«Наши, хоть и в чужой стране, но уже разведали, что работа на кофейных плантациях та же каторга, сроком до смерти. Плантатор закабаляет батрака задатком, выдачей в долг орудий для работы, продажей в кредит пищевых продуктов и т. д. Расплачиваться за все за это рабочий может только своим горбом. Заработную плату батракам определяет правительство республики, которое состоит из тех же богачей-землевладельцев. В среднем батрак зарабатывает в год столько, сколько городской плотник в месяц. Каждая плантация — та же крепость, обнесена рвом и колючей проволокой. За работой наблюдают вооруженные негры с собаками. Чуть не послушаешься, могут в расход вывести за милую душу. Жаловаться на плантаторов и ихних приказчиков нет смысла — судьи и всякие власти для них свои люди. То кум, то сват, то брат. Одно слово, демократическая республика, какую хотел преподнести России г. Керенский».
«Не пойдем на плантации! — решила «братва». Везли — обещали золотые горы, а привезли на каторгу. Таких условий работы нет нигде и в Турции, на что она слывет дикой страной, не в пример хваленой Америке. Раз нас надули, вези назад».
«Господа плантаторы переполошились. Жалко было упускать большую партию белых рабов. По их наущению правительство мешало нам поступать на городские работы. Кой-кто из плантаторов стал вступать в переговоры с отдельными казаками; думали по одиночке всех сманить».
«Не тут-то было! «Братва» заупрямилась и шумела: — «Не расходись, ребята, по одиночке; держись в куче. Кучу не осилят. Кучу не загонят на плантации. Раньше мы воевали с коммунистами, теперь будем сами поступать так, как они учат. Сила в единении! Пролетарии, соединяйтесь. Не сдадимся бразильским помещикам».
«Это не те рабочие, которые приезжали к нам из Европы до войны, — разочарованно говорили плантаторы. — Те были робки, покорны, безропотно шли на все наши условия. А эти — авангард Ленина».
«Номер французов не прошел. Партию живого товара продать не удалось свободным американцам. С зубовным скрежетом повезли нас из Сан-Паоло, к морю. Когда мы ехали поездом, бразильские рабочие, узнав о нашем сопротивлении акулам-плантаторам, шумно приветствовали нас на станциях.
— «Буэнос рюс… рюс большевик, — что значит по-ихнему: хорошие русские, русские большевики», — кричали нам.
«Мы, казаки, не пожелавшие отдаться в рабство, были героями дня. Ихние батраки, оказывается, и думать не смеют, чтобы сопротивляться хищникам- плантаторам, как это сделали мы. Потому-то и согласилось нас отпустить бразильское правительство, невзирая на сделанные расходы, чтобы мы не заражали их свободный воздух. От них, говорили они про нас, идет бунтарский дух. Мы к этому не привыкли».
Такую же участь, видимо, готовили казакам французы и на о. Мадагаскаре, куда тоже производилась запись. Одновременно появилось объявление о том, что требуются разные ремесленники, батраки и пастухи на юг Франции. Вскоре оба эти предложения были сняты: побоялись, что с Лемноса, из врангелевских лагерей, на Мадагаскар и во Францию проникнет большевистский дух!
Зато, что ни день, то на столбах появлялись новые объявления о записи в материковую Грецию и на острова. То требовалось 400 человек рабочих для постройки мола в г. Мителене (на о. Лесбосе), то звали туда же собирать маслины, то приглашали разных спецов в Афины и Патрас. Ввиду напряженной борьбы с Кемальпашой, в Греции ощущался недостаток в рабочих руках.
Ген. Бруссо, — донцы его звали «ген. Брусков», кубанцы — «ген. Бруссак», — сначала брал с тех, кто уезжал в Грецию, по 10 драхм за переезд, а потом, чтобы ускорить избавление французской казны от кормления излишних ртов, стал сам выдавать денежное пособие.
— Казаки! — писал он в одной широковещательной прокламации: — Франция, невзирая на истощение от мировой войны, оказала всем крымским беженцам материальную помощь, приняв вас на свое иждивение, и уже 8 месяцев кормит вас. Затраченные ею на ваше пропитание суммы только частично могут быть возмещены вывезенным из России казенным имуществом и пароходами. В силу необходимости, рано ли, поздно ли, Франция должна будет прекратить вам выдачу пайка. Я предпринимаю все меры к тому, чтобы обеспечить вам заработок, а вас заставляет долг чести подумать о том, чтобы поскорее начать зарабатывать себе хлеб своим трудом.
Казаки, даже самые покорные и робкие, теперь видели, что пора самим подумать о себе. Полагаться на начальство было бессмысленно. Оно, менее всего заботясь о благе подчиненных, стремилось продлить существование «армии», возможно дольше мариновать людей в лагерях, чтобы лишнюю пару месяцев пожить вольготной жизнью на получаемое от Врангеля содержание. Свое благополучие оно строило на казачьих горбах.
Утечка с острова в Грецию все продолжалась и продолжалась. Корпуса таяли. Начали уезжать даже младшие, «химические», офицеры. Угар распыления все более заражал лемносский воздух. Распыление стало единственной темой для разговоров и, конечно, для творчества лемносских поэтов. Так, в этот период появились такие частушки:
Ой, яблочко,
Сбоку плоское!
