– Мы объясняем ему, что у нас с султаном сейчас мир, – иронизировал рассказчик, – а он все за свое. Мир с султаном водить, к войне готовым быть!
– Неужели князь намеревается штурмовать Константинополь? – взволнованно спросила графиня Витт. – О как бы этого хотели несчастные греки, страдающие под гнетом Оттоманской Порты!
– Что вам до греков, пани? – удивился офицерик. – Вы же полячка…
– Я родилась на острове Хиос, – гордость, прозвучавшая в голосе польской графини, несказанно удивила поручика. – Вы говорите с гречанкой…
– Тогда князь Потемкин и вправду будет вам рад, – решил за своего командующего молодой офицер. – Григорий Александрович питает слабость к грекам и даже превосходно говорит по-гречески… Забавно так со стороны послушать: «Калимера – калиспера – теканис кала…» Особенно последнее, про «Текани-с-кола» потешно! Я лично так рассуждаю, сударыня: если уж кому кол в задницу, пардон, забили, то тут уж не теканешь! Точнехонько из загривка острие и выйдет! Мне-то вы можете иметь полное доверие в этом деликатном вопросе, вельможная пани гречанка: мы тут недавно, как харцизов словили, забавлялись… А так-то на колу подолгу живут – иные по дню, а иные – и по два!
Кортеж четы Витт подъехал к деревянным рогаткам, преградавшим дорогу. Усатые гренадеры объявили, что ехать надо стороной, поскольку за оцеплением ведутся военные маневры.
– И что же случилось с этим москалем, которому удалось бежать из Стамбула? – поинтересовался Юзеф Витт, заметно оживившейся после рассказа о столь любимом вельможной шляхтой в стародавние времена смертном наказании. – Тоже на кол набили? Вот это я называю серьезным подходом к делу устрашения государственных преступников!
– С Васькой Баранщиковым? За что его-то на кол? Его в ставку Потемкина отослали, вон она на пригорке. Сидит себе под арестом… – охотно пояснил подпоручик. И, улыбаясь добавил: – Как бы вам, сударыня, под арестом не оказаться, если вздумаете плести князю небылицы!
София не стала больше слушать юного болтуна и, пришпорив свою лошадь, поскакала в ту сторону, где располагалась ставка Потемкина.
– Стой, барыня, – кричали ей вслед солдаты из оцепления, – нельзя туда, там пушкари стреляют.
– Вот бисова девка! – рассмеялись конвойные драгуны. – То-то пану счастье привалило, не жинка, а огонь!
Витт понял общий смысл сказанного по интонации говоривших и недовольно поморщился: сколько еще насмешек ему придется выслушать из-за этой греческой ветренницы, опозорившей знатный польский род! Вслед за женой благоразумный граф не поскакал, как военный человек справедливо рассудив, что там можно и на случайное ядро нарваться, да и часовые имеют все основания выстрелить по несущемуся неизвестно куда через их цепь всадника. Пан Витт предоставил супруге самой испробовать судьбу. Что же до него, то перспектива остаться вдовцом с некоторых пор его отнюдь не смущала.
В это время на пригорке князь Потемкин в подзорную трубу наблюдал за стрельбами. Прозвучала команда «пли!». Князь посмотрел на мишени – они были невредимыми. «Циклоп» напряг свой единственный глаз, но, увы, мишени оставались целехонькими. Пушки почему-то молчали, что привело князя в крайнее негодование.
– В чем дело? – закричал он.
– Всадник на поле, – испуганно объяснил адъютант и указал вниз на равнину, – сюда скачет во весь опор. Пушкари боятся его зашибить.
Потемкин опять поднял подзорную трубу и не поверил своему единственному глазу. К его ставке быстро приближалась неизвестная всадница…
Когда всадница оказалась вне досягаемости пушечных выстрелов, артиллерийский офицер все же дал команду стрелять. София чуть не упала с лошади. В клубах порохового дыма на нее удивленно смотрел рослый военный, непослушные, растрепанные волосы которого небрежно падали на плечи. В одно мгновение она узнала этого человека, которого уже видела однажды – в огне алтаря эллинского города Борисфен.
– Бог мой, матерь Эллада, это он! – по-гречески прошептала София.
Перед ней стоял фаворит российской императрицы Екатерины, князь Потемкин.
– Кто эта безрассудно смелая дама? И что она делает здесь? – спросил Григорий Александрович у своего адъютанта.
– Не могу знать… – только и смог произнести растерявшийся адъютант.
– Ради Эллады выслушайте меня, князь! – по-гречески обратилась София к Потемкину, и Григорий Александрович почувствовал, как нестерпимо щемит в груди так долго молчавшее сердце. Эта женщина, обратившаяся к нему на языке Гомера, была прекраснее, чем все эллинские богини, о которых он когда-то читал. Но ее нестерпимая, слепившая единственный глаз Циклопа красота, была лишь оправой сбывшегося предсказания. Странный человек, называвший себя Ракоци, Монфера и Сен-Жерменом, сказал Потемкину некогда, что первую Софию он узнает по темляку, а на вторую укажет сама Эллада…
– Как зовут вас? – тихо спросил он по-гречески.
