— Знаешь, — добавляет Вилли как бы между прочим, — раньше она была моей подружкой. До армии и всего остального.
— Жена Барни?
— Жена Барни! А ты как думал?
— Нет, кроме шуток?
Вилли уже стоит на краю откоса, но возвращается, чтобы подхватить меня за локоть:
— Видишь? Вон, в глубине и справа. Это там.
— Так это и есть «Космос»?
— Вроде того. Ага, «Космос».
Он сияет:
— Это наш дом. Мы туда с Барни все время ходили до армии. Я там у себя дома, хотя вроде и не дома.
Под нами между железнодорожной насыпью и обочиной дороги виднеется нагромождение обомшелых бетонных труб.
— Эй, видишь ту кучу? — Вилли принимает до крайности простодушный вид. — В детстве мы приходили сюда почти каждую неделю с моей младшей сестренкой. С Рути.
Он с вызовом глядит на трубы, словно те собираются броситься на него.
— Убегали сюда и прятались. Знаешь, они всегда делали такие штуки… в общем, не для нас. Мы же маленькие были. Короче, смывались сюда и прятались в трубах, пока мать не посылала кого-нибудь, чтобы отыскать нас и привести домой. И устраивала нам хорошую взбучку, потому что мы надевали ее туфли на высоких каблуках, из замши или чего там еще. А она потом мучилась, отчищая всю эту грязищу.
Вилли замолкает, ожидая, когда я что-нибудь скажу, так что я говорю:
— Смешно.
— Еще бы! — блаженно вспоминает он. — Мы с Рути сидели там внутри и рассказывали друг другу всякую всячину, пока не становилось совсем темно. Как станем королями, когда вырастем. Сначала королями, а потом солдатами, тогда же война была, сам знаешь. — Он качает головой, погрузившись в воспоминания. — Хотел бы я, чтобы ты поглядел на Рути, она классная девчонка. Вот, значит, захотела она стать солдатом, как я сказал, и стала думать, где найти ружье. Спрашивает маму: у всех ли солдат есть ружья? Мама говорит, что, в принципе, да. А откуда берутся все эти ружья? Мама ей отвечает, что правительство раздает. — Вилли восхищенно смеется. — И знаешь, что Рути надумала? Что станет правительством!
По дороге у подножия насыпи проезжает машина, попав лучами своих фар прямо ему в глаза. Вилли стоит ближе меня к проезжей части, так что машина ослепляет его. Он моргает. Его глаза слезятся от слепящего света и от холода.
— Она в самом деле была умницей, эта малышка.
— Что с ней стало?
— Да я не очень-то в курсе…
Вилли зевает и потягивается, сцепив руки кольцом и вытягивая их как можно дальше.
— Она где-то в Небраске. В лагере Пейпуорт. Вышла замуж за сержанта, так что живет на базе.
Он засовывает руку под куртку и осторожно щупает, будто нашел что-то, чего там быть не должно. Но, встрепенувшись, хлопает меня по плечу:
— Вот, погоди, увидишь эту девчонку. Поймешь тогда, на что этот город способен в хороший сезон.
— Ты это о ком?
— Да о жене Барни. О жене Барни, о ком же еще.
— О той, с которой ты был?
— Ну да. Мы с ней были, пока меня в армию не забрали. А потом Барни дембельнулся первым и заделал ей ребенка, пока я не вернулся.
— Отличный дружок!
— Знаешь, между ней и мной не было ничего официального. Нет, он в самом деле классный тип. Называл меня Утренней Красой [3]. «С добрым утром, Краса, глянь на небеса!» Вот зараза! Каждое утро: «С добрым утром, Краса»…
— Ты мне уже это рассказывал.
— Да ну?.. Эй, может, спустимся? А то холод собачий.
Я начинаю спускаться с откоса вслед за Вилли. Даже упираясь покрепче всей подошвой, стоит ступать осторожнее.
— Скользко.
— Ага, — соглашается Вилли. — Зимой всегда так. Иди за мной, я тут все знаю как свои пять пальцев.
Внизу под грудой бетонных труб что-то вроде канавы, заполненной снегом, — похоже на могилу, — а между канавой и дорогой сугроб больше двух метров ширины. И все это накрепко замерзшее.
— А, паскуда, чтоб тебя… вот дерьмо!
— Вилли, ты в порядке?
— Ну да… только иди осторожнее. Тут сам черт ногу сломит.
— Ты уверен, что цел?
— Ну да… Проклятье, я же тебе сказал, все путем. Слава богу, никакая железяка не попалась. Все нормально.
Он встает и пытается отряхнуть снег с рукавов. Но тот уже примерз, налип влажными корками. По дороге с каким-то мокрым свистом проносится машина. Лучи фар прыгают вдоль сугроба и снова бьют Вилли по глазам. Он отпускает ей вслед ругательство. А я ищу сигареты, но не нахожу. Стрельнуть у Вилли не стоит и пытаться, он, как всегда, окажется пустой.
Когда мы выбираемся на дорогу, он интересуется:
— А который час?
— Десять, — отвечаю я. — Время еще есть. Ты покурить не хочешь? А то я пачку в машине оставил, когда мы к тебе пошли. В любом случае Барни еще не пришел.
Вилли счищает мерзлый снег, налипший в канаве к его подошвам.
— Мы по эту сторону железной дороги. Так что на встречу вовремя пришли, врубаешься?