Ну и жизнь у нас пошла,
Жизнь лемносская!
Что ни день, день-деньской,
Развлеченьице:
На Цейлон, Мадагаскар
Приглашеньице.
Чайка в море плывет,
Колыхается:
Скоро запись на луну
Ожидается.
После отправки казаков в Россию между русским начальником лагерей ген. Абрамовым и французским комендантом ген. Бруссо установились довольно рогатые отношения. Но до открытого разрыва дело не доходило. Так или иначе французы являлись здесь хозяевами и кормили остатки корпусов. Всячески противодействуя распылению, ген. Абрамов и другие военные начальники должны были волей-неволей соблюдать decorum приличия в своих сношениях с французскими властями.
Зато информаторы и лагерные поэты беспощадно издевались над ними. Всякое новое французское предложение об отправке в ту или иную страну сейчас же бралось на зубок и разделывалось под орех, иногда не без основания. В стенных газетах то и дело мелькали шаржи и карикатуры на французов. В «Вестнике Донского Штаба» один раз появилось стихотворение под заглавием «Кунсткамера»:
Для вас коллекция моя
Открыта целый день, друзья.
Смотрите: номер первый тут,
Его Бразилией зовут.
Ну, что за дивная страна!
Богатством славится она.
Там нет художеств и наук,
Зато есть кофе и бамбук.
Растет и рис, растет табак,
Работу там отыщет всяк.
Жара там — семьдесят в тени.
Бывают даже жарче дни.
Рабочий каждый там холоп
И лихорадки гонят в гроб.
Извольте, вот Мадагаскар…
Не правда-ль, славный экземпляр?
Чудесный остров, лучше всех;
Отказываться — просто грех.
Народ там беспросветно дик,
Зато свинцовый есть рудник,
В котором двести человек
Работать могут весь свой век.
Вот Аргентина, — что за край!
Там не житье, а прямо рай.
Какие степи, — что твой Дон!
Селись, кто пахарем рожден.
Налог пустяшный там берут:
Тебе полпуда, власти пуд.
Что? не угодно? Milles pardons….
Вот Тонга, Фиджи, вот Цейлон,
Извольте, вот вам Занзибар.
Ужель не нравится товар?
Борнео, Ява, — просто шик,
Ну, не угодно-ль Мартиник?
Извольте остров вам любой,
Скорее только с плеч долой.
Из других перлов лемносской сатиры на французов вообще, и в частности на главного распылителя армии Врангеля ген. Пелле, следует упомянуть несколько неуклюжую басню «Звери», которая вошла в рукописный «Лемносский сборник», составленный стараниями уполномоченного Земского союза на острове М. П. Шаповаленко:
На матушке Руси весенним ярким днем
В лесу случился бой звериный.
Таков уж век, в который мы живем:
Везде погром,
Деревня будь, хоть остров, город будь старинный.
Два волка и медведь повоевали всласть.
Немало мелюзги попа лося им в пасть.
Но сила вражья их одолевает
И неудачников лишь бег спасает,
Чтоб не достаться злобному врагу.
Из лесу выбежав, в деревню своротили
И к мужику
Ростовщику
Во двор зашли, приюта попросили.
Мужик тот Пантелей,
Хоть испугался этаких гостей,
Но и смекнул (он парень был неглупый),
Что ежели гостей во хлев замкнуть
Да силушки лишить их как-нибудь,
Так можно спекульнуть:
На всех на трех прекрасные тулупы…
Добро пожаловать! — сказал им нараспев
И запер в хлев.
Прошла неделя, вот идет вторая.
Дает гостям мужик все хуже корм,
Держася норм,
И граммами их пойло измеряя.
Томятся гости в тягостном плену.
Тоска им сердце гложет,
Работы нет в хлеву и быть ее не может.
Добро бы снова на войну, —
Так нет же! Пантелей их не пускает.
Зачем вам воевать, — он рассуждает, —
Еще меня вы втянете в беду,
Л воевать я нынче не пойду.
Еще неделя. Корм все хуже, хуже,
И брюхо у зверей все делается уже.
Смекнув, что звери, отощав
И усмирив свой буйный нрав,
Ему не страшны боле,
Мужик тот Пантелей
О вешнем о Николе
Дарит такою милостью гостей:
— А ну-ка, милые, снимай тулупы с туши,
Чтоб возместить убыток мой!
Довольно вам сидеть и бить баклуши.
Подняли звери вой.
Помилуй, говорят, да чем мы виноваты,
Что без труда сидим в хлеву? Во сне и на яву
Мы помним, что не только мы солдаты,
Но и рабочий люд. Вот волк —
Не только в бой водить умеет полк,
Кузнец искусный он к тому же.
Ну, а медведь? Хоть чином генерал,
Косить умеет он тебя не хуже,
Тебя, бродяга и нахал.
В плену нас держишь да корить дерзаешь,
Да в дармоедстве укоряешь,
Ну, а попробуй дверь открыть:
Тебе свою покажем прыть.