– София, – ответила гречанка. – София Маврокордато Скарлатос Панталес де Челиче. Последняя из Палеологов…
Часть шестая«Во славе ты войдешь во храм Софии…»
Глава 1Встреча в Василькове
Потемкин и София встретились словно путники, которые долго шли навстречу друг другу в сожженной южным солнцем степи. Они уже давно внутренне готовились к этой встрече и ожидали ее ежеминутно. София, как платья, меняла города и страны, приближаясь к тому, кто был уготован ей судьбой. Потемкин, словно письмо, сжег свою прежнюю душу на огне свечи – и этой свечой была любовь к Екатерине. Его новая душа родилась в то самое мгновение, когда смелая польская дама, оказавшаяся гречанкой, обратилась к нему на языке Гомера. Григорий Александрович смотрел на вторую Софию с улыбкой человека, который обрел новую душу, и приглашал любимую войти в эту душу, как в храм. И она отвечала ему – благодарным, растроганным взглядом византийской царевны с острова Хиос, которой вернули самую сладкую мечту юности.
В Василькове их любовь, словно река, нашла выход к морю. К гостеприимному Греческому морю, о котором Григорий грезил в смоленских лесах. К тому самому морю, которое омывало скифские и греческие берега. Влюбленный и окончательно потерявший голову князь посвятил последнюю из Палеологов в разработанный им Греческий проект, который до этих пор был известен только императрице Екатерине.
Они были рядом – ближе не бывает: ее голова на его плече, руки сплетены, тела пропитаны солнечным дыханием страсти. Теплая украинская ночь вплывала в комнату, источая ароматы трав и жасмина. В Василькове, в ставке Потемкина, рождалась новая судьба Эллады – князь говорил с Софией по-гречески, мешая слова любви с политическими прожектами. И только имя любимой он произносил по-русски, тепло и мягко, – Софьюшка.
– Софьюшка, душа моя, – рассказывал Потемкин, – Греция станет свободной, ежели Россия сокрушит Оттоманскую Порту, овладеет причерноморскими землями и Крымом. Причерноморские земли уже в наших руках, а Крым… Его завоевание впереди.
– Учитель, называвший себя графом Сен-Жерменом, предупреждал меня, что нас свяжет мечта о Греческом море. – София спешила рассказать Григорию о долгом, пропитанном полынью пути, который привел ее в Российскую империю. – Тайное общество греческих патриотов, именуемое Гетерией, во всем будет помогать тебе. Но не разнятся ли твои прожекты с планами государыни Екатерины?
– Императрица Екатерина хочет возложить корону возрожденной Византии на голову своего внука – Константина. – Впервые, рассказывая об этой части греческого плана, Потемкин отказывался верить в его правдоподобие.
Корона Византии принадлежала отнюдь не Константину, а последней из Палеологов, той самой второй Софии, о которой еще в Москве рассказывал ему Сен-Жермен.
– Но сие не должно случиться, – решил за себя и Софию князь. – Корона Византии по праву принадлежит тебе!
– Мне не нужна корона, друг мой, – мягко прервала его София. – Я хочу лишь послужить матери-Элладе. Я дала клятву у алтаря древнего города Борисфен.
– А не была ли ты, Софьюшка, в подземных лабиринтах не менее древнего города Ольвия? Или Борисфена – как его еще называли… – спросил заинтригованный князь. – Мой отец некогда прошел ольвийской подземной дорогой и принес оттуда монеты…
– Одну из которых, с надписью ΟΛΒΙΟ, ты до сих пор носишь на груди, – продолжила за любимого София. – Сколько раз мысленно я держала эту монету в руках! Я увидела тебя в огне алтаря – и это было единственное мгновение из будущего, которое мне позволено было запомнить!
– Кто он, этот человек, который называет себя Сен-Жерменом, Монфера и Ракоци? – Потемкин снял с шеи ту самую монету и вложил ее в горячие ладони Софии. – Что ты знаешь о нем?
– Он – друг и тайный руководитель Гетерии, – ответила гречанка. – Больше я о нем ничего не знаю. Нет, знаю еще одно… Он собственными глазами видел падение Константинополя, а с тех пор прошло не одно столетие…
– Не может быть… – полудетская убежденность Софии в бессмертии Сен-Жермена растрогала, но не убедила Потемкина. Хитроумный Одиссей помолчал несколько минут, а потом сказал, лукаво улыбаясь: – Бродить по земле столетиями мог лишь Вечный Жид, но тот, кого ты называешь Учителем, едва ли прожил столько… У нашего друга есть какие-то неясные нам цели и планы, он помог мне однажды, когда я хотел навсегда уйти от мира… Но я, Софьюшка, служу России, а не нашему второму Агасферу. И ты служишь Элладе, а не ему.
– Я помню об этом, друг мой. – София молитвенно прижалась губами к ольвийской монете. – Скажи мне, как послужить Элладе дальше? И все же граф Сен-Жермен знает обо всем наперед – поверь, ему станет известен каждый наш шаг!
– Будущее в Божьей власти, Софьюшка, – голос Потемкина был твердым и полным силы – и София прильнула к этой силе словно к водам целебного источника. – Сен-Жермен – наш друг, но он не всеведущ.
– Слава Всевышнему, мы теперь на одном пути… – София по-прежнему сжимала в руках ольвийскую монету, как будто этот изъеденный временем кусок металла сохранял тепло матери-Эллады. – Скажи, друг мой, что теперь будет с нами?