Но Пуля верил в свои силы и возможности своей машины: вместе они уходили от патрулей Конфедерации и дорожных танков Парящих Орлов. Неужели какие-то мормоны, помешанные на своей вере, смогут ему помешать?
«И невинным откроется дорога в Рай…» Он помнил эти слова, сказанные, когда святоши встречали людей, пришедших на обойденные чумой земли с опустошенного, вымершего востока. А провожали их угрюмыми молчаливыми взглядами: ни старина Джейб, ни Дак-Дак, ни вечно разумный расчетливый старейшина Эд Макс не смогли принять тяжелую руку пророка-президента. Им еще казалось, что на западе, в пустынях Лас-Вегаса ждет свобода и счастье.
Тони тоже в это верил, когда вернулся с очередного дела домой, а вместо оживленных трейлеров, полных гомонящих детей, веселого смеха женщин и улыбки, ласковой улыбки Сирены его встретили мертвящая тишина и гнилое дыхание из пасти хищника.
Хищниками их называли на востоке, ближе к мертвому Нью-Йорку, где ночь была опасным временем вне защитных редутов колонии. Парящие Орлы называли их смертопсами, южане – кусаками и черными лоа, а здесь их прозывали дьяволами, потому что от их поцелуя не спасала молитва. Тварей было две. Одна на краю колонии сосредоточенно пожирала тело Лизы Васкес. Ее Тони снял очередью с пулемета – тварь объелась и еле двигалась. Вторая пряталась в трейлере Сирены. Единственное, что успел сделать Синтаро, – это заслониться рукой, инстинктивно спасая шею. Хотя какая разница, куда укусит хищник, – итог один. И его оставалось ждать совсем недолго.
Лишь бы успеть… Успеть! Слово застряло в голове, билось огненной бабочкой под черепом, и каждый удар отдавался всплеском боли. Руки Пуля почти не чувствовал, она чудовищна распухла, – рукав его знаменитой, когда-то ослепительно белой, а нынче серо-багровой рубашки едва застегивался, – но держать пистолет еще могла. Оставалось надеяться, что стреляет она столь же ловко.
– Едут. – Пистон развалился на пассажирском сиденье, держа в обглоданных пальцах сигарету. Затянувшись, он выразительно посмотрел на Тони. – Не спи, друг, а то я не смогу тебя доставать.
У Джо не хватало губ, срезанных верной навахой, и одного глаза. Провалившаяся шея запеклась черной кровью, из левого плеча торчала оголившаяся кость.
Впереди по узкой дороге ехал кортеж: два бронированных джипа, ведущий и замыкающий. Между ними грузовик с брезентовым кузовом, наверняка битком набитым бойцами, и длиннющий президентский «линкольн», словно только что сошедший с музейной выставки. Отцу Томасу нельзя было отказать во вкусе.
По бокам тянулись ряды руин – начались пригороды Солт-Лейк, но Тони не спешил: у него уже все было подготовлено. Передний джип въехал между двух приметных особняков, разрушенных артиллерийским огнем. Пуля на миг прикрыл глаза и вдавил кнопку ракетного огня.
От гулкого грохота содрогнулись стекла, передний джип внезапно встал на дыбы, и его заволокло пыльным огнем. Грузно перевернувшись в воздухе, он бухнулся на бок и замер, чадя черным дымом. Открыв глаза, Синтаро покосился на экран пульта управления вооружением: целеуказатели по-прежнему уверенно вели броневик и грузовик с солдатами. Двойной щелчок тумблеров – и еще две огненных смерти, прочертив в воздухе дымные линии, устремились вперед. Мормоны не успели ничего сообразить, а то, что осталось от брезентового кузова, уже разлетелось горящими ошметками. Последний броневик, получивший в бок ракету, развернулся поперек дороги и замер.
– Отличное попадание! – Пистон сложил пальцы пистолетиками и подмигнул несуществующими веками.
В руке осталась последняя таблетка амфетамина. Тони на миг задумался и кинул в рот сладкий кругляшок. В голову ударило огненным набатом, и Шальная Пуля вжал педаль газа в пол. «Барракуда», подскакивая на ухабах, устремилась вперед, набирая скорость.
На дороге ворочался «линкольн», пытаясь развернуться и выбраться из ловушки, но вокруг вплотную подступали руины, и ему было просто некуда бежать. Хорошие телохранители озаботились бы проложить безопасный путь, но эти, видимо, никогда не сталкивались с серьезной угрозой для своего патрона.
Из лимузина выбрался мормон в черном бронежилете с автоматом в руках. Он ударил беглой очередью по «плимуту», но пули лишь выбили искры из бронированного капота. Тони крепче ухватился за руль и пригнулся: пара пуль ударила по лобовому стеклу, оставив после себя паутину трещин. Очередь из браунингов скосила мормона, разорвав его почти пополам. Огонь бился в голове, отдавался жаром в руках, – предплечье дергало, но Пуле было уже все равно. Он, слившись со своим автомобилем, летел вперед.
Удар! Скрежет сминаемого металла, вой захлебывающегося двигателя, чей-то истошный вопль и боль рвущейся пуповины, соединяющей водителя и машину. Боль сотен умирающих лошадей, на миг пронзившая Тони до мозга костей. Миг, так похожий на смерть.
