– Здравствуйте, мистер Рай, – сказала Катя, слегка подавившись одеколонным запахом, и торговец с улыбкой, хоть и молча, указал посетителям на мягкую лавку. В жару он берег силы и разговаривать попусту старался как можно меньше, но показаться гостеприимным было необходимо.
– Что желаете? – как-то безрадостно спросил он.
– Посмотреть на красоту, – на всякий случай предупредила Катя.
Продавец кивнул, достал из-под прилавка большие плоские футляры, открыл их и сначала сам внимательно вперился взглядом в ряды украшений, стараясь зрительно запомнить их количество и место. Чтобы потом, видимо, сравнить, не украли ли чего.
– Вот такого у вас в стране точно нет. – Он взял в руки необычное кольцо с красивым черным камнем с живым лучиком посередине и передал его Кате. – Здесь он называется «блэк стар» – «черная звезда». Это мощный магический камень, делает человека более рассудительным и мудрым, особенно это относится к женщинам.
Катя придвинула большой плоский футляр с длинными рядами удивительных колец, и они с мамой стали рассматривать это богатство. Тут колечек было около сотни, если не больше, разных – больших и миниатюрных, блестящих и матовых, в основном с камнями, чаще с прозрачными, но незнакомыми, реже с грубыми, похожими на отполированные булыжники, но безумно привлекательными. Украшения, несомненно, имели магию и действовали на женщин волшебным образом, но страсть к ним не была прихотью или блажью, они подчеркивали красоту, а зачастую превращались в амулеты и талисманы. Так с этими амулетами передавалась по наследству и любовь к украшениям.
В семье Крещенских дорогих украшений попервоначалу совсем не было – откуда? Единственное, что имелось, – пара драгоценных колечек, подаренных щедрой и странноватой соседкой Мартой еще во времена двора на Поварской. Одно так вообще царское, платиновое, с бриллиантиками, в виде тюльпанчика, красоты неземной, и подаренное Мартой на свадьбу Аллочки с Робертом. Был в нее в свое время, еще на заре двадцатого века, влюблен царский отпрыск, который и заваливал ее нешуточными подарками. Они-то ее и держали в течение жизни на плаву. Ну вот, а кроме Мартиных подарков, особо и не было тогда у Крещенских ничего, все пустое, дешевое, бусики, грошовые сережки из перламутра в виде цветочков, янтарики, бирюзинки, ничего существенного. Существенное появилось много позже, когда сборники стихов Роберта стали издаваться миллионными тиражами, а гонорар с них куда потратить, какой такой подарок сделать любимой жене? Вот и покупал что-то красивое по своему разумению, чтобы сделать радость своей любимой.
Молчание над кольцами затянулось, продавец начал ерзать на своем лежаке в надежде понять, нравится что-то из них женщинам или стоит вынуть еще один футляр. Он вставил кольцо с «черной звездой» в единственную пустую ячейку, и Катя сразу взяла его в руки.
Камень был прекрасно отполирован, и в нем действительно, как живое существо, бегала и переливалась яркая четырехугольная белая звездочка, которая существовала сама по себе, загораясь на солнце и совсем умирая без света.
– Может, хотите выпить чаю или чего-нибудь холодного? – вежливо спросил Рай.
– Мам, чайку?
– Чайку? А от жары не умрем? Давай лучше чего-нибудь холодненького.
Рай ждал, любовно поглаживая ряды колечек, словно заряжался их энергией.
– Просто водички, только в бутылке, пожалуйста, – попросила Катя.
– Конечно, я русским даю только в бутылке, открываю прямо при них, – закачал головой старичок, – я все знаю, конечно.
– Козочка, мне нравится это колечко, – мама показала на «черную звезду», – оно какое-то необыкновенное. Давай я куплю тебе? Я бы только оправу сделала потоньше, как думаешь, такое здесь возможно? – улыбнулась мама.
Катя заговорила с продавцом, но тот ответил довольно прямо:
– Хорошее улучшать – только портить, не советую.
