товность самопожертвования во имя воплощения в жизнь прекрасных, чистых идеалов. «Пусть не все, но многие из них готовы, как Данко, отдать себя людям. Только бы нам по пути в будущее не растерять эти идеалы, не дать превратить их в фетиши, которые так фетишами и останутся, не позволить перевертышам и духовным капитулянтам прикрыться ими как всеспасительным жупелом и под его прикрытием вернуть старые порядки, которые были так ненавистны абсолютному большинству граждан бывшей Российской империи. Глядя на этих ребят, я верю — наша революция будет, должна быть исключением. Ведь все предыдущие социальные взрывы на Западе и на Востоке, в Старом Свете или в Новом неизбежно заканчивались в конце концов реставрацией…»
Пятого ноября, в преддверии праздника, Иван подписал финансовые документы, и бухгалтер училища, многоопытная Жанна Григорьевна отправилась в банк за деньгами. Как всегда, ее сопровождал преподаватель физкультуры Костя Альданов.
— Костя, может, стоит взять парочку ребят покрепче? Сумма большая — студенческая стипендия, зарплата всем штатным работникам, — спросил Рахлин.
— Зачем излишнее внимание привлекать? — ответил тот. Улыбнулся, потрогал мощные бицепсы одной руки, другой. — Одним махом семерых убивахом.
— Да? — протянул Рахлин. — Ну, ладно.
Оказавшийся рядом Маковлев потер руки, сказал:
— Дорогой Абрам Исакович. Получка сама по себе уже праздник. — И добавил обычное: — Это тот день, когда я работаю не забесплатно.
Ксюшка уже трижды наведывалась к кассе — выдают, не выдают?
— Моя очередь за ней, — сварливо заявляла она каждый раз студенту-очкарику, тыча пальцем в уборщицу Лиду.
— Знаю, — кратко констатировал студент.
— То-то и оно, что знаешь, — удовлетворенно завершала их весомый диалог Ксюшка.
Для доставки денег районо выделяло старенький «фордик». Ровно в половине третьего он остановился у подъезда училища, и Жанна Григорьевна, как всегда хмурая, сосредоточенная, внесла в здание банковский мешок, набитый ассигнациями. Открывавший ей двери Костя подмигнул гардеробщице Клаве — «нормалек, зряплата будет». И почувствовал, как кто-то сзади обхватил его горло рукой.
— Будя шутить-то, — прохрипел он, пытаясь высвободиться. — Ничуточки не смешно.
— Цыть, недоносок! — услышал Костя хриплый бас, и на него пахнуло перегаром и табаком. Железный замок вокруг горла сомкнулся, и в следующее мгновение Альданов, потеряв сознание, рухнул на каменный пол. Четверо молодцов окружили бухгалтера. Пятый, стоявший в холле, одетый в дорогое модное пальто и кепи, спокойно приказал:
— Милейшая Жанна Григорьевна, освободите себя от не принадлежащих вам дензнаков. Быстро и тихо.
— Почему? — с ужасом спросила бухгалтер, обеими руками вцепившись в мешок. — Я вас не знаю.
Лицо ее пошло бурыми пятнами, она лихорадочно искала взглядом кого-нибудь, чтобы позвать на помощь. Как назло, обычно людные гардеробные и холл теперь были пустынны. Клава, онемев от ужаса, еле держалась на ногах.
— Зато я вас знаю, — сказал пятый. — А я — Франт. Вот и познакомились.
И он подал знак рукой. Налетчики, подскочив, стали вырывать мешок, но женщина отчаянно сопротивлялась! (Франт, имевший также кличку Джентльмен, был главарем самой крупной шайки налетчиков в Замоскворечье.)
— Караул! Грабят! — очнулась наконец от столбняка Клава.
— Помогите! Бандиты! — неожиданно пронзительно закричала Жанна Григорьевна. Один из нападавших ударил ее рукоятью револьвера по голове.
— Уходим через двор! — резко бросил Франт, подталкивая вперед того, кто тащил мешок с деньгами. И тут из своей каморки появился Кузьмич. В одном исподнем, с ломом наперевес, он преградил путь налетчикам.
— Ну, робяты, щас угроблю всех разом.
Выглянув из-за его плеча, Ксюшка завопила благим матом: «Суки! Суки!! Суки!!!» Франт неспешно достал из бокового кармана пальто браунинг и хладнокровно выстрелил в Кузьмича. Сделал он это с небрежным шиком, которым славился среди братвы по всей Москве. Пуля, скользнув по виску, ушла в стену.
— Ты стрылять?! — ошеломленный Кузьмич побагровел. — Да я ведмедя один валил. А ты…
И он прошил ломом грудь того, который был с мешком, насквозь.
Франт выстрелил еще раз и опять промахнулся. Схватив мешок, он бросился назад, надеясь уйти через главный вход, и на пороге холла встретился лицом к лицу с Иваном, который выбежал из преподавательской, услышав выстрелы.
— А, начальство! Прочь с дороги, сявка! — презрительная ухмылка взбесила обычно уравновешенного Ивана.
— Ах ты гад! — вскричал он. — Задавлю, как гниду!
Иван бросился на Франта, и тот от неожиданности выронил мешок с деньгами. Иван схватил бандита за грудки, но тот дал ему подножку, и они покатились по полу. Появились Маковлев, Рахлин, преподаватели, студенты. Троих налетчиков скрутили. И тут раздался выстрел. Иван обмяк и остался лежать на полу. Франт, потерявший кепку, в измазанном пальто, все с той же презрительной ухмылкой, бросился к двери. В руке его зловеще поблескивал браунинг. Тишину разорвал отчаянный возглас Дон-Кихота:
— Ату его!
Люди словно ждали этой команды. Секунда — и Франт оказался на полу, не успев больше сделать ни одного выстрела. Пистолет из его руки вырвал Дон-Кихот. Санчо Панса и еще трое мужчин сидели на бандите. Тот хрипел, на губах выступила пена, знаменитая маска сползла с лица.
— Допрыгался, бандюга! — крикнула ему в спину пришедшая в себя Жанна Григорьевна, когда его выводил из здания милицейский конвой. Молча наблюдавший за этим Кузьмич с перевязанной головой сплюнул на пол, посмотрел застенчиво, словно извиняясь, на директора, и пошел за Ксюшкой домой.
Когда Ивана увозила «скорая помощь», на улицу высыпали все, кто был в училище.
— Директора жалко, — сквозь слезы проговорила Клава. — Человек уж больно хороший.
— Врачи сказали — выдюжит, — неуверенно успокоил ее Дон-Кихот. — Ранение сквозное, под ключицей.
— Молодой, осилит, — убежденно заявил Санчо Панса. — Он нам нужен. И он знает это.
…Маша стояла у окна и смотрела на входивших и выходивших из проходной швейной фабрики людей, на трамваи, конные подводы и автомобили, катившие по Большой Полянке. Там, на углу Якиманки, на первом этаже маленького двухэтажного дома Иван получил временную квартиру из резерва районо — крохотную, но отдельную — кухонька и гостиная-спаленка. Оконца были со спичечный коробок, потолка касался головой даже человек среднего роста, но это было у Ивана и Маши первое собственное гнездо. Без телефона, конечно, зато с отдельным туалетом и общим на восемь семей душем. «Тот самый шалаш, в котором рай», — засмеялся Сергей, впервые войдя в их жилище и согнувшись в три погибели.
Устроившись на работу в Москворецкий универмаг, Маша в тот же день определила двухлетнего Алешку в ясли. Закончив Харьковский торговый техникум (отец ее был военным, и они то и дело переезжали из округа в округ), Маша еще до замужества поработала и в Одессе, и в Хабаровске. Учитывая опыт и добротные характеристики, ее назначили на должность заместителя директора. На ноябрьские праздники к ней должна была приехать из Самары, где она жила с бабушкой, младшая сестра Алина, и Маша договорилась с директором, что пятого она возьмет отгул, чтобы убраться дома и встретить сестру. Она вымыла полы, протерла мебель и ровно без четверти час была на вокзале. Увы, дальневосточный экспресс в связи со снежными заносами в Сибири запаздывал на двенадцать часов.
— Точно? — переспросила Маша девушку в справочном бюро. Та одарила ее уничтожающим взглядом, строго приказала: «Гражданка, не задерживайте очередь». Вернувшись домой, она решила взять Алешку из яслей пораньше и теперь наблюдала, как он черным меховым клубочком возится в снегу. «Не ровен час, простудится», — подумала Маша и крикнула в форточку, чтобы он шел домой.
— Ты что там делал, сынок? — спросила она, стаскивая с него мокрые от снега рейтузы.
— Чистил дорожку, — ответил он. — Чтобы всем дядям и тетям было легче ходить.
— Кто тебя этому научил? — скрывая восторг, ровным тоном произнесла Маша. Ребенок пытливо посмотрел на нее, сказал, садясь на горшок:
— Никто, я сам придумал.
«Молодец! — подумала она и с трудом удержалась от того, чтобы сказать это вслух. — Хвалить за благородство безнравственно. А не хвалить, может быть, и непедагогично».
Пообедав с Алешкой, Маша помыла посуду и села к столу, чтобы читать сыну сказку про курочку Рябу, как вдруг раздался быстрый стук в наружную дверь. Маша не успела ничего сказать — дверь распахнулась, и в квартиру вбежала Ксюшка. Пальто полурасстегнуто, под ним пестрядинная рубаха, подшитые валенки на босу ногу. Глаза зареванные, посинелые губы дрожат:
— Марья Николаевна, дилехтора чуть не убили.
— Что, что ты такое говоришь, Ксюша? — Маша побледнела, встала, держась за спинку стула. — Скажи толком, что случилось?
— Ранетый он. Бандюки прибежали, деньги отымать. Ой, матушки, мово Кузьмича тоже из леворверта шмальнули.
— Да что с Иваном, Ксюша? — взмолилась Маша. — Жив ли?
— Дохтура бают — жив.
— Где, где же он, Господи?
— В больнице он, Марья Николаевна.
— Да в какой?
— Первоградьской. Да, тама.
Маша схватила Алешку, стала его целовать, приговаривая:
— С папой беда, сынок. Я сейчас, я должна быть с ним. Ты же у меня умница, ты посиди дома, поиграй. Я скоро, скоро, Алешенька!
Она натянула одну кофту, зачем-то тут же сняла, надела другую, закутала голову шалью, надела пальто. Остановилась посредине комнаты, пытаясь вспомнить что-то. Наткнулась взглядом на ревевшую беззвучно Ксюшку.
— Ты вот что, слезами не поможешь, — сама плача, обратилась она к ней уже с порога, — ты побудь тут с Алешей. А я в больницу должна ехать. Ладно?
И выскочила на улицу.
Ударил морозец, и пока Маша добралась до приемного покоя на Большой Калужской, она изрядно продрогла. В травматологическом отделении было жарко, и она как-то вдруг обмякла, от больничных запахов с непривычки слегка тошнило. В ожидании дежурного врача она села на лавку в коридоре и напряженно смотрела на двери ординаторской. Боже, как тяжело, как бесконечно долго может тянуться время. Минута. Две. Три. «Пытка временем, — подумала Маша. — И как это святая инквизиция не додумалась до такого!» Подошел доктор, маленький, щуплый, седой. Устало потер совсем детски