– Бенедетто? А как же! Ходил за мной по пятам, как влюбленный. Он расписывал потолок в часовне, раскачиваясь в люльке наверху. Торриджа-но взял с нас обещание заключить перемирие до конца работы. Мы были опытными мастерами, и он нуждался в нас обоих. И все-таки я каждый раз тщательно проверял свои веревки и узлы, прежде чем подняться наверх. Мы работали неподалеку друг от друга. Ожидая, пока засохнет его штукатурка, Бенедетто вынимал из кармана нож и точил его о каблук – вжик-вжик-вжик! Я слышал это, вися на веревке под какой-нибудь каменной капителью, и мы с ним обменивались понимающим взглядом – почти как друзья. Он был искусным мастером, этот Бенедетто, но злоба испортила ему глаз и руку. Помню тот день, когда я закончил гипсовые модели для бронзовых святых, что должны были встать вокруг гробницы. Торриджано обнял меня посередине часовни и пригласил отужинать вместе. У выхода я встретил Бенедетто. Слюна текла у него изо рта, как у бешеного пса.
– Это он себя распалял? – спросил мистер Спрингетт. – Хотел поквитаться в ту же ночь?
– Да нет. В то время он держал слово, данное Торриджано. Мне было жаль его, ей-ей! Но расскажу теперь о собственной дурости. Я никогда не ставил себя слишком низко, а после того, как Торрисани обнял меня перед всеми, я просто… – Гэл рассмеялся. – Просто возгордился, как петух.
– Я тоже был когда-то молод, – сказал мистер Спрингетт.
– Тогда вы понимаете, мистер Спрингетт, что когда пьешь, играешь в кости, наряжаешься и водишь компанию с людьми повыше себя, это непременно пойдет в ущерб работе.
– Я никогда не уважал щегольство и наряды, но – вы правы, мистер Гэл! Худшие свои ошибки я совершал в понедельник утром, – отвечал старик. – Каждый из нас бывал дураком на свой лад. Э-э, мастер Дан, возьмите маленькую стамеску, у вас сейчас корма треснет. Разве не видите, как идут волокна?
– Ну, обо всех моих дуростях долго рассказывать, – продолжал Гэл. – Но был один человек, по имени Бригандин – Боб Бригандин – королевский секретарь по делам флота, маленький, юркий, ловкий человечек с чисто женским умением уговорить, уломать, втереться в душу. Он и уговорил меня сделать рисунок для золоченой резьбы на носу одного из кораблей его величества – это был новый корабль, и назывался он «Государь».
– Военный корабль? – спросил Дан.
– В общем, да. Но одна женщина, по имени Екатерина Кастильская, пожелала, чтобы король предоставил ей этот корабль для увеселительных прогулок. Я этого тогда не знал, но она велела Бобу добыть проект резьбы и доставить его королю. Я сделал рисунок за час, после ужина, одним наскоком – играющие дельфины, Нептун, правящий морскими рыбьехвостыми конями, а сверху Арион, играющий на арфе. Вся картина должна была быть двадцати трех футов в длину и примерно девяти в ширину – раскрашенная и позолоченная.
– Прекрасная, я думаю, была картина, – сказал мистер Спрингетт.
– В том-то и дело, что нет! Плохая была картина, хуже некуда. Но я, в своей гордыне, не утерпел и показал ее Торриджано. Он широко расставил ноги и воззрился на мой рисунок, посвистывая, как флюгер в ненастную погоду. Тут же рядом маячил и Бенедетто: он, как я уже сказал, всегда кружил где-то неподалеку.
«Ну и пакость, – произнес наконец мастер. – Свинская пакость. Сделаешь еще что-нибудь в этом духе – выгоню тебя отсюда к чертовой бабушке».
Бенедетто облизнулся, точь-в-точь как кот.
«Неужели так плохо, маэстро? – спросил он. – Ах, какая жалость!»
«Да, – сказал Торриджано. – Даже ты не смог бы сделать хуже. Так и быть, объясню».
И вот он начинает мне объяснять, без крика, без ругани, – и так, по-доброму, не торопясь, вдолбил мне все, что нужно. Ну а потом засадил за эскиз кованых ворот – чтобы, как он выразился, перешибить у меня во рту вкус этих ужасных дельфинов. Работать по железу очень приятно, если вы только не насилуете материал. Каждая линия и завиток бывают чисты и осмысленны. За неделю я полностью пришел в себя и приступил к воплощению своей работы в металле. Жар кузни выпарил вместе с пóтом мою глупую гордыню.
– Кованая вещь – отличная вещь, – сказал мистер Спрингетт. – Сделал я как-то пару въездных ворот в тысяча восемьсот шестьдесят третьем…
– Но я забыл вам сказать, что Боб Бригандин унес-таки мой набросок для корабельной резьбы и не возвращал его для поправок. Он говорил: мол, и так сойдет. А мне было недосуг ему напоминать. Я ведь работал в ту зиму над воротами, да еще над бронзовыми скульптурами для королевской гробницы. И как работал! Я сделался худым как щепка, но это была жизнь – настоящая жизнь!
Гэл взглянул на мистера Спрингетта своими умными, прищуренными глазами, и старик улыбнулся ему в ответ.
– Уй! – вскрикнул Дан. Он выравнивал палубу шхуны, и маленькая стамеска соскочила, врезавшись ему в основание большого пальца.
– Неправильно держал инструмент, – спокойно сказал Гэл. – Не капай на шхуну. Надо делать свою работу с душой, но совсем не обязательно с кровью.
