– Странная история, – заметил Дан. – Чем дальше, тем она темней и запутанней, прямо как этот лес.
За разговором они и впрямь зашли довольно далеко и как будто немного заблудились в знакомом лесу.
– Темная история, – кивнул сэр Ричард, – но конец у нее не такой уж мрачный.
Итак, мы с Хью привели себя в порядок и отправились в большой шатер, чтобы прислуживать королю во время пира. Все приглашенные уже стояли навытяжку и трубачи приготовились возвестить появление государя, как вдруг долговязый Раэри направился, пританцовывая, прямо к нам и ударил Хью по плечу своей погремушкой.
«Всем потеха, одному не до смеха, – проговорил он вполголоса. – Впрочем, кто черного дня не видал, тому и веселье не в радость. Послушай-ка дурацкого совета, ступай отсюда и составь компанию моему дураку. А коли Генрих тебя хватится, я уж как-нибудь отшучусь. Для архиепископа Ансельма я этого не сделал, а для тебя сделаю».
Хью поднял на него тяжелый взгляд.
«Раэри? – пробормотал он. – Королевский шут? О святые! Какой позор для моего короля!» – и он стиснул руки.
«Ступай, ступай, проветрись в темноте, и да помогут тебе твои саксонские святые за то, что ты был добр к несчастному безумцу».
Раэри вытолкнул Хью из шатра, и тот ушел, шатаясь будто пьяный.
– Но почему? – спросила Уна. – Я ничего не понимаю!
– В самом деле, почему? – улыбнулся ей сэр Ричард. – Поживи с мое, девочка, и ты узнаешь ответы на много всяких «почему»… В тот раз я и сам ничего не понял, но мой долг был оставаться с гостями и прислуживать королю за почетным столом.
Его величество удостоил меня благодарности за добрую охоту, что я помог для него устроить. От Де Акилы он узнал достаточно о моей семье и родовом замке в Нормандии, чтобы милостиво притвориться, будто он встречал там и даже любил моего младшего брата. Короли это умеют: такая у них работа.
Немало выдающихся людей сидело в тот вечер за королевским столом: государь выбирал сотрапезников не по знатности, но по уму. Я позабыл их имена и не запомнил их лиц, ведь я видел их всего один раз. Но Раэри в его черно-алом наряде, мелькавшем, как пламя, среди гостей – Раэри, с раскрасневшимися от вина смуглыми, худыми щеками – долговязого, смеющегося Раэри и его печальное, застывшее лицо, когда он не гримасничал, – этого я не забуду никогда!
После окончания трапезы Де Акила пригласил меня последовать за королем, его епископами и двумя знатными баронами в малый шатер. Для развлечения двора мы наняли музыкантов и жонглеров, но Генрих предпочитал степенную беседу с бывалыми людьми, а Де Акила успел уже рассказать ему о моем плавании с датчанами на край света. Для нас развели огонь из ароматных яблоневых поленьев, за откинутым пологом шатра играла музыка, и блестели при свете факелов рыцарские доспехи и наряды придворных дам.
Раэри лежал на полу за королевским креслом и забрасывал меня вопросами, меткими и быстрыми, как молнии. Я как раз дошел до сражения с демонами – или, как вы их называете, гориллами.[11]
«Но где же тот саксонский рыцарь, что путешествовал с вами? – спросил Генрих. – Он должен подтвердить нам, что все эти чудеса – не выдумка».
«Он занят! – подал голос Раэри. – На него свалилось еще одно чудо».
«Довольно чудес на сегодня, – сказал король. – Раэри, пока я тебя не повесил, ступай приведи саксонского рыцаря».
«Пропади оно все пропадом, – проворчал Раэри. – Ну и жизнь у королевского шута! Ладно, братец, я схожу за ним, а ты присмотри, чтоб твои доморощенные епископы не выпили вино из моего кубка».
И звякнув своими бубенцами, он протиснулся мимо воинов, охранявших вход.
Генрих сам назначал английских епископов, не спросясь у римского папы. Уж не знаю, имел ли он такое право, но никто, кроме Раэри, не решился бы подшутить над этим. Все мы ждали, что скажет король.
«Похоже, Раэри тебе завидует», – обратился он, улыбаясь, к Найджелу, епископу Или. Там был еще один епископ, Вильям Эксе терский (саксонцы прозвали его Вэлвист, всезнайка): он долго смеялся королевской шутке.
«Мой Раэри в душе священник, – продолжал король. – Может, сделать его епископом? Что скажешь, Де Акила?»
«А чем он хуже других? – отвечал сеньор Пэвенси. – Он-то уж не стал бы брать пример с Ансельма».
Этот Ансельм, архиепископ Кентерберийский, отправился жаловаться римскому папе на короля: зачем он сам назначает епископов без его, Ансельмова, разрешения? Я не очень-то разбирался в этих кознях, но Де Акила знал, что говорит. Король расхохотался.
«Бедняга Ансельм хотел как лучше, – сказал он. – Ему бы монахом быть, а не главой Церкви. Я не стану вздорить с Ансельмом, с папой и всей их братией, лишь бы они оставили Англию в покое. Если нам удастся сохранить мир и порядок, пока мой сын не взойдет на престол, к тому времени едва ли кто решится повздорить с Англией!»
«Аминь, – сказал Де Акила. – Но мир и порядок кончаются со смертью короля».
