– Специальная операционная на третьем этаже стоит всегда чистой и подготовленной, это все военные знают, не секрет. Там есть все для экстренной реанимации – кровь для переливания, рентгеновский аппарат, установки для замены органов – искусственное сердце, искусственное легкое, искусственная почка – все самое современное, по самому последнему слову техники. И реанимация, как я узнал, началась прямо в лифте, и в операционную ее уже привезли подключенной ко всем приборам. Потом несколько часов пытались вернуть Госпожу к жизни, хотя было уже понятно, что все эти усилия бесполезны. Тем не менее пытались снова и снова, надеясь на чудо, иначе было никак, и за эти несколько часов испробовали все… Потом консилиум врачей пришел к выводу, что все эти жуткие раны несовместимы с жизнью. Иными словами, что толку делать операцию на практически мертвом теле… – Камча замолчал на минуту и добавил: – Время никого не любит и никого не ненавидит, время ни к кому не равнодушно – оно уносит всех.
Катя не поняла, чьи это слова: его или кого-то из индийских философов, но спрашивать не стала. Вскоре приехал Дементий, который проездил весь день по городу, но снял приблизительно то же, что показывали местные каналы, – толпу в белом, заполнившую весь город.
Они, теперь уже оба, сидели приклеившись к экрану. К мединституту все подъезжали и подъезжали белые «Амбассадоры» с министрами, членами парламента, близкими родственниками… В два часа дня какой-то печальный человек вышел из дверей института и тихо произнес:
– Индиры Ганди больше нет с нами…
Он произнес это тихо, но услышали, видимо, все. Вернее, поняли по тому, как он сказал.
Сообщение было сразу передано по телевидению, и началось роение. Это стало понятно даже по их улице, которая обычно была довольно тихой и мирной. Стало понятно, что после объявления дома сидеть уже никто не мог и не хотел, соседи стали выходить на улицу, собираться группами, и было слышно, как кто-то громко, почти в крик, обсуждал подробности убийства, а кто-то тихо и тревожно, почти шепотом что-то друг другу говорил, но каждый, скорее всего, гадал, кто станет новым премьер-министром. Король умер – да здравствует король…
К шестичасовым вечерним новостям улица снова опустела – все были у телевизоров, чтобы смотреть, как заплаканная и опухшая дикторша в белом траурном сари мрачным монотонным голосом сообщает подробности убийства. Показали институт, со всех сторон окруженный людьми.
Раджив Ганди. Руки тряслись, когда его снимала
А эту фотографию сделал наш водитель Стенли. Отнекивался, боялся, отказывался брать в руки фотоаппарат, но когда я пригрозила, что уволю, прекрасно всех сфотографировал
«Из поездки в Дели вернулся сын Индиры, Раджив Ганди, который станет новым премьер-министром Индии, – бесстрастно произнесла дикторша в белом, внимательно посмотрев в камеру, словно это было именно ее решением.
– Из поездки по арабским странам вернулся президент Индии Заил Сингх, – добавила она. – Тело Шримати Индиры Ганди будет выставлено в здании Тин Мурти с шести утра завтрашнего дня… Слухи о том, что вода в делийском водопроводе отравлена, неверны, химический анализ воды делается через каждые полчаса…» – вот такие в тот день были новости.
Всю ночь что-то бухало и трещало. Заснуть было невозможно ни от резких звуков, ни от удушающей вони – пару раз за ночь в спальню пробирался такой едкий дым, что у Кати с Дементием полились слезы, они, закашлявшись, вскочили, намочили полотенца и разложили под дверями, чтобы сквозняк не тянул дым с улицы. Окна и так были закрыты, но, поскольку домик их был практически карточный, не помогало ничего, щели зияли повсюду. Промучившись так до рассвета, Дементий встал и начал куда-то собираться.
– Ты куда?
– На съемки, уже, наверное, удастся что-то новое разузнать. Ты только не волнуйся, я аккуратно. Сначала в Тин Мурти поеду, потом аккредитацию на похороны возьму. Только будь дома и никуда не уходи, ладно? – попросил Дементий.
– И не подумаю! – Катя быстро вскочила с кровати. – Я еду с тобой! Тебе будет спокойно за меня, если я останусь дома, а мне будет спокойно за тебя, если я поеду с тобой!
– Тебя могут не пропустить в Тин Мурти, у нас нет пропуска, – попытался возразить Дементий, – и потом там будет миллион человек, давка, крики, толкотня… Ты все это увидишь по телевизору! Я же не на обычные съемки еду, это действительно опасно!
– Ну вот, я готова! – Катя сделала вид, что не слышала мужнины возражения.
Дементий отодрал от коробки кусок картона и написал на нем большими английскими буквами «ПРЕССА». Потом приклеил его у лобового стекла, решив, что так будет спокойнее ездить по городу.
Утро не казалось вполне обычным. Хоть и было, как обычно, безветренно и солнечно, в воздухе стоял стойкий и едкий туман, черно-желтый и маслянистый.
Отъехав от дома несколько десятков метров, Катя с Дементием увидели на обочине перевернутую и почти полностью сгоревшую, тлеющую машину. Остатки сиденья воняли плавящейся пластмассой и еще чем-то сильно химическим, местами горели фитильки синего пламени.