– Ну давай тогда его Лидке купим, такая оправа ей больше подойдет, хотя камень действительно необычный! – заулыбалась Катя. – Пусть она в нем в Москве щеголяет перед подругами, Принцем и этим, как его, новым опереточным знакомым…
– Сытником! – улыбнувшись, уточнила мама.
– Вот, да! И пусть это колечко сделает ее более рассудительной, ей как раз надо! Только давай я сначала поторгуюсь, я уже научилась!
Старик слушал-слушал Катины доводы, что, мол, камень полудрагоценный, а не бриллиант какой – почему такая цена, что и размер небольшой, а так, с ноготь, что и они не туристы какие, а постоянные покупатели, но тот на уступки идти не очень-то хотел, все возвращаясь к изначальной цене. Потом все-таки согласился, сбросил немного и даже подарил сувенир – крупный розовый агат.
– До встречи, – сказал он на прощание. – Все женщины ко мне возвращаются, – ухмыльнулся он и опять завалился на свои продавленные подушки.
Знахарка
Роберта походы по магазинам интересовали мало, а точнее, не интересовали вовсе. Катя приготовила для него более важное дело, да и сама решила в нем поучаствовать. Папа ее часто болел, не простудами, нет, в этом смысле он был вполне закаленным товарищем. Его вечно мучила язва двенадцатиперстной. То ли детдомовское меню, а вернее, его отсутствие заложило основы желудочным хворям, то ли беспорядочный и голодный студенческий быт, то ли пристрастие к курению – пара пачек сигарет в день, шутка ли! – то ли вообще гены, такое тоже случалось, а скорее всего, все вместе превратило здорового во всех отношениях спортсмена-сибиряка в зависящего от диеты болезненного хроника. Вечные кашки и пюре, больницы во время обострения, спецсанатории и минеральные воды, поиски революционных лекарств и дедовские методы лечения язвы преследовали Роберта последние десять – пятнадцать лет. Ничего смертельного в этом, конечно же, не было, но сезонными временами, весной и осенью, как по расписанию, язва давала о себе знать, начинала ныть и болеть, особенно ночами, что нормальной жизни и тем более работе очень мешало, чего уж там… Алена искала все возможные средства, чтобы помочь мужу вылечиться или хотя бы притушить язву хоть на пару лет. Читала, узнавала, советовалась с профессорами, просила заграничных друзей помочь чем угодно – врачами или информацией, но подлая язва, испробовав на себе новое средство, совершенно не думала уходить насовсем. Так, чуть отступала, давала вздохнуть, расслабляла обрадовавшегося пациента и тотчас сбивала с ног с новой силой!
– Курево, Робочка, курево не дает тебе воспрянуть, тут и врачом не надо быть, – качала головой Алена, но и сама не могла отказаться от вредной привычки, дымила как паровоз.
– Кто бы говорил, – отвечал Роберт, глядя, как Алена зажигает очередную сигарету. Закурили оба они еще в детстве, детство у них было такое, военное, один засмолил в детском доме – там все курили, другая в своем дворе – там тоже курили все, это считалось признаком взрослости. Сигарета в те далекие времена стала атрибутом времени, кочегарили везде – дома, в школе, на работе, в транспорте. В институте курили за компанию и с голодухи, курнешь – вроде и есть не так хочется, студенты народ нищий. И пошло-поехало… Потом вошло в привычку, стало ежеминутным ритуалом. Куревом пропахла вся страна. Роберт с Аленой очень тому способствовали.
Задолго до родительского приезда Катя решила разузнать, кто бы из местных врачей мог помочь в усмирении отцовской язвы – московские уже вовсю пытались, но получалось с грехом пополам. Рассказала про проблему всем, кому только могла, – и доктору Моисееву, и знакомым индийским журналистам, и незнакомым, и Камче (он же тоже где-то должен был лечиться), и даже водителю Стенли. К доктору Гопалу только не обратилась по известным причинам.
Наконец нашлось двое – частный гастроэнтеролог, который специализировался на лечении язвы именно двенадцатиперстной, и одна потомственная знахарка-тибетка. Вот и решили торжественную часть индийского путешествия начать с визита к ним, заняться, так сказать, здоровьем.
