. И первый шаг к этой трансформации – совместная поездка с мужем императрицы. Это по его рекомендации государыня Ольга примет решение, что предпринять в отношении заморской «графини» – наградить и отпустить или же использовать в каком-либо качестве внутри Российской империи.
Но сначала, до всех других дел, императрица обняла своего долгожданного супруга. И война шла не четыре года, и накал сражений не был слишком жестоким, но все равно женскому сердцу не прикажешь. Пришел муж с фронта – надо встречать широко раскрытыми объятьями. Впрочем, объятья (дело личное, скрытое от посторонних глаз) имели место на семейной половине, а тут, в Малахитовой гостиной, где присутствовали люди ближнего круга, все было более чем благопристойно. Помимо канцлера и первой статс-дамы, присутствовали примчавшийся с Мурмана адмирал Карпенко с супругой, главком флота адмирал Макаров, экс-император Николай и Алла Лисовая, каперанг Иванов, руководители имперской безопасности: полковник Мартынов и полковник Баев, министр труда Владимир Ульянов и специальный агент Загранразведки Коба – человек доверенный и допущенный к тайнам.
Все приглашенные расселись вдоль длинного стола с пышущим на нем самоваром и служанки-кореянки принялись разливать по чашкам крепкий цейлонский чай.
– Итак, товарищи, – сказал князь-консорт, – поздравляю вас с тем, что путем упреждающих действий нам все-таки удалось избежать первой мировой войны.
– Но зато, – парировал полковник Мартынов, – Германия после последних новаций впитала в себя Австрию и приобрела конфигурацию границ, соответствующую тысяча девятьсот сороковому году нашей истории. Не получится ли так, что, самоуспокоенные достигнутыми успехами, мы расслабимся и через некоторое время пропустим внезапный удар со стороны вполне зрелого европейского хищника, желающего наших лесов, полей и рек?
– Вы, Евгений Петрович, – покраснев, сказал экс-император Николай, – как нам кажется, в плену своей профессиональной подозрительности. Наш кузен Вильгельм – честный и порядочный человек, трепетно относящийся к подписанным соглашениям. Будучи участником Двойственного Союза, он проводил против России одну политику, а присоединившись к созданному господином Одинцовым Брестскому соглашению, станет действовать прямо противоположным образом.
– Желания монархов в политических раскладах значат очень мало, и горе тому из них, кто будет гладить госпожу Историю против шерсти, – веско произнес полковник Баев. – А потому я согласен со своим молодым коллегой: политические выкрутасы со стороны Германии не исключены, причем в самом ближайшем будущем. А если кайзер Вильгельм будет противиться желаниям своих элит, то те уконтрапупят его со всей возможной аристократической решимостью: сунут бомбу под зад или выставят на позицию маньяка с пистолетом – как это бывает, мы, люди будущего, знаем. И наследник будет посговорчивее. Насколько нам известно, кронпринц Фридрих не любит Россию до печеночных колик, в чем сходится со значительной частью старой аристократии и промышленников.
– Возможность такого развития событий мы тоже учитываем, – сказал канцлер Одинцов. – А потому увеличение боевых возможностей нашей армии и усиление укреплений на западной границе не будут прекращаться ни на минуту. Но при этом в Берлине даже самые воинственные бабуины понимают, что в нынешней конфигурации Германия лишена союзников, заранее блокирована, и в случае конфликта с первичными участниками Брестских соглашений, не продержится и нескольких месяцев, каковы бы ни были ее первоначальные успехи. А мы при этом должны делать так, чтобы политическая конфигурация в Европе еще сильнее сдвигалась в сторону от войны, и немцы все больше думали о колониальных захватах в Южной Америке, и все меньше – о великом походе на Восток, где их будут хоронить пятерых под одним крестом. В желание всех прочих игроков урвать чего-нибудь из нашей зоны влияния я не верю. Британия переобременена колониями, затраты на содержание которых скоро превысят получаемую прибыль, а Франция парализована своим республиканским устройством и пессимизирована последними политическими неудачами.