Я же испытываю неловкость. Снова лезу в чужую жизнь в обуви.
Кире, кстати, нужно отдать должное. Как бы сильного она ни кипела, Ильина не хлопает дверцами настенных шкафчиков, где хранятся приправы и много чего еще. Да, и противень вытаскивает предельно осторожно – чтобы не создавать лишнего шума.
Критично осматривает подрумянившиеся крылышки и, удовлетворившись результатом, перекладывает их вместе с дольками картофеля в глубокую тарелку. Ставит ее передо мной и огибает стол, чтобы сесть напротив.
Намеренно увеличивает расстояние, что ли?
– Ты не подумай. Я не осуждаю, что ты воспитываешь сына одна, – пытаюсь исправить допущенную оплошность, но делаю только хуже.
Кира на пару секунд замирает с вилкой в воздухе, вспыхивает в очередной раз за вечер и изумленно выгибает бровь, словно я сказал какую-то нелепицу.
– Никит, а с чего ты решил, что мне важно твое мнение?
– Будь иначе, ты бы не реагировала так остро.
Оставляю последнее слово за собой. Знаю, что прав, и вместе с тем хочу отвесить себе подзатыльник. Возраст близится к двадцати восьми, а я продолжаю вести себя, как мальчишка.
Спорю с симпатичной девчонкой до хрипоты в голосе. Доказываю ей свою правоту. И не прикусываю вовремя язык.
– Все очень вкусно. Спасибо.
И с порцией, и с добавкой расправляюсь в рекордно короткие сроки. Хлебом вымазываю остатки салата. Облизываю губы. И с радостью замечаю, как улыбка озаряет лицо Киры.
С озорной ямочкой на щеке, с лучащимися глазами она совсем другой становится. Мягкой, нежной, ранимой. Такой, какую хочется сжать в объятьях и не выпускать целую вечность. Любоваться с ней закатным небом, смотреть на звезды и забывать обо всем.
О том, что нужно купить лекарство в больницу отцу. О том, что нужно привезти сестре сменную одежду. О том, что завтра с утра-пораньше нужно встречаться с немцами и продавливать наш проект договора. О том, что нужно как можно скорее пересечься с семейным адвокатом и обсудить все детали развода.
– Рада, что тебе понравилось.
Откликается Кира и встает из-за стола. Ловко сгружает посуду в посудомоечную машину. Убирает хлеб в хлебницу. Застывает в центре комнаты, врезаясь мне в грудь, и сдавленно ойкает.
– Я просто хотел помочь.
Кивком указываю на полупустую миску с картофелем и курицей в моих руках. Сглатываю.
Пальцы Киры накрывают мои. Подрагивают. Это она хваталась за меня, чтобы не упасть, и теперь не может их разомкнуть.
Смотрит расфокусировано. А у меня от этого невинного контакта башню сшибает. Дурь по венам летит. Толкает вперед – к припухлым алым губам, которые хочется смять.
В последнюю секунду отстраняюсь. Или это Кира отстраняется? Выцарапывает пиалу из моих ладоней, отдаляется. Перекладывает еду в небольшой контейнер, защелкивает крышку, выразительно прокашливается.
– Еще раз спасибо, что съездил со мной в больницу.
– Гонишь, понимаю. Не дурак.
– Хочу проверить, как там Митя.
Не обманываюсь. Читаю между строк подлинный смысл сказанного и напоследок ощупываю Ильину долгим пронзительным взглядом. Сличаю ее с сыном, свои черты подставляю, крепну в проклевывающемся буйным ростком подозрении.
Но точки над i пока расставлять не решаюсь. Мне нужно остыть. Разложить все по полочкам. Переварить. Не то разнесу все на атомы и здесь, в этой уютной квартирке. И у себя, в набившем оскомину пентхаусе.
Да и Кире нужно заняться сыном. Нашим с ней сыном…
– Завтра в офисе можешь не появляться. Будешь работать дистанционно.
Высекаю прохладно, а у самого под кожей течет кипящая лава. Снова поступаюсь убеждениями. Любую другую погнал бы на важные переговоры, что бы ни происходило у той в жизни, а Ильину не могу. Хапаю порцию раскаленного кислорода, от которого распирает грудную клетку, и получаю лихорадочное.
– Хорошо! Я не подведу.
Киваю. Обозначаю, что у меня нет и тени сомнений. Обуваюсь. Выскальзываю за дверь гостеприимного жилища. Что-то важное там, внутри оставляю. По крайней мере, сердце бешено тарахтит и совершает немыслимые кульбиты, норовя выпрыгнуть наружу и замереть на аккуратном чистом коврике с надписью «добро пожаловать».
Но я ему не позволяю. Заталкиваю в клетку и запираю на замок, пока покидаю жилой комплекс. Но полностью взять все процессы под контроль не получается.
Так что я веду автомобиль в какой-то прострации. Пару раз даже заруливаю в парковочный карман, чтобы перевести дыхание и вернуть резкость вдруг севшему зрению. А, приехав в родительский дом, надолго запираюсь в ванной, подставляя закаменевшую шею под ледяные струи.
Остужаю воспаленный мозг – а на деле просто растягиваю минуты уединения. Стараюсь не думать об упущенных возможностях, но безысходность все равно нагребает. Семь лет Митя рос без отца. Семь лет я жил без сына.
Гнался за призрачными иллюзиями. Вертелся, как белка в колесе. Мчался куда-то и не догадывался, что безнадежно опоздал.
– Сынок, у тебя все в порядке? Выглядишь неважно.
