Как человек он был молчалив, одноглаз и сильнорук. А как специалист – просто сказочный персонаж. Коля поначалу просил называть его на китайский манер Нигулой, но Лидка с этим заданием никак справиться не могла и в конце концов скатилась до Коли, подстроив это имя под себя: Нигула – Никола – Коля. И абсолютно китайский гражданин с характерной внешностью провинции Сычуань стал среднестатистическим московским Колюней. Колюня роста был никакущего, метр с кепкой, и всегда приносил с собой складную деревянную табуреточку, которую сварганил сам своими умелыми ручищами. И без свеженакрахмаленного белого халата он к телу не подходил. Стоило только ему надеть этот халат и подняться на табуретку, он весь словно преображался: улыбка исчезала с его полудетского лица, брови насупливались, единственный глаз его совсем пропадал, уходя в глубокую складочку, и он широкими дирижерскими движениями начинал разминать себе руки и пальцы, словно перед ним лежало не раздетое тело, а был выстроен в ожидании сигнала известный, но очень миниатюрный симфонический оркестр. Но вот, тщательно размявшись, Коля мгновенно превращался в гениального пианиста, который всеми своими пальцами впивался в эту живую клавиатуру, то ускоряя темп, то совсем замедляясь, то поглаживая, то от всей души колотя по воображаемым клавишам и одновременно прислушиваясь к сдавленным ахам и охам, которые эта «клавиатура» издавала.
Лидка в день массажа отменяла все свои дела и походы, гостей и подруг, даже своего бывшего мужа Анатолия, Принца, сосредоточиваясь только на Колином приходе. Коля не просто делал массаж, он специально продумывал план лечения Лидкиных больных коленей. Душ до массажа и ванна с морской солью и содой после – обязательно. «Горячие ванны облегчают боль и улучшают состояние суставов, – уточнял Колюня. И потом добавлял неприятное: – Эти горячие ванны используются в китайской медицине для лечения болезней Слизи и Ветра». Лидка всегда морщилась – ей такие объяснения были неприятны. «Слизь? При чем тут суставы и слизь? Ниоткуда вроде ничего не подтекает», – думала она, но Колюня тут же подоспевал со своим объяснением: «Слизь в случае больных суставов – это нарушение обмена веществ, плохое кровоснабжение». «Ну а ветер?» – не унималась Лидка, это за ней тоже никогда не замечалось, ветры она не пускала. «Ветер – это спазмы мышц и боль», – невозмутимо говорил Коля. В общем, день массажа получался более чем насыщенный. Была разработана и особая диета для Лидки – сплошные холодцы и заливные! Пристрастил он ее и к баранине, которую она и раньше ела, но так, не то чтобы очень, а после Колюниных объяснений прям набросилась на эту «еду огня, дающую человеку тепло». И вот, чтобы выгнать холод из больных и искореженных Лидкиных суставов, постоянно варились бульоны на бараньих костях или же на рыбе, что тоже было очень полезно, но вонюче. Надо сказать, что все эти новые рецепты в семье Крещенских безоговорочно полюбились, ведь благодаря необычным специям все эти прекрасные наваристые кушанья получались немного с китайским акцентом, что так любили Роберт с Аллой.
Именно в день массажа Лидка готовила с утра специальный бульон из рыбьих скелетов и голов – уж что-что, а рыбьи кости в магазинах не переводились! Булькал он на плите долго, так долго, что полностью разваривались хрящи и кости и получался суп очень густой, плавкий и всегда мгновенно застывал, превращаясь в холодец, стоило его только ненадолго оставить без присмотра на подоконнике. Этот горячий холодец готовился тоже по Колиному наставлению и наполнялся большим количеством чеснока и пряностей. Колюня даже поделился как-то с Лидкой экзотическими специями – невиданными доселе сухим имбирем и рыжей куркумой – и просил пользоваться этим почаще, чтобы постоянно подкармливать больные суставы, разогревая их пряностями и изнутри тоже. Перед сеансом и сразу после давал выпить глоток горячего настоя девясила с чем-то китайским, который трогательно специально для Лидки приносил с собой в крошечном термосе. Девясил вообще очень уважал, досконально изучив его целебные свойства, поэтому добавлял всюду – в ванночки, в растирки, в настои и масла для массажа.
