ого разглаживаются морщины и исчезает раздражение. И я проводил умиротворенно рукой по собственному лицу и продолжал смотреть. А иногда мы приглашали какого-нибудь приятеля на чашку кофе или на вечернюю трапезу. И говорили о том, о чем обычно говорят в этих случаях люди, и я понимал, что есть на свете и что-то другое, не только проблемы с женами. И не раз засыпал с чувством удовлетворения и даже воодушевления.
В какую-то из этих ночей тот человек явился мне во сне, и его лицо показалось мне слегка болезненным, а слегка – даже и симпатичным. Мне было стыдно, что я плохо думал о нем, и я решил на него не сердиться. Тогда он наклонился надо мной и произнес: «Чего ты от меня хочешь, почему ты желаешь мне зла, ведь это она меня изнасиловала».
На следующий день у нас ужинали двое наших знакомых, муж и жена, приятные нам обоим. Он – из-за его замечательных достоинств, она – из-за ее сияющих синих глаз под высоким лбом, который вызывал ошибочное представление о большом уме, золотых локонов, вздрагивавших на милой головке, и хрипловатого голоса – голоса женщины, которая подавляет свои желания. Мы просидели часа три и не заметили, как пролетело время. Он рассказывал о текущих делах, а она помогала ему струившимся из глаз синим сиянием.
Когда они ушли, я сказал жене:
– Я хочу рассказать тебе свой сон.
– Сон? – удивилась она, грустно посмотрела на меня и снова повторила: – Сон? – потому что не в моих привычках было рассказывать свои сны, да я, кажется, за все эти годы ни одного сна и не видел.
Я сказал:
– Да, мне приснился сон, – и когда я произнес эти слова, у меня вдруг защемило сердце.
Жена села и подняла на меня глаза. Я встал и рассказал ей свой сон. У нее начали трястись плечи и задрожало все тело. И вдруг она протянула руки, охватила мою шею и обняла меня, и я тоже обнял ее, и так мы стояли, обнявшись, в любви, и в близости, и в сострадании. И все это время тот человек стоял перед моими глазами и я слышал, как он говорит: «Почему ты желаешь мне зла, чего ты от меня хочешь, ведь это она меня изнасиловала».
Я сбросил ее руки со своей шеи, и безмерная печаль заполнила мою душу. Я лег и думал обо всем – думал тихо и покойно, пока не уснул.
Наутро мы встали и вместе позавтракали. Я смотрел на жену и видел, что лицо у нее такое же, как всегда, и был благодарен ей, что она не держит на меня обиду за вчерашнее. В эту минуту в моей памяти встали все те страдания и муки, которые я причинил ей со дня нашей свадьбы, и то, как я непрерывно точил ее душу, и обижал, и оскорблял ее, и как она молча все это переносила. Сердце мое разрывалось от любви и нежности к этой несчастной женщине, и я поклялся покончить с этим навсегда и отныне относиться к ней только по-доброму. И так оно и было – день, и второй, и третий.
И я уже думал, что все у нас идет на лад. А на самом деле ничего не исправилось. В тот день, когда я достиг мира с самим собой, спокойствие ушло от меня другими путями. Хотя все мои старания были только ради Дины, она начала вести себя так, будто я стал ей совершенно чужим. Какой бы бесчувственной ни была эта женщина, в конце концов она все же почувствовала.
Как-то раз она мне вдруг сказала:
– Как хорошо было бы, если б я умерла.
– Почему?
– Почему, ты спрашиваешь? – И в уголках ее рта родилось что-то вроде горькой усмешки, которая заставила мое сердце дрогнуть.
– Не болтай глупости, – грубо сказал я.
Она вздохнула.
– Увы, друг мой, я не глупа.
– Ну, тогда, значит, глуп я, – сказал я.
– И ты, ты тоже не глуп, друг мой, – сказала она.
Я крикнул:
– Так чего же ты от меня хочешь?
– Чего я хочу? – переспросила она. – Я хочу того же, чего хочешь ты.
Я досадливо махнул рукой и сказал:
– Я ничего не хочу.
Она посмотрела на меня:
– Значит, ты не хочешь ничего? В таком случае, все в порядке.
– В порядке? – спросил я с недобрым смешком.
– Не нравится мне твой смех, друг мой, – сказала она.
– А что мне еще делать?
– Сделай то, что ты хотел сделать.
– То есть?
– Зачем мне повторять то, что ты и сам знаешь.
Я сказал:
– Я не знаю, что именно я знаю. Но если ты это знаешь, так скажи мне.
– Развод, – прошептала она.
Я сказал в сердцах:
– Ты хочешь принудить меня дать тебе развод?
Она покачала головой:
– Если тебе нравится считать, что я хочу тебя принудить, я не буду возражать.
Я спросил:
– Что это значит?
– Зачем нам возвращаться к тому, что уже не требует возвращения? – сказала она. – Сделаем то, что предписано нам свыше.
Я сказал с насмешливым раздражением:
– Тебе даже небеса открыты – ты в них читаешь как по писаному. Я, знаешь ли, врач, и я не верю ничему, кроме того, что видят мои глаза. Ты же, сударыня, знаешь, что написано в небесах. Кто это научил тебя такой премудрости, уж не тот ли мерзавец?
– Замолчи, – ответила Дина, – пожалуйста, замолчи.
Я спросил:
– Почему ты сердишься, что я такого сказал?
Она встала и вышла в другую комнату, и я услышал, как она запирает дверь.