– Ты посмотри, сколько их на дороге… – Катя тронула мужа за руку. Смотреть на тлеющие остовы машин было жутко, некогда тихая улочка была наводнена каркасами сгоревших машин, и почему-то особенно много было бывших грузовиков. Может, кто-то приехал сюда на них, чтоб сжечь? Хотелось бы верить в это, а не в то, что их водителей выкинули из машины и зарезали… По городу уже ходили слухи, что водителей-сикхов избивают по всему Дели, а в сикхских районах вообще идут настоящие погромы. Некоторые из машин уже догорали, другие бухали пустотой бензиновых баков, поднимая высоко вверх снопы искр. Вокруг таких металлических костров суетились кричащие люди, подталкивая палками в огонь еще не занявшиеся части машин. Они резко оглядывались на проезжающую мимо машину, кто-то машинально поднимал палку, но, видя надпись «ПРЕССА», успокаивались и возвращались к горящему машинному скелету.
– А почему нет полиции? – испуганно спросила Катя.
– Как это нет? Вон полицейский, смотри, но что он может сделать? Машину же легко остановить и заодно расправиться с водителем-сикхом. Н-да, это уже начинает быть похожим на гражданскую войну…
Дементий ехал, лавируя между останками машин, как водитель в кино про войну. До Тин Мурти было уже совсем недалеко, когда перед машиной встал армейский кордон.
– Дальше частным машинам нельзя, стоянка направо, – сказал офицер, вытерев текший по лицу пот и махнув жезлом куда-то вбок.
Дементий поставил машину на огромном пустыре, превращенным в гигантскую стоянку. К зданию Тин Мурти вела широкая улица, которая, как и площадь Трех Сипаев, была покрыта, как показалось издалека, снегом. Белый траурный цвет здесь царил повсюду и словно притягивал к себе людей, пришедших со всех концов города проститься с Индирой.
Пройти на территорию Тин Мурти оказалось довольно сложно – за высокие железные ворота солдаты пускали по одному, тщательно обыскивая каждого. Аккуратная безмолвная очередь шла по левой стороне лужайки к белому двухэтажному зданию с колоннами, стоявшему в глубине двора. Там, за колоннами, в маленькой, как показалось, комнатке, а на самом деле это был зал приемов, стоял гроб с телом Индиры Ганди. Подходя к гробу, огромная молчаливая толпа как по команде взрывалась криком: «Да здравствует Индира! Да здравствует Индия! Индира будет вечно! Мы отомстим за тебя! Смерть убийцам! Смерть сикхам!»
Гортанный незнакомый язык резал слух.
Женщина в белом сари, скорее всего, христианка и явно не совсем нормальная, стояла на коленях среди толпы с поднятой вверх правой рукой. Охранники уводили ее за ворота, но она появлялась вновь и вновь в том же месте, опять вставала на колени, молча к чему-то призывала. Часто толпа валила ее, она падала, отползала в сторону и снова становилась на колени. Люди шли группами и поодиночке, целыми семьями, с грудными детьми и стариками, шли вереницы слепцов, прямо как с картины Брейгеля, школьники шли целыми классами, отрядами – военные, толпами – монашки. Многие, увидев серое лицо Индиры, падали в обморок. Два здоровых охранника быстро оттаскивали их в сторону – упавших могли запросто затоптать. Почти все несли цветы, лепестки роз, оранжевые бархатки или венки. К цветам тоже были приставлены двое – как только цветов накапливалось слишком много, их собирали в мешок и выносили на задний двор.
Людей становилось все больше и больше, через ворота уже проходили не поодиночке, а группами.
– Нам пора уходить, тут становится опасно, – сказал Дема. – Посмотри, какая начинается толкучка, такое количество народа скоро будет невозможно контролировать.
Кто-то уже перелезал через высокий металлический забор, а на огромном дереве посреди лужайки гроздьями висели люди. «Мы найдем их! Мы отомстим за тебя!» – неслось отовсюду.
Кате с Дементием едва удалось выйти из ворот, как они услышали за собой скрежет железных запоров. Вечером по телевидению объявили, что, как только Тин Мурти был закрыт, толпа с площади прорвалась внутрь, сломав литые ворота. В саду началась страшная давка, а люди все ломились, не слушая ни полиции, ни военных, и отступили лишь тогда, когда полицейские применили гранаты со слезоточивым газом. В результате, сообщили в новостях, одиннадцать затоптанных насмерть, в основном дети, и сотни раненых.
На обратном пути Катя с Дементием заехали в посольство. Там тоже чувствовалась напряженность, сотрудники с бумажками, видимо важными, сновали туда-сюда, на месте никто не сидел и даже чай никто не пил. В секретариате их серьезно предупредили, что в городе начались беспорядки и нужно по возможности сидеть, запершись, дома, а в город выезжать только в случае крайней необходимости или форс-мажора.
Вернувшись домой, Катя с Демой бросились к телевизору и просидели так весь вечер, не замечая, какие они измочаленные и опустошенные. Камча накрыл на стол и пытался их было отвлечь, но они схватили лишь по тарелке с едой и снова бросились к телевизору. Все государственные каналы показывали только прямой репортаж из Тин Мурти, прерываемый через равные промежутки времени пятиминутными молитвами, которые читали представители разных религий: индусы, мусульмане, христиане и сикхи. Иногда вместо молитв звучала классическая индийская музыка, довольно монотонная, заунывная и тяжело воспринимаемая на слух. Такую музыку обычно поют, подыгрывая на ситаре, поют, завывая, произнося несуществующие слова, издавая необычные звуки и помогая себе при этом руками, вытягивая звук с губ и выпуская его куда-то вверх… Слушать это неподготовленному человеку достаточно трудно, но эта музыка, как никакая другая, очень точно передавала настроение.