Катя успела здесь уже устать от врачей и даже побаивалась их, довольно часто вспоминая своеобразную «консультацию» у доктора Гопала, который с тех пор затих, но не пропал. Его как сотрудничавшего ранее с посольством доктора всегда приглашали на советские праздничные приемы, и он, вращая активным глазом, яростно раскланивался с Катей, пытаясь завести с ней разговор. А для Кати все эти официальные встречи были своего рода игрой или даже вызовом – как бы не встретиться с доктором Гопалом, противно. Моисеев к нему больше не обращался, но в протокольном отделе посольства имя его еще значилось.
В общем, Индия испытывала ее по всем статьям, а по здоровью – с явным перебором. Но пошла с отцом, один бы он ни за что не отправился. Визит к тому первому врачу, которого порекомендовали, оказался скорым и незапоминающимся – скучный разговор через переводчика, несколько рецептов, курс лечения месяц, потом снова консультация, на которую приехать, конечно, было бы уже невозможно. Зато поход к тибетке вселил надежду своей необычностью. Ее посоветовал корреспондент индийского телевидения Шарма.
– Она потрясающая, лечит практически все, – то ли врал, то ли говорил правду Шарма, – делает таблетки и настои из тибетских трав. Врач в пятнадцатом поколении, у них в семье не было ни одной другой профессии на протяжении всего этого времени! Целительством занимались только женщины, мужчины были так, для размножения, – хохотнул он. – Имущество и знания у них передаются только от матери к дочери, в общем, в роду настоящий матриархат. Но это врачи от бога! Я уверен, что поможет! Договорился с ней завтра на восемь утра, до основного приема.
Шарма просил не опаздывать, быть готовыми к семи, дорога неблизкая, тем более что в это время начинался самый час пик. Алену оставили дома досыпать, а Катя с Робертом отправились к знахарке.
Было рано, совсем еще не жарко, улицы с одноэтажными, почти игрушечными домиками дымились пылью и пока что не были заполнены людьми, но все хозяйки уже проснулись и начали заниматься обычными домашними делами. Плотное пыльное облако стояло как туман, идущий с земли до крыш и обратно, – все как одна выколачивали ковры, покрывала, одеяла и все, что можно было выколачивать, словно ночью случилась вселенская пыльная буря. Пыли было столько, что она с каждым ударом палки вбивалась и въедалась еще глубже в избитый ковер, но запыленные и одухотворенные хозяйки этого не замечали – так у них принято было начинать день. С крыши выколачивали – на земле подметали. Разномастными метелками и вениками мели, мели, мели у каждого дома. Дворовая пыль шла наверх, ковровая – вниз и где-то посередине, в районе окон, они встречались, заслоняя от проснувшихся обитателей дома ослепительно-яркое утро. На нетвердых ногах выходили из дома старухи – сейчас был их час. Они гордо и молча оглядывали улицу цепкими взглядами, держась за ворота или калитку, и долго, кто сколько может, стояли так, глядя на мир, который в их годы начинался и кончался этой пыльной улицей. Старухи, сворачивая шею, следили через висящую в воздухе пыль за проходящими мимо незнакомцами, проезжающими торговцами, бездомными собаками, бредущими коровами. Они, все такие разные и одинаковые, были похожи на птиц – крючковатыми носами, всклокоченными седыми перьями, движениями усохшей головы, цепкой хваткой – и с высоты своих лет по-своему оценивали все, что их окружало, исполняя заодно единственную оставшуюся и придуманную ими самими миссию – быть стражами. Так стояли они, одинокие, утренние, немощные старухи-птицы, охраняя от злых взглядов детей, внуков, правнуков, свой дом с маленьким садиком, свою молодость и будущее всего того, что находилось за их спинами в этот ранний час. Постояв так недолго и глубоко о чем-то вздохнув, старухи шли в дом, тяжело переступая затекшими ногами, чтобы завтра рано утром выйти опять, кто сможет, к воротам. Дожить бы, думали они…