Не то что бы он беспокоился, но это его сторона железной дороги, и он хочет, чтобы я это понял. Поскольку я не отзываюсь, он принимает огорченный вид и щурится, глядя на часы. Это такая навороченная штуковина для тех, кто любит пускать пыль в глаза, показывающая дату и лунные фазы в маленьких хромированных окошечках. Только вот стрелки не светятся, так что ему не удается разглядеть в темноте, который час.
— Ладно, придется к тачке сходить, — говорит он. — Враз обернемся. К тому же Барни плевать.
Вдоль дорожного полотна тянется прерывистый сугроб, а обочина вся растрескалась, и в трещинах — лед, так что мы шагаем прямо по дороге. Машин немного. Туман однороден и непроницаем, для меня по крайней мере. Вилли-то привычен, он тут в родной стихии. Идет впереди на несколько шагов и будто парит над землей.
— Вилли?
— Что?
— А эту девушку, ну, жену Барни… ты ее любил?
— Да брось ты. Просто девчонка, и все.
Поскольку мы движемся теперь в обратную сторону, свет «Космоса» совершенно исчезает. Какое-то время мы идем молча, а потом вдруг из тумана внезапно выныривает машина, оставленная на перекрестке.
Я говорю:
— Давай внутри посидим, хоть согреемся.
— Угу, — отвечает Вилли. — Давай.
Мы протискиваемся в машину, один за другим. Вилли — первый. Усевшись внутри и захлопнув дверцу, он роется в бардачке, ища сигареты.
— Можешь свет зажечь? А то ни черта не видать.
Лампочка на потолке освещает салон, ветровое стекло становится матовым, изолируя нас от внешнего мира. Снаружи угадывается только туман и снег, наподобие детского рисунка. Вилли открывает пачку мизинцем.
— Аккумулятор посадим, — говорит он, так что я гашу свет.
Он прикуривает две сигареты в темноте и одну передает мне. Он все время так делает, и это заставляет меня держаться настороже.
— Да уж, — продолжает он. — Чертовски красивая девчонка.
Мне требуется какое-то время, чтобы уразуметь, о чем это он. Рассказывая, он всегда перескакивает с пятого на десятое, полагая, что за ходом его мыслей вполне можно уследить и без уточнений.
— Его жена?
— Ага.
— Ну вот, сам видишь — ты ее любил.
— Да брось! Она была что надо, вот и все.
Угол его воротника задирается, он пытается его распрямить, но без успеха, так что бросает эту затею. Но, чтобы выйти из ситуации с элегантностью, еще некоторое время пощелкивает по нему пальцем.
— Тело сказочное. Чертовски хорошо сложена.
— Да ну?
— Слушай, у меня с ней была интрижка, вот и все.
— Как ее звали?
— Зовут! Кэрол ее зовут. Кэрол Хенли. Вообще-то, сейчас Кэрол Уилки.
— Кэрол? Хочешь сказать, что ты все это время говорил о Кэрол?
— Ну да, — говорит он скромно.
— Нет, погоди-ка. Это ведь жена Барни? Тогда как вышло, что…
— …что я ее трахал? Ну, — говорит он, — это просто. У меня с ней была интрижка, как я тебе сказал. Трахал ее, вот и все. — Он ерзает на сиденье, чтобы сесть повыше, и нависает надо мной. — Это было три года назад, как раз перед тем, как я уехал в Нью-Йорк.
— А Барни? Как он к этому отнесся?
Я стараюсь не выглядеть смущенным.
— Ничего не сказал, — отвечает Вилли. — Может, он и не знал. Он тогда был в ночную смену, на мукомольне.
Вилли откидывается на спинку, снова поднимает воротник и смотрит на меня поверх воротника. Столбик пепла на его сигарете все удлиняется и, наконец, падает ему на бедро. Он пытается смахнуть пепел рукой, но только размазывает его по джинсам.
— Я уже рассказывал, как это случилось в первый раз?
— Нет.
Вилли оставляет пепельное пятно в покое.
— Надо сказать, вышло это довольно странно. Когда я вернулся, они были уже два месяца как женаты. И вот как-то вечером я ее поцеловал. Она и сомлела. Разозлилась на меня, правда, будто я ей по ногам прошелся, и оплеуху мне влепила. Но видно было, что ей это понравилось.
— Так у них что-то не ладилось с этим типом, с Барни?
— Да нет, не то чтобы… Но знаешь, он хоть и здоровенный, да неотесанный. Из тех, кто рассматривает платок, после того как туда высморкается. Такие штуки выводили ее из себя. Она ведь баба все-таки. Нет, ты ни в чем не можешь ее упрекнуть. И очень простодушная: мне ее долго пришлось уламывать.
Вилли ненадолго задумывается, потом оборачивается ко мне, глядя со смесью удивления и возмущения, будто я выскочил из переулка и пытаюсь всучить ему порнуху.
— Да к тому же, чтобы ей захотелось со мной переспать, ей незачем было ненавидетьсвоего парня. Я ведь горячий… — Он расцветает своей пухлой улыбкой и корчит кровожадную гримасу, адресованную к ветровому стеклу: Мужественный и привлекательный… — Изображая боксера, дает мне кулаком по ребрам. — Нас не победить! — восклицает он и снова хмурится шутки ради, не переставая наблюдать за собой в зеркальце заднего вида.
— Ладно, а дальше-то что? Продолжай.
— Может, он ей и вправду осточертел. Не знаю. Может, захотела чего-нибудь новенького, а тут и я подвернулся. К тому же она немного с приветом. — Вилли наклоняется вперед, чтобы постучать себя пальцем по лбу, и его сигарета выскальзывает. — Вот паскудство! Не хватает только тачку поджечь.