Амеба
В общем, жизнь пошла по индийском руслу, но не всегда по плану. Жара стояла неимоверная, было очевидно, что муссоны вот-вот уже начнутся, иначе все вокруг уже не выдержит и просто разом вымрет. Все живое с нетерпением поглядывало на небо в ожидании хоть каких-нибудь тучек. Накопленная за лето пыль, еще не смытая в сточные ямы муссонными потоками, лежала повсюду жирным слоем. В пыль на пятидесятиградусной жаре превращалось все – трупы беспризорных коров и собак, которых никто никогда и не думал хоронить, мусор, остатки еды, выброшенные просто в окошко, и любые отходы человеческой деятельности – каждый день Катя наблюдала чью-то какающую задницу у дороги – не в кустах, нет, там змеи и неудобно, все колется, а именно на обочине. Что естественно, то не безобразно, как любят повторять в Индии. Тем более что лицо отвернуто, ну а попа… Она у всех одинаковая. Потом все это высыхало и тоже превращалось в пыль.
И вот однажды Катя, увидев в окошко, что наконец-то собираются долгожданные облака, а небо посерело и начался, словно перед грозой, сильный ветер, решила выйти на террасу вздохнуть… Вспомнила, дурочка, как волнующе пахнет озоном воздух на даче в Переделкино, и захотела ощутить его снова, соскучилась, заностальгировала ну и пошла. Крыша служила своего рода большой, во весь дом, террасой, вот туда, наверх, Катя и помчалась, чтобы ощутить наконец буйство природы. Выбежала и даже залюбовалась, как весело и слаженно заиграла на ветру листва, как разом, словно в танце, закачались деревья, какие микроторнадо пробежали по их улице, закручивая пыль то тут, то там. Красиво! Но дождя пока не чувствовалось, собственно, и озона тоже. Катю с силой обдало пылью и песком, которые за секунду успели залепить ей и глаза, и рот, и нос. Она быстро спустилась в дом, отряхиваясь, отфыркиваясь, и пошла, да что пошла – побежала в душ, чтобы быстро с себя это смыть.
Как оказалось, было уже поздно – видимо, во время предполагаемой озонотерапии она вдохнула заразную амебу, которая с радостью передается с экскрементами даже в засушенном виде. Ведь при пятидесятиградусной жаре какашка высыхает мгновенно, а через неделю так вообще превращается в говенную пыль, которая лежит до поры до времени, пока нет ветра. С ветром все мумифицированное дерьмо поднимается в воздух и начинает метаться по городу, пока не грянет дождь и все это дело наконец не смоет в преисподнюю. Катя как раз вышла на террасу в период такой пыльной бури и вдохнула по полной программе и полной грудью. Потом много читала на эту тему, практически став по амебиазу специалистом, и узнала официальный механизм передачи амебы – фекально-оральный – фу, гадость!!! – то есть ее, эту маленькую говенную сволочь, надо практически съесть. В любом виде.
И вот эти мелкие одноклеточные напитались за недельку кровью нового хозяина, восстановили свои засушенные силы, окрепли, начав активно и весело размножаться в московском организме, и через несколько дней дали о себе знать солидной температурой, болью в животе, неукротимой рвотой с поносом и полным бессилием. Катя валялась, как картошка на прилавке, ее можно было только перекатывать, сама она и двинуться не могла. Даже с кровати невозможно было подняться самостоятельно, поэтому Дементий поначалу устроил жене лежбище в ванной, чтоб переползать без лишних усилий к унитазу, но быстро понял, что без врачей тут не обойтись. Срочно вызвали посольского врача, Олега Борисовича Моисеева, который чего только за долгие годы работы в экзотических странах не видел. Пощупав Катин болезненный живот, он даже ухом не повел – уж что-то, а всяческих дизентерий в Индии хоть отбавляй, а амебиаз хоть не холера, и на том спасибо. Но решил, что лучше будет все-таки полежать в больничке, так, на всякий случай – береженого Бог бережет.
Вот Катя и загремела в больницу с амебиазом, обычной в тех широтах болезнью, но довольно коварной, чтобы ее не замечать. Была она разных видов и степеней, а коварство ее заключалось в том, что эти мерзкие твари, эти одноклеточные, не жили поодиночке, а собирались в стаи, в клубки, так, видимо, им было комфортней и веселей, вместе-то! И клубки эти амебные могли устраивать коммуну в любом месте организма – от печени до мозга, смотря куда занесет их нелегкая быстрым кровяным потоком. Поэтому лечить, то есть выгонять их, надо было быстро и агрессивно, иначе неизвестно, как оно все может закончиться. И конечно же, обязательно в больнице, объяснил доктор.
Катино письмо Феликсам, 25 августа 1983 года:
«Привет, Танюшка и дядя Феликс! Все до недавнего времени у нас было хорошо, привыкали себе потихоньку и, можно даже сказать, уже почти привыкли, но тут я загремела в больницу. Главное, не выдавайте меня, пожалуйста, родителям, дома ничего не знают и пока, дай бог, пусть и не узнают. Ни к чему это, а то сойдут с ума! Тем более что помочь им оттуда нечем.
Короче, подхватила где-то букет – дизентерию и амебу, вместе взятые. Оказалось, что это два совершенно разных товарища, но во мне они почему-то совпали, можно сказать, нашли друг друга. Амеба – это такая одноклеточная гадость, от которой, если сразу не начать лечение, начинает расползаться и разрушаться печень. Десятый день лежу на капельнице, только сейчас кое-как смогла написать письмо – все руки опухли, все в волдырях и синяках. Надеюсь, скоро все пойдет на поправку, и, когда придет это письмо, я, наверное, буду уже дома. Очень об этом мечтаю. Мучилась, конечно, страшно, тем более что в больницу попала первый раз в жизни. Хорошо бы, в последний.
Первые дни Дементий просто жил со мной в больнице, мне было совсем худо, вся в бреду и с высоченной температурой. Потом стал иногда отъезжать на работу, но тут у него сломалась камера, а это, сами понимаете, – работа встает. А несколько дней назад – и того хуже: жду его весь день, жду, волнуюсь, поскольку он обещал приехать с утра, а его все нет и нет. Короче, вся переволновалась, скоро вечер, встать позвонить не могу, лежу, пристегнутая к кровати этими ужасными трубками и зондами. Поздно вечером наконец является – входит в палату страшно бледный, еще бледнее меня, пошатывается, еле доходит до моей кровати. Оказывается, попал в аварию, разбил машину, но, слава богу, сам не пострадал, только голову ударил немного. Очень надеюсь все-таки, что на этом наши злоключения должны закончиться, хватит уже, а то что-то слишком много сразу навалилось.
Жду не дождусь того момента, когда выйду наконец из больницы, – вот только когда это будет… Но мысль эта меня очень греет – начнем хорошенько обживать дом, там очень красиво и довольно уютно, мы даже успели принять там гостей! Домик очень хорошенький, четыре комнаты, одна очень большая – 40 м, остальные маленькие, по 10–15, еще есть гараж и никому не нужная подземная комната, мы туда не ходим, страшно, змеи могут заползти через решетку. А еще зимний сад прямо в доме и солярий во всю крышу! Так что дом ждет хозяев, а жить мы в нем никак по-настоящему и не начнем… В общем, главное теперь – здоровье, и будем надеяться, что все скоро наладится.
Очень прошу, не проговоритесь, это большая государственная тайна!
Пишите нам, очень ждем ваших писем!
Ваша амебная Катя».
Две недели Катя овощем лежала под капельницей в крохотной больничной палате без окна. Олег Борисович настоял на отдельной палате, и это оказалась единственная свободная конура. Амеба отличалась коварностью не только в физическом плане – она подорвала и силу духа. Катя, бессильная и опустошенная, лежала на узкой железной кроватке и думала, что все безнадежно и она обречена, настолько в ней не было никаких жизненных сил. Нельзя было сказать, что она себя очень плохо чувствовала, все чувства атрофировались, и она себя не чувствовала вообще. Сначала расплавлялась от высоченной температуры, долгой и изнуряющей, иногда бредовой. Ей казалось, что рядом Лидка, вот она раскладывает у нее на одеяле пасьянс – одеяло становилось в тот момент тяжелым и придавливало к кровати. Потом стала иногда видеть папу – на нем был докторский халат, шапочка и он читал ей стихи. Принца Мудилу увидела как-то в бреду – он вошел в ее комнатушку и принес ей на блюдечке свой золотой зуб и запел что-то блатное. Ну и мужа, который скорбно над ней стоял и смотрел, жалобно и растерянно. И вот действительно увидела его наконец наяву – он стоял и смотрел на нее, жалобно и растерянно. Температура начала отступать.
Мигал и вздрагивал тусклый свет, едкая оранжевая жидкость ползла по трубке ей в вену, она стала уже привставать, все еще раздавленная заразой. Покорно таскала за собой в туалет капельницу, опираясь на нее, как на посох, и еле передвигая ноги, и возвращалась в койку обессиленная, будто пробежала марш-бросок. Ее местный лечащий врач, доктор Гопал, говорящий по-английски с сильным привкусом хинди, приходил по утрам. Он постоянно напоминал о своем верхнем образовании престижного лондонского университета и презирал других больничных врачей, которые отучились всего лишь в Индии. Он пушил хвост, или что там у него было пушить, все рассказывал про свои достижения и опыт, хвастался какими-то статьями и держался чрезвычайно напыщенно, казалось даже, что вот-вот лопнет, тем более что нижняя пуговичка его рубашки еле сдерживала сильно волосатый живот и находилась на пределе своих возможностей. Многозначительности и высокомерия в нем было как у индюка или даже павлина, хотя, по сути, под хвостом находилась обычная петушиная жопа. А еще у него были вызывающе разные глаза: правый отличался большим размером, диапазоном слежения и некой хамелеоньей выпученностью, а другой смотрел на мир из-под опущенного века нехотя, словно устал, и слегка подтекал. Его лысеющая головка вечно была напомажена чем-то едким и клейким, редкие волосики никогда не шевелились, но каждый был аккуратно приподнят, словно его уложили отдельно. Он входил в палату вместе с ярым запахом камфарной эссенции, Катя явно помнила этот резкий запах из детства, когда ей лечили вечно больные уши, хотя, может, у него уши и не болели, а он пол