– Все хорошо. Просто немного устал. Не волнуйся, ма.
Обнимаю самого дорогого человека на свете, целую в щеку повисшую у меня на шее племянницу и, пользуясь случаем, сворачиваю неудобную тему.
– Мариш, раскрашивать Поппикси будем?
– Конечно!
Оставив маму смотреть «Унесенные ветром», я весь вечер сижу рядом с Ришей, пока она выводит плавные линии фломастерами. Обещаю свозить ее на днях в дельфинарий и по укоренившейся привычке заботливо подтыкаю одеяло, когда она укладывается спать.
И, если кроха быстро проваливается в царство Морфея, то я никак не могу выключиться. Долго пялюсь в потолок и катаю осевшую полынную горечь на языке.
Поэтому толком не успеваю восполнить резерв к утру и в офис приезжаю расшатанным. На автомате выполняю какие-то действия. Заливаю в себя две чашки отвратительного черного кофе – из смолы его, что ли, Жанна варила? Скептически кошусь на криво порезанные бутерброды и вежливо от них отказываюсь, не желая проверять, похожа ли ветчина на наждачку.
– Жанн, там Кира прислала бумаги на почту. Распечатай.
– А где она сама?
– Взяла отгул.
– Что-то случилось?
– По семейным обстоятельствам. Не важно.
Отмахнувшись от не в меру любопытной секретарши, я прочесываю шевелюру пятерней и утыкаюсь в выползающие из принтера листки. Черные буквы упрямо расплываются и грозят превратиться в неясную стенограмму.
– Соберись, Лебедев.
Хлопаю себя по щекам. Полграфина воды осушаю. И, несколько раз перечитав то, что мы вчера обсудили с Ильиной, командую Жанне приглашать немцев ко мне в кабинет.
– Гутен морген, герр Нойманн. Герр Вольф.
– Гутен морген, герр Лебедев.
Оживляю свои скудные познания в иностранном языке и поднимаюсь, чтобы обменяться рукопожатием с двумя сухощавыми невысокими мужчинами, похожими на друг друга как близнецы.
Они одинаково поджимают тонкие бескровные губы. Одинаково морщат длинные крючковатые носы с горбинкой. И хмурятся тоже одинаково.
В общем, я кое-как вывожу общение с ними и украдкой благодарю знакомого переводчика, с помощью которого удается выторговывать вкусные условия контракта. Огромный вагон сил трачу на эту встречу и могу лишь только устало выдохнуть, черкнув свою подпись на договоре.
Хаотичные, мысли витают далеко от офиса – рядом с девушкой с платиновыми волосами и ямочкой на щеке и рядом с маленьким хоккеистом, и никак не хотят возвращаться в рабочее русло. Яркие картинки лишь дополняют творящееся со мной безумие, градус волнения растет в геометрической прогрессии, и я успеваю накрутить себя до предельных величин примерно к обеду.
Без объяснения отменяю запланированные на вторую половину дня дела и покидаю офис под укоризненное молчание Жанны. Не могу больше сопротивляться непреодолимой потребности и яростно атакую Кирин мэссенджер.
«Ты где? У себя или у родителей?».
«У родителей».
«Через час приеду».
Не смотрю, ответила ли она что-то на мое сообщение. С визгом выкатываюсь с парковки, и, поймав «зеленую волну», долетаю до нужного адреса гораздо быстрее, чем рассчитывал. В башке каша. Под ребрами резь. В багажнике – моя старая счастливая клюшка для Мити. А над головой безбрежное голубое небо – безмятежное, умиротворенное.
В нем можно раствориться и забыться. Но мешают бушующие за грудиной страсти. Сейчас я напоминаю себе оголенный провод. Дотронься – шарахнет, пустит по венам высоковольтный ток и перемелет в невесомую белесую пыль.
Заглушив двигатель, я неловко вываливаюсь из автомобиля. Ступаю неровно. Эмоции разрывают – никогда столько не испытывал. Того и глядишь, свалят с ног.
Только я ошибаюсь, когда думаю, что достиг эмфатического пика. Настоящий шок испытываю, когда Кира протискивается в приоткрытую калитку и смотрит на меня испуганными глазищами.
Домашняя такая, в свободной футболке белого цвета и огромных сиреневых штанах. С волосами, заплетенными в тугую косу. Без грамма макияжа на бледном лице, Ильина не улыбается. Мнет тонкими пальцами ткань и кажется еще более хрупкой, чем обычно.
Девочка из моего прошлого, что обрело в настоящем колоссальный смысл. Девочка, которой я причинил много боли. Девочка, которая способна ответом один-единственный вопрос отправить меня прямиком в ад.
Сглатываю рассыпавшееся в глотке стекло. Делаю шаг, другой, третий. И выдавливаю самоубийственное.
– Кира, Митя ведь мой сын, да?
Глава 15
Никита
Слова падают между нами не то что булыжниками – осколками горной гранитной породы. Рассекают попутно кожу. Ложатся непосильным грузом на плечи.
В это мгновение из мира будто выкачивают все звуки – наступает непроницаемая тишина. Абсолютный вакуум. Краски тоже исчезают – все вокруг устилает мелкий серый песок.
И мы стоим посреди этого пепелища и буравим друг друга обоюдоострыми взглядами.
– Какое это имеет значение, Никит? – взвесив какие-то свои доводы, выдает Ильина, а меня от этого ее показного равнодушия только сильнее раскручивает. В груди все раскурочено – там зияет черная беспросветная пустота. На месте сердца – часовой механизм бомбы замедленного действия.