Очнулся Пуля от соленого привкуса во рту – все-таки успел приложиться лицом об руль, разбив всмятку губы и свернув нос; но от наркоты он не чувствовал боли. Пистона рядом не было… Рядом, почитай, вообще ничего не было: от удара «барракуда» сложилась в гармошку, от пассажирского сиденья остался лишь искореженный каркас с рваными лохмотьями обивки. Сам же Синтаро был цел – установленные на месте водителя армирующие штанги частично погасили удар. На что он и надеялся.
Пинком он выбил дверь и выбрался наружу. И в следующий же момент упал обратно. Автоматная очередь ударила поверх головы, впилась злыми пчелами в дверное стекло. Посыпались прозрачные осколки.
Тони потребовалось всего лишь мгновение, чтобы сориентироваться. Вскинув «глок», он выстрелил несколько раз из укрытия, заставив затаиться невидимого противника, и выкатился из машины. Припав к земле, он заглянул под днище искореженного «линкольна», с которым намертво сцепился обвесами «плимут». Виднелись чьи-то ноги в армейских ботинках – для Синтаро этого было достаточно. Два выстрела, и показалась голова упавшего телохранителя. Третий выстрел успокоил его навсегда.
Плечо ожгло острой болью. Крутанувшись, Пуля упал и откатился за бронированный капот «линкольна». Позади раздались голоса.
– Я его подцепил!
– Заткнись и проверь машину.
– Зачем? Он же был один!
– Я сказал: проверь!
Скрипнула дверь «плимута». Тони улыбнулся сквозь боль: все-таки охрана у пророка-президента была возмутительно непрофессиональна. В оправдание, наверное, стоило сказать, что никто бы не решился покушаться на Его Святейшество, Гласа Господнего прямо на Святой Земле. Никто, кроме Тони Синтаро по прозвищу Шальная Пуля.
Кто-то невидимый начал было что-то говорить, но тут мир погрузился в оглушительную тишину. Тони крепко зажмурился, сжался… А потом пришел грохот.
Волосы на затылке лизнул пыльный язык горячего ветра. За шиворот посыпалось что-то липкое, обжигающее. Позади истошно верещали и постоянно поминали бога. Тони стал медленно подниматься.
Левая рука почти отказала, а рукав пропитался теплой кровью и лип к коже. Перед глазами плыло, а в ушах стоял вибрирующий писк. Что-то горячее текло по лицу, шее. Тони утерся, и ладонь его с зажатым «глоком» стала красной и мокрой.
Покачнувшись, Синтаро оказался с другой стороны президентского автомобиля. Дверь в пассажирский салон была распахнута. Тони обернулся и взвыл от бессильной ярости: среди руин, среди плывущего, вибрирующего мира мелькал четкий и ясный удаляющийся силуэт. Судорожно перезарядив пистолет, Тони шагнул следом.
Его словно толкнули в грудь, совсем легонько, почти дружески… Но этого хватило, чтобы он качнулся назад, на «линкольн», и медленно сполз на землю. Его «глок» выпал из разом ослабевшей руки в комковатую от крови дорожную пыль, а на груди расплылось алое пятно. Но жалел Пуля только об одном: нескоро он свидится со своими близкими, ведь смертная чума так легко не отпускает. Даже мертвых.
Особенно – мертвых.
– Тело – это всего лишь оболочка. Пусть оболочка остается, но душа уходит. Верь мне! – Рядом опустилась на одно колено Сирена.
Она, как всегда, была прекрасна: рыжая волна волос, чувственные губы, едва тронутые улыбкой…
Нежное прикосновение тонкой ладошки.
Прекрасна, как сама любовь.
Любовь, которую она дарила ему.
– Верь мне, любимый!
Он уже не мог говорить, но верил. Он всегда ей верил, даже когда спускал курок, даря ей милосердную смерть. Верил Тони и сейчас, поэтому и не боялся умирать. Он улыбнулся подошедшему Томасу Холдстепу. Никем иным тот просто не мог быть: постаревший, но все еще крепкий, широкоплечий. Дорогой костюм, мужественное лицо и жесткие глаза прирожденного политика. Наверняка дьявольски умен.
Только так и не научился стрелять в голову умирающим и мертвецам.
– Уроды! – Холдстеп покачал головой, выщелкивая использованную гильзу из своего раритетного кольта и вставляя новый патрон. – Бездари! Вот как вам довериться, а? Отправлю, клянусь всеми святыми, отправлю на восточные рубежи! Сгниешь там, но никогда не вернешься в Новый Салем! Как этот ублюдок сумел ко мне подобраться?!
Последние слова были адресованы телохранителю, возвращавшемуся от руин. Тот сгорбился в готовности принять справедливое наказание от своего патрона, пророка и повелителя. Ветеран войны с конфедератами, один из лучших в легионе Наву, он робел перед волей пророка-президента. По-настоящему железной волей. Только такой человек мог взять на себя грех убийства невинных ради веры. Такова воля Божья, но кто решится взять грех на себя?
Холдстеп взял. Он будет за него отвечать после смерти, но для своих подданных – свят. Даже для тех, кто был посвящен в его тайные дела.
Телохранитель крикнул, мотнул рукой, словно куда-то указывая, но ветер унес его слова. Холдстеп нахмурился.
– Что ты там бормочешь?! Иди сюда – не дери глотку, а скажи толком, – но телохранитель остался на месте, продолжая ожесточенно жестикулировать. Наконец и пророк-президент услышал его слова: