— Встреча на Эльбе, — сказал он. — Или на Куликовском поле? Вот уж не ожидал. Впрочем, все равно — спасибо.
— Не для тебя ведь стараюсь, — сухо пояснил Ренат. — А Ольге об этом не говори, ни к чему. Не нужно, чтобы она нервничала.
— Поэтому ты ей и не звонишь? — спросил Костя.
— Да. Но все, что происходит, — знаю.
— Ладно. Когда-нибудь нам все зачтется. И хорошее, и плохое.
Константин протянул Ренату руку. Тот некоторое время молча смотрел на нее, словно раздумывая, потом пожал.
— Сделай все, чтобы спасти Антона, — произнес Ренат.
— Конечно.
Костя повернулся и пошел к двери. Уже открыв ее, услышал позади голос:
— А печать все-таки в министерство верни. Подбрось как-нибудь. Ты умный и везучий — сумеешь.
— Ладно! — махнул рукой Костя. И негромко добавил: — Хотел бы я, чтобы у меня были такие друзья, как ты.
Каргополов неуклюже сунул под нос Риты роскошный букет с хризантемами, из которых торчал авиаконверт.
— Поздравляю, — буркнул он с кислой улыбкой, тем самым выражая свои крайне нежные чувства. — Послезавтра улетаем. Загляни в конвертик.
Рита вытащила из него два билета, а букет небрежно бросила на стол. Они только что встретились в холле гостиницы «Марриотт». Здесь почти никого не было, кроме портье и невзрачного человека средних лет и среднего возраста, читавшего газету.
— Аэропорт прибытия — «Бен-Гурион», — прочитала Рита. — И что мы с тобой делать будем в Израиле, равинчик ты мой?
— Как же? — изумился он. — Средиземное море, Красное, Мертвое — большой выбор для отдыха. В Москве что-то стало холодать. Чувствую вокруг себя какие-то телодвижения, даже слежку. У меня нюх, как у добермана, — и он покосился на человека, продолжавшего читать газету. — Пошли в номер к Гельмуту. Надо еще кое-какие дела уладить.
— Мертвое море — это хорошо, — сказала Рита. — А не боишься с него в цинковом ящике вернуться? Или у тебя билеты только в один конец?
— Чур тебя! — замахал на нее руками Каргополов. — Накаркаешь еще, ведьма!
— Не забудь, что под Новый год ты обещал сыграть нашу свадьбу. Осталось всего два месяца.
— Погоди-таки спешить, — по-одесски заговорил Каргополов, видимо, уже готовясь к деловому общению с соотечественниками в Израиле. — Мы разве вам говорим «нет»? Перестаньте меня смешить.
— Но мы-таки не говорим и «да», — ответила в тон ему Рита. — Я не поеду с тобой в Тель-Авив, если ты не выпишешь мне немедленно сумму в двадцать пять тысяч долларов. Будем считать это твоим маленьким свадебным подарком. Не считая, разумеется, оформленной на меня квартиры из четырех комнат и «форда». Тогда договоримся. Я даже готова вытащить тебя из Мертвого моря, если станешь булькать.
— Там не тонут, соль держит, — сказал Каргополов, почесывая затылок. — Ну ладно, ладно, согласен. Все у тебя будет, злыдня. Только любви мне дай, крепкой. Знаешь, я уже совсем старый и не слишком здоровый человек. И нервы на пределе, и сплю плохо. Кругом — враги и сволочи, — он опять покосился на человека с газетой. — А ты — моя последняя лебединая песня. И мне так хочется настоящей любви и нежности, что… что…
Каргополов не находил слов, а Рита впервые, пожалуй, подумала, что он говорит сейчас искренне. Но секундная слабость прошла, и депутат вновь обрел прежнюю вальяжность и грубоватость в голосе.
— Потопали к Гельмуту, — сказал он, беря Риту под руку.
— Погоди, «нежность» твою захвачу, — ответила она, забирая со столика букет хризантем.
Они стали подниматься по лестнице, а человек в кресле сложил пополам газету, вытащил мобильный телефон и начал набирать номер.
— Он здесь, — произнес человек негромко. — Вместе с фотомоделью.
В номере Гельмута находился еще и Мамлюков, ведущий какой-то оживленный разговор с хозяином.
При виде Каргополова они замолчали, как-то странно переглянулись, из чего депутат вывел заключение, что речь шла именно о нем. «Сдать меня хотят, гады! — решил он. — Ничего, они еще не знают Каргополова! Я их всех первый кину, если запахнет жареным». Однако гостей встретили радушно. На столе появились фрукты, коньяк, шоколадные конфеты. Рита поставила хризантемы в вазу.
— А где Оль-ень-ка? — спросил Гельмут. — Почему ее нет? Где майн невест?
— Оленька уже рожать собралась, а ты спохватился, — ответила Рита. — Вот родит тебе мальчика, тогда и увидишься.
— Хочью дьевочку, — возразил Гельмут.
— Девочку тебе захотелось? — спросил непонятливый Каргополов. — Прямо сейчас? Так я позвоню портье.
— Ньет, дьевочку от Ольеньки, — сказал немец. — Ферштейне?
— Ну, я, пожалуй, пойду, — усмехнулся Мамлюков и поднялся. — Вы уж тут сами, без меня, с девочками и мальчиками разбирайтесь.
— Погоди, — остановил его Каргополов. — Почему-то задержали мой груз на русско-украинской таможне. Ты не в курсе? Это же твои люди.
— Не сейчас, — покосился на отошедшую к окну Риту Мамлюков. — Поговорим завтра. Я выясню. Или дня через два.
