ленных. Он «велел казнити главною казнию новгородских посадников за их измену и за отступление: Дмитрия Исакова Борецьского, да Васильа Губу Селезнева, да Еремея Сухощока, да Киприана Арзубьева». Василий Казимир, Кузьма Григорьев, Яков Федоров, Матвей Селезнев, Кузьма Грузов должны были быть отведены в Коломну и посажены в оковы. По данным Ермолинской летописи, с «людей добрых новгородцев» был взят окуп, а посадники, на которых «разъярився» великий князь, были перед казнью биты кнутом. Но зато великий князь «мелких людей велел отпущати к Новгороду»21.
Исход кампании 1471 г. в военном отношении решился на Шелони, а десять дней спустя в Руссе произошло не менее важное событие, предопределившее на десятки лет вперед основную линию политики Москвы в отношении Новгорода. Казнь посадников, главных военных и политических руководителей Господина Великого Новгорода, — беспрецедентное событие в многовековой истории отношений Новгорода с великими князьями. Впервые с представителями верхушки новгородского боярства поступили не как с привилегированными пленными, подлежащими размену или выкупу, а как с государственными преступниками, изменниками Руси. Это не могло не произвести сильнейшего впечатления на современников. Враждебный Новгороду псковский летописец с содроганием описывает эту казнь: «Немилостиво казнивше их, и секирою отсекоша им главы, к колоде прикладая»22.
На поле Шелонской битвы в руки москвичей попали «списки новугородцкие, что кончали с королем, да и того же человека обретша у себе же, что их писал». Все это было отправлено к великому князю, который получил, таким образом, вещественные доказательства измены новгородцев. Казнь четырех высших представителей новгородской феодальной иерархии и заточение многих других продемонстрировали впервые, что главное направление и конечная цель московской политики — ликвидация феодальной республики как таковой и включение Новгородской земли в состав нового Русского государства. С точки зрения великокняжеской власти Новгород не самостоятельная политическая единица, способная проводить ту или иную внешнюю политику по своему усмотрению, а «отчина и дедина», т.е. неотъемлемая часть Русской земли. Договор с Казимиром и приглашение его на новгородский стол — это не только дипломатический акт в нарушение прежних докончаний, но прежде всего и по существу своему акт государственной измены. Посадники и житьи люди, стоящие во главе феодальной республики и ее войск, — не «равноправные договаривающиеся стороны», а прежде всего подданные великого князя, главы Русского государства. Неслыханная расправа над ними — не нарушение обычаев, выработанных средневековой практикой по отношению к привилегированным военнопленным, а акт государственной власти, карающей своих изменников. Этот принципиально новый взгляд на существо отношений Москвы и Новгорода впервые проявился в отношении великого князя к новгородским пленникам, приведенным к нему в Руссу.
Не менее существенно и другое распоряжение, отданное в Руссе. Если казнь бояр и житьих, ответственных и полномочных руководителей Господина Великого Новгорода, означала фактически принципиальное непризнание политического суверенитета феодальной республики, то отпуск на волю «меньших людей» (составлявших, очевидно, основную массу новгородского ополчения) свидетельствовал о столь же принципиальном отрицании новгородской феодальной иерархии — основы политической структуры республики. Как и в рассказе Московской летописи о событиях на вече осенью и зимой 1470/71 г., вина за политическое преступление новгородцев, за их измену Русской земле возлагается всецело на их руководителей, на отдельных представителей боярства и житьих. Рядовые горожане, хотя и выступившие с оружием в руках против великого князя, не рассматриваются в качестве изменников. Они — подданные великого князя, ставшие жертвами обмана со стороны своих преступных руководителей. Они — те самые насильно мобилизованные, «на мысли которым того и не бывало, что руки подняти противу великого князя»23. Великий князь не против них, не против основной массы новгородцев, он только против изменников, перешедших на сторону короля.
Итак, «меньшие» противопоставлены «большим». С такой дифференциацией новгородцев в великокняжеской практике мы встречаемся также впервые. Это не просто конъюнктурное решение великого князя, продиктованное интересами момента. В основе своей это целая политическая программа ликвидации феодальной республики изнутри путем разложения ее политической структуры. Более того, это зерно будущей социальной политики в отношении Новгорода и других городов Русской земли, политики, определившей их роль и место в структуре нового централизованного государства.
Великий князь всея Руси, чьи войска огнем и мечом прошли через всю Новгородскую землю, не знавший пощады своим изменникам, впервые выступил по отношению к рядовым новгородцам в роли «доброго государя» — сильного и справедливого главы Русской земли. Морально-политический авторитет феодальной олигархии вечевой республики был подорван изменой и страшным поражением. На его месте начинает создаваться новый авторитет — авторитет великого князя, олицетворяющего новое, единое Русское государство, новый феодальный порядок в противовес старой феодальной анархии.
27 июля великий князь прибывает в Коростынь, куда в тот же день явилась новгородская делегация: нареченный архиепископ Феофил «с посадники и тысяцкими и житьими со всех конец». Начались переговоры о мире.
В этот же день произошло еще одно важное событие. На Двине, у устья речки Шиленги, северная московская рать во главе с Василием Федоровичем Образцом в составе Устюжского и Вятского (под началом Бориса Тютчева Слепца) полков встретилась с северной ратью князя Василия Васильевича Гребенки и воеводы Василия Никифоровича. В состав новгородского войска входили заволочане и двиняне, а также, по данным Устюжской летописи, пермяки и «новгородские шильники». Общая численность новгородских войск достигала, по оценке московского источника, 12 тыс. человек, московских — около 4 тыс.
Как обычно, сражение судовых ратей произошло на суше — «вышед из суд». В Ермолинской летописи сообщаются интересные подробности: при встрече враждующих войск они «обославшеся межь себя, излюбиша, вышед на берег битися» (разрядка моя. — Ю. А.). Столкновение ратей сохраняло некоторые черты старинных поединков, когда место для боя и порядок действий определялись соглашением сторон[19]. Бой продолжался целый день и закончился полным разгромом новгородцев. Князь Василий был ранен и «убежа на Колмогоры». Москвичи понесли, по их данным, ничтожные потери: Московская летопись сообщает о гибели 52 человек, в том числе одного устюжанина, Устюжская — о пяти погибших устюжанах. Сражение длилось много часов, и в нем участвовало с обеих сторон несколько тысяч человек, поэтому приведенные цифры потерь следует считать абсолютно неправдоподобными. Как и во многих подобных случаях, эти цифры нельзя принимать буквально. Победители преуменьшают свои потери во много раз, передавая общее впечатление блестящей, решительной победы и полного разгрома врага24.
Новгородское известие об этом сражении более реалистично: «…паде многое множество с обе половины». Оно же указывает и на одну из главных причин поражения новгородцев: «…двиняне не тягнуша по князя Василии Васильевича и по воеводе его по Василии по Микифоровиче»25, т.е. жители колониальной окраины не захотели сражаться за интересы новгородских олигархов.
Ближайший результат победы при Шиленге — поход вниз по Двине, где москвичи и устюжане новгородские «градки… поимаша» и «приведоша же всю землю ту за великого князя».
Мирные переговоры в Коростыни начались в условиях полного разгрома феодальной республики: «…а земля их вся пленена и пожжена до моря… изо всех земель их пешею ратью ходили на них… не бывало на них такова воина, как и земля их стала». В войне против Новгорода приняли участие жители его же земель, выставившие пешую рать, очевидно составленную из малосостоятельных горожан и жителей сельской местности. Рушилась вся система политического господства над пригородами. В тяжелейшую годину испытаний Господин Великий Новгород, столица огромной вечевой республики, оказался в полной изоляции.
Внутреннее положение в самом Новгороде также оказалось критическим. После Шелонской битвы были приняты меры для обороны города: сожжены все близлежащие посады, в том числе монастыри Антоньев, Юрьев, Симеона на Зверинце, Рождественский, а также Городище; учреждена «стража много по граду и по каменным кострам, на переменах день и нощь». Но морально-политическое разложение — следствие глубоких социальных противоречий внутри отжившей свой век боярской республики — продолжалось: «И разделишася людие: инии хотяху за князя, а инии за короля за Литовского». Город оказался без продовольственных запасов — «хлеб дорог, только пшеничный, и то по скуду». Начавшийся голод обострил социальные противоречия. Пошла «молва» на «лучших людей», что они начали войну с Москвой и тем самым привели великого князя на Новгород: «…а на то Бог сердцевидец и судиа им, зачинающим рать и обидящим нас». Вскрылось, что некий Упадыш со своими «единомысленниками» «перевет держал» и «хотел зла Великому Новгороду»: они заколотили железом 5 пушек и «от того мзду взяли от злоначального беса»26. Конечно, изменники и перебежчики возможны в любой критической ситуации. Но в обстановке острой социально-политической борьбы, охватившей Новгород, «перевет» Упадыша можно рассматривать как показатель настроения значительных слоев новгородцев, их