Я подошел к двери и попросил ее открыть мне, но она не отозвалась.
Я сказал:
– Хорошо, я ухожу и оставляю дом в твоем распоряжении, ты не должна запираться.
Она по-прежнему не отвечала, и я начал бояться, не взяла ли она снотворное и не хочет ли она, не дай Бог, покончить с собой. Я стал просить и умолять, но дверь не открылась. Тогда я попытался заглянуть через замочную скважину, и сердце мое при этом отбивало один глухой удар за другим, как у душегуба. Так я стоял перед закрытой дверью, пока не наступил вечер и в комнате потемнели стены.
С темнотой она вышла из своей комнаты, бледная, как смерть. Я взял ее руки в свои и почуял мертвенный холод, от которого заледенели и мои руки. Она не вырвала своих рук, как будто они уже ничего не чувствовали.
Я положил ее на кровать, дал успокоительное и не отходил от нее, пока она не заснула. Я смотрел на ее лицо, в котором не было ни изъяна, ни упрека, и говорил себе, как прекрасен тот мир, в котором пребывает сейчас эта женщина, и как тяжела та жизнь, которой мы живем. Я наклонился, чтобы поцеловать ее. Она отвернулась. Я спросил: «Ты что-то сказала?» Она ответила: «Нет». Не знаю уж, почувствовала она мое присутствие или говорила сквозь сон. Все во мне опустилось, и я больше не приближался к ней. Но всю ночь просидел рядом.
Наутро я пошел на работу и вернулся в полдень. Из благоразумия или по другой причине я не стал напоминать ей о вчерашнем. И она тоже не вспомнила. Ни в этот день, ни на следующий, ни на третий. Я надеялся, что все вернулось к прежнему состоянию. В то же время я понимал, что если сам я и хочу забыть, то она не забывает.
Спустя несколько дней ее лицо ожило, а ее привычки стали другими. Раньше она встречала меня у входа в дом, а теперь перестала. Иногда она оставляла меня и куда-то уходила, иногда я приходил и не заставал ее.
В эти дни исполнилось три года нашей помолвки. Я сказал:
– Давай отпразднуем и поедем туда, куда мы поехали тогда.
Она сказала:
– Это невозможно.
– Почему?
Оказывается, она должна идти в другое место. Я спросил:
– Извини, но куда это ты идешь?
Она сказала:
– У меня есть на попечении больная.
Я спросил:
– Что вдруг?
Она сказала:
– Не все, что человек делает, он делает вдруг. Я уже давно пришла к мысли, что должна работать и вообще что-то делать.
Я спросил:
– Разве тебе не достаточно, что я работаю и что-то делаю?
Она сказала:
– Раньше было достаточно, а теперь нет.
– Почему?
– Почему? Если ты сам не понимаешь, я не смогу тебе объяснить.
Я спросил:
– Неужели это так сложно, что ты не в состоянии мне объяснить?
Она сказала:
– Нет, объяснить не трудно, но я сомневаюсь, сумеешь ли понять.
– Почему?
– Потому что я хочу зарабатывать себе на жизнь.
Я спросил:
– Разве у тебя так мало средств дома, что ты должна искать заработок в другом месте?
Она сказала:
– Сегодня у меня есть средства, но кто знает, что будет завтра.
Я спросил:
– С чего это вдруг?
Она сказала:
– Я уже тебе сказала, что ничего не происходит вдруг.
Я сказал:
– Я не понимаю, что ты говоришь.
Она сказала:
– Ты прекрасно понимаешь, ты только говоришь, что не понимаешь.
Я в отчаянии покачал головой:
– Ладно, пусть будет так.
Она сказала:
– Но это действительно так.
Я сказал:
– Эта твоя диалектика мне чужда.
Она сказала:
– Она чужда тебе и не близка мне. И поэтому нам лучше молчать. Ты делай свое, а я буду делать свое.
Я сказал:
– Что я делаю, я знаю, а вот что хочешь делать ты, не знаю.
Она сказала:
– Если не знаешь сегодня, узнаешь завтра.
В этих своих начинаниях она, однако, не преуспела. А если преуспела, то ничего на этом не заработала. Она ухаживала за парализованной девушкой, дочерью бедной вдовы, и не брала плату за свою помощь. Напротив, она сама помогала этой вдове деньгами, а девушке покупала цветы. За время этой работы она так устала, что выглядела, как больная. Теперь она сама нуждалась в уходе, нечего было и говорить об уходе за другими. Однажды я спросил ее:
– И до каких пор ты собираешься опекать эту девушку?
Она посмотрела на меня и сказала:
– Ты спрашиваешь меня как врач?
Я спросил:
– Какая разница, как врач или как муж?
Она сказала:
– Если ты спрашиваешь как врач, то я не знаю, что ответить, а если ты спрашиваешь из других соображений, то я не вижу надобности отвечать.
Я сделал вид, будто принял это за шутку, и засмеялся. Она повернулась ко мне спиной и вышла из комнаты. Смех сразу замер на моих губах и больше уже не вернулся.
Я сказал себе: «Это она под настроение, переживем и это». И в то же время я понимал, что мои надежды тщетны. Я вспомнил, как впервые мы заговорили о разводе и как она сказала, хочет она или не хочет, но сделает все, что я захочу, только бы облегчить мои страдания, пусть даже с помощью развода. А сейчас, признал я поневоле, у нас уже нет иного выхода, кроме развода.