— А послезавтра я уже улетаю в Израиль, — сказал депутат. — Чартерным рейсом. На отдых.
— Вот и отдыхай на здоровье! — похлопал его по плечу Мамлюков. — А со всеми проблемами мы тут сами разберемся. Будь спок!
— Тревожно как-то, — пожаловался депутат. — Сердце ноет.
— Сексом займись, — посоветовал фармакологический магнат. — Могу дать кое-какие пилюли. Моего концерна. Стоит, как у утопленника.
— Чего вы мне все об утопленниках толкуете? — обиделся Каргополов. — То Рита, то ты. А от твоих пилюль и впрямь импотентом станешь! Гельмуту вон дай, — и он кивнул в сторону немца, который в это время говорил с кем-то по телефону. — Все равно Ольга не от него рожает, а ему до фонаря, лишь бы приплод был. Радуется еще! Христос.
— Ты коньячка выпей, а то и впрямь нервишки шалят. Жена-то как? В курсе, что ты от нее намерен ноги сделать?
— Пока нет. Нанесу ей этот удар завтра.
Мамлюков отвел его к двери, подальше ото всех и понизил голос:
— А наш разговор о ней не забыл? Смотри — Света женщина опасная. И много о тебе знает. Мне говорили, что у нее даже досье на тебя готово. Пленки какие-то, документы… Как бы не потянула тебя на дно. А с тобою и других. Вот тогда уж точно утопленником станешь.
— Ты опять? А разговор тот я помню, — у Каргополова начала дергаться щека. — А люди-то твои готовы на это дело? Ты о человечке каком-то говорил, мол, способный парень.
— Всегда готовы! — салютовал по-пионерски Мамлюков. — И человечек есть. Правда, сейчас он временно в отпуске, вроде бы тоже в Израиль собрался, но я его задержу. Сделает, что надо.
Каргополов задумался, держась за дверной косяк.
— Погоди пока, — проговорил он наконец. — Вот вернусь с Мертвого моря, тогда все разом и завершим.
— Ну-ну! — снисходительно отозвался Мамлюков. — Как хочешь. Но в таких вопросах медлить нельзя: Мертвое море — оно, конечно, хорошо, но мертвая жена — лучше.
Тут дверь распахнулась, и на пороге возникла сама Светлана Викторовна, собственной персоной, в ярости, с хлыстом в руке и в жокейской шапочке. Каргополов испуганно попятился. Мамлюков скривил рожу и отошел в сторону. Гельмут застыл с телефонной трубкой в руке. Рита неожиданно засмеялась от предвкушения битвы амазонки с кентаврами, и закрыла лицо букетом хризантем.
Но Светлана Викторовна в комнату не вошла. Она лишь плюнула в сторону мужа.
— Это мое тебе последнее «прощай»! — громко заявила она, дрожа от гнева. — Хотелось еще раз поглядеть в твои бесстыжие глаза! Между нами все кончено. Чтоб ты утоп в этом Мертвом море вместе со своей шлюшкой! А если выплывешь, то знай — я тебя раздавлю, как таракана!
Она резко ударила хлыстом по дверному косяку и, повернувшись, побежала прочь. Немая сцена в номере люкс длилась еще почти целую минуту.
Вернувшись домой, Константин, вне себя от радости и еще не веря в удачу, стал поспешно бросать в свою дорожную сумку разные вещи — одежду, книги, электробритву и прочую мелочь. Елизавета Сергеевна и Петр Давидович заглянули в комнату.
— Мальбрук в поход собрался! — сказала мама.
— Ты куда это, сынуля? — спросил отец.
Не удержавшись, Костя обнял их обоих.
— Все! — торжественно объявил он и показал три билета на авиарейс. — Послезавтра летим в Израиль. Прямо в аэропорту Бен-Гурион Ольгу посадят на «скорую» и повезут в больницу. Великая капиталистическая махинация, как говорил товарищ Ленин одураченному пролетариату, свершилась! А я, по-видимому, отправлюсь потом в тюрьму.
— Тогда не забудь положить в сумку и шерстяные носки, — посоветовала мама. — Ночью в казематах всегда сыро.
— Поздравляю! — сказал папа, целуя сына. — Я всегда знал, что мой сын — настоящий мужчина. Чего захочет — добьется. Нужно сделать операцию в Израиле — сделает. Захочет в тюрьму — сядет. Ты только там при аресте особенно не сопротивляйся, они ведь могут и огонь на поражение открыть, у них нервы на пределе у всех.
— Я сам сдамся, — ответил Костя. — Вы только тут не волнуйтесь. Оттуда позвоню или напишу. Все будет по-людски. Держите нос кверху!
Елизавета Сергеевна вдруг неожиданно для себя самой заплакала. Петр Давидович принялся ее утешать, но она лишь махнула рукой и пошла в свою комнату, бросив по дороге:
— Я сама тебе потом соберу все необходимое, а пока Ольге звони, чудо ты луковое!
Константин хлопнул себя ладонью по лбу.
— Совсем забыл! — проговорил он. — Ради нее же старался, а из головы вылетело. Голова совсем дырявая стала, как дуршлаг. Макароны в нее можно отбрасывать.
— Это от избытка чувства, — сказал папа и деликатно оставил его одного.
То, что голова у Константина стала действительно несколько рассеянной, свидетельствовал и тот факт, что он сунул зачем-то в сумку пепельницу, в которой только что потушил сигарету, а телефонный номер набрал не Ольги, а Риты. Фотомодель как раз в это время принимала участие в «немой сцене» на подмостках номера люкс Гельмута Шрабера. Звонок мобильного вывел всех из оцепенения.