Он поднялся и начал что-то высматривать в углу сарая. Мистер Спрингетт тоже приподнялся и сгреб со стропил комок паутины.
– Приложите к ранке, – велел он, – и завяжите сверху платком. Кровь остановится в одну минуту. Что, сильно болит?
– Нет, – мужественно сказал Дан. – Со мной это уже случалось много раз. Я сам завяжу. Продолжайте, сэр.
– И еще тысячу раз случится, – добавил Гэл с дружеским кивком, снова усаживаясь на козлы.
Но он все-таки подождал, пока Дан хорошенько завяжет платком руку. А затем продолжал:
– Однажды, в хмурый декабрьский день – слишком пасмурный, чтобы разбирать оттенки цветов, – мы сидели в часовне у огня и славно беседовали, как вдруг Боб Бригандин врывается с воплем: «Гэл, меня за тобой послали!» Я сидел у ног Торриджано, на груде досок, поджаривая селедку на кончике ножа. Это была единственная английская пища, которую уважал наш мастер, – копченая селедка.
«Я занят, у меня важное дело», – отозвался я.
«Дело? – удивился Боб. – Какое дело может быть важнее твоего рисунка для королевского корабля? Пошли!»
«Иди и получи по грехам своим, – сказал Торриджано. – Заслужил, так не увиливай».
Выходя, я заметил тень Бенедетто, мелькнувшего где-то сбоку, как черное пятно, которое появляется в усталых глазах.
Сквозь сырой туман мы с Бобом быстро прошли по каким-то улицам, скользнули в дверь, поднялись вверх по лестнице и, миновав ряд длинных коридоров, очутились наконец в маленькой холодной комнате, завешанной дешевыми фламандскими гобеленами и без всякой мебели, за исключением стола, на котором лежал мой рисунок. Здесь он меня оставил. Вскоре в комнату вошел смуглый длинноносый человек в меховом берете.
«Мистер Гарри Доу?» – спросил он.
«Он самый, – ответил я. – А куда, черт возьми, запропастился Боб Бригандин?»
Он удивленно поднял тонкие брови, потом нахмурился: «Он пошел к королю».
«Ну ладно. Какое у вас ко мне дело?» – спросил я, поеживаясь, ибо там было холодно, как в склепе.
Он положил руку на мой рисунок.
«Мистер Доу, – начал он. – Знаете ли вы нынешнюю цену золотого листа, нужного для всей этой вашей жуткой позолоты?»
По этим словам я понял, что передо мной некий скаредный королевский служащий, занятый на постройке флота его величества. Я назвал ему полную цену украшений, резьбы, позолоты и установки.
«Тридцать фунтов! – вскричал он, как будто я вырвал у него зуб. – И вы говорите об этом так спокойно. Тридцать фунтов! Я не спорю: ваш эскиз чрезвычайно искусен, но…»
Я бросил взгляд на свой рисунок, и он показался мне еще уродливей, чем месяц назад: видно, работа с кованым металлом выправила мне глаз и руку.
«Теперь я сделал бы лучше», – заметил я.
Чем больше всматривался я в своего приземистого Нептуна, тем меньше он мне нравился. А фигура Ариона над скверно уравновешенной группой дельфинов была просто позорной!
«Вряд ли у нас найдутся средства для нового эскиза», – сказал этот человек.
«Боб ничего не заплатил мне за первый рисунок. Держу пари, что он ничего не заплатит и за второй. Переделка не будет стоить королю ни пенса».
Изъяны в рисунке били мне в глаза. Невыносимо! Любой ценой я должен был забрать назад свою работу и все переделать. Мой собеседник что-то нетерпеливо пробурчал себе под нос, и вдруг мне пришла в голову спасительная мысль. К тому же в ней не было ничего нечестного.
– Бывают и честные уловки, – подтвердил мистер Спрингетт. – Как же вы выкрутились?
– Выложил ему всю правду.
«Одну минуту, – сказал я мистеру Меховому Берету, – вы, кажется, человек опытный и знающий. Скажите, предназначен ли „Государь“ только для плаваний по Темзе или он когда-нибудь выйдет в открытое море?»
«Разумеется, выйдет, – быстро ответил он. – Король не держит котов, которые не ловят мышей. Корабль предназначен для морских плаваний, торговых экспедиций и тому подобного. Ему придется изведать и бури и ненастья. Но какое это имеет значение?»
«А такое, что первый же шторм сдерет с него половину резных украшений, а второй не оставит от них и следа. Если судно строится для увеселительных прогулок по реке, отдайте мне назад мой эскиз, и я придумаю для него украшения подешевле. Но если оно должно выйти в открытое море, можете сразу швырнуть мой рисунок в печку. Все это напрасный труд».
Он искоса посмотрел на меня и закусил губу:
«Таково ваше честное и последнее слово?»
«Силы небесные! Да о чем тут говорить! – воскликнул я. – Любой моряк скажет вам то же самое. Советую это себе в убыток, а уж почему так, это мое дело».
«Не совсем, – возразил человек в берете. – Меня это тоже отчасти касается. Вы сберегли мне тридцать фунтов, мистер Доу, а также дали прекрасные аргументы для разговора с одной строптивой женщиной, которая хочет превратить мой новый великолепный корабль в свою игрушку. Итак, обойдемся без резьбы и позолоты!» Его лицо просияло младенческой радостью.
«Проследите же, чтобы тридцать фунтов, которые вы на этом сэкономили, были честно возвращены королю. И держитесь подальше от женщин с их капризами. – Я сгреб со стола свой рисунок и скомкал его. – Если это все, то мне пора. Я тороплюсь».