Он был прав. Мир и порядок в стране умирают вместе с королем. Наступает смута, все законы оказываются вне закона и люди творят что хотят, пока не будет избран новый король.
«Я это все переиначу! – вспыхнул Генрих. – Я сделаю так, что пусть даже сам король, и сын его, и внук будут убиты в один день – все равно в стране сохранится порядок! Что такое смерть одного человека, чтоб из-за нее помешался целый народ? Нам необходим Закон».
«Верно», – сказал Вильям Эксетерский: этот на всякое слово короля говорил «верно».
А двое знатных баронов ничего не сказали. Такие речи были им не по нутру. Ведь когда в стране начинается смута, бароны берутся за оружие и умножают свои владения.
Тут послышался голос Раэри, напевавшего непотребную саксонскую песенку про Вильяма Эксетерского:
Вильям-всезнайка, ласковый пес, Посох епископа в пасти унес…
И под общий хохот он ввалился в шатер, одной рукой обнимая за плечи Хью, а другой – старого паломника из Незерфилда.
«Вот тебе твой рыцарь, братец, – заявил он, – а для пущей забавы я прихватил и своего дурака. Ну что, саксонский Самсон, тяжелы ворота Газы?»
Хью вывернулся из-под его руки, бледный как смерть, и пристроился рядом со мной. Старик растерянно заморгал.
Все мы взглянули на короля, но он улыбался.
«Раэри, – сказал он, – чтоб загладить свою нынешнюю провинность, обещал мне показать после ужина кое-что любопытное. Так это и есть твой человек, Раэри?»
«Он самый, – ответил шут. – И я был его господином и покровителем с того самого часа, как подобрал его на Стамфордском мосту, где он сидел возле виселицы и рассказывал коршунам, что он – Гарольд, король английский!»
Тут все замолчали, и Хью, точно женщина, спрятал лицо на моем плече.
«Это правда, – прошептал он мне на ухо, – ужасная правда! Старик доказал мне это дважды: во время гона, когда ты ушел, и сейчас, в нашей хижине. Он и вправду Гарольд, мой король!»
Де Акила выступил вперед. Он пригляделся к старику, обошел вокруг него – и будто сглотнул комок в горле.
«Клянусь святыми мощами!» – пробормотал он.
«Вот уж бывает – попадешь не целясь!» – отозвался Раэри.
Старик и впрямь вздрогнул, будто от удара стрелы.
«За что вы меня мучаете? – спросил он по-саксонски. – Да, я поклялся на святых мощах, что отдам мою Англию великому герцогу…»
Он обвел нас глазами и пронзительно закричал:
«Лорды, он захватил меня еще в Руане – целую жизнь тому назад! Если б я не дал клятву, меня бы до самой смерти не выпустили! Что же мне оставалось? Я и так живу в темнице. Не надо, не надо бросать камни!..» И он заслонился руками, трясясь от страха.
«Сейчас им опять овладеет безумие, – сказал Раэри. – Ну-ка, новоиспеченные епископы, изгоните из него злого духа!»
«Гарольд убит при Сантлейке, – подал голос Вильям Эксетерский. – Это ведомо всему свету».
«Ну да, – кивнул Раэри, – просто он об этом позабыл… Тебе нечего бояться, отец, – обратился он к старику. – Тебя давно уже убили: еще при Гастингсе, сорок лет тому назад без трех месяцев и девяти дней. Поговори с королем».
Старец отнял руки от лица.
«Я думал, они побьют меня камнями, – пробормотал он. – Я не знал, что стою перед королем».
И он выпрямился и расправил плечи. Росту он был высокого, только страшно худой и слабый.
Король обернулся к накрытому столу и протянул старику свой собственный кубок с вином. Тот выпил вино, сделал знак рукой – и вдруг, на глазах у всех нормандцев, мой Хью бросился вперед и, по саксонскому обычаю, на коленях принял у него пустой кубок.
«Это Гарольд!» – воскликнул Де Акила. – Даже его упрямая родня склоняет перед ним колени».
«Да будет так, – отозвался Генрих. – Сядь, о прежний король Английский!»
Безумец уселся. Темнолицый, суровый Генрих разглядывал его из-под опущенных век. Да и все мы, точно бараны, уставились на старика, один только Де Акила смотрел на Раэри – точно так, как когда-то всматривался в паруса на горизонте.
От вина и тепла старика разморило. Седовласая голова его склонилась на грудь, руки повисли. Глаза его были приоткрыты, но разум дремал. Он вытянул ноги; босые ступни были грязны и исцарапаны, словно у раба.
«Ох, Раэри! – простонал Хью. – Зачем ты дал им увидеть его таким? Уж лучше б ему умереть – и мне вместе с ним, – чем покрыть себя позором!»
«Позором? – переспросил король. – Да если б я был нищ и безумен и всеми отвергнут, а Гарольд сидел бы на моем троне – кто из этих баронов преклонил бы предо мной колени?»
«Ни один, братец, – откликнулся Раэри, – разве лишь я, несчастный дурак, да еще вот этот старый нормандский краб, глядишь, составил бы мне компанию, – и он показал на Де Акилу, с которым познакомился только нынче утром. – Я и не думал срамить вашего короля, сэр Хью. Он и без того наказан – и, похоже, не по своей вине».
«Но ведь он обманул моего отца, Вильгельма Завоевателя», – нахмурился Генрих, и старый паломник вздрогнул во сне.