Сам процесс массажа почти не поддавался описанию, во всяком случае, подругам Лидка потом ничего внятного рассказать не могла – она ложилась на топчан, это она помнила точно, но потом провал – она мгновенно куда-то уплывала, растворялась, исчезала и вдруг – р-р-раз! – слышала над ухом Колюнин хлопок и открывала глаза. «Колюня, я хоть не храпела?» – зачем-то всегда спрашивала Лидка, а Коля ей зачем-то всегда врал: «Нет, конечно, Лида Якольна!»
После этих прекрасных манипуляций Колюня отводил пошатывающуюся и разморенную Лидку в ванну, набирал воду определенной температуры, которую определял на глазок, на зубок, на локоток и устраивал там замес из морской соли с содой, а сам шел к следующему подопечному, не забыв поставить у Лидкиного уха кухонный таймер. Через двадцать минут Лидка, молодая, обновленная, румяная и основательно просоленная, смывала с себя целебный раствор и, завернувшись в безразмерный Робочкин банный халат, выходила из ванной, как Афродита из пены. И уже совсем после, когда Колюня оприходует всех домашних, а Лидка соблюдет весь необходимый банно-прачечный ритуал, можно было напоследок подставить ему для компресса свои настрадавшиеся больные коленки, измученные десятками лет тренировок и репетиций, непосильными нагрузками, застарелыми травмами и бешеными танцами в Московском театре оперетты. Колюня рылся в своем потертом чемоданчике, долго рылся, морщился, что-то по-китайски нашептывал себе под нос, причмокивал, потом наконец, перетасовав и взбаламутив все, что было внутри, кивал себе для уверенности и доставал-таки одну из баночек, которых в чемодане было с избытком. Для компресса у Лидки все было готово заранее – многослойная марля, куча ваты, вощеная бумага и два разномастных шерстяных платка, чтобы все это богатство завязать. Колюня бережно открывал баночку, а Лидка по запаху пыталась угадать, что сегодня будет за компресс – из меда с солью, из хрена, имбиря, камфары, сухой горчицы, красного острого перца или чеснока. Ну и все, остальное дело за малым – Колюня мастерски втирал зелье в кожу, укутывал Лидкины коленки, складывал свою табуреточку и шел восвояси, напялив черную повязку на свой белый глаз. Накормить любимого Колюню или напоить хотя бы чаем было невозможно. Вне дома он не ел. Единственное, чем можно было его побаловать, – дать стакан кипятка, и все, дальше сплошной отказ. А учитывая, что массаж он делал всем членам семьи по часу, то было совершенно непонятно, чем он затраченную энергию восполнял. Разве что стаканом кипятка после каждого сеанса.
Биография у Колюни была любопытная. Родился он в горах китайской провинции Сычуань, на окраине Тибетского плато, среди орхидей и рододендронов, в ничем не примечательном и довольно маленьком по китайском масштабам селе рядом с монастырем. Когда был еще подростком, погнался во время грозы за курицей и умер от удара молнии на глазах у деда. Умер ненадолго – через пару минут дед возвратил его к жизни, дав как следует кулаком в грудь. Очнулся Колюня слепым на один глаз и с разбитым плечом, куда попала молния и где оставила красивый след в виде ветки дерева. Плечо заживало долго, а как зажило, Колюня вдруг собрался и ушел. Куда глаза глядят. Вернее, глаз. Нигде так и не осел, путешествовал, учился, впитывал, что мог. Стал подручным у знахаря в городе, ходил за травами, смешивал, заваривал, настаивал, записывал за учителем. Потом сам открыл маленький кабинетик, лечил, как мог, и скот, и людей, открыв в себе с удовольствием такое благородное призвание. Со временем накопил денег на учебу, выучился на фельдшера, устроился в больнице. Однажды туда привезли девушку неземной красоты со сложным переломом ноги, все бегали на нее смотреть, удивляясь экзотичной внешности, бело-розовости кожи, льняным волосам, светло-голубым глазам и необычному имени Тать И Ана. Таня была дочкой советского торгового представителя. Лежала, охала, ничего не понимала, страдала в одиночестве среди чужих. Колюня старался скрасить ее существование милыми подарочками и сладостями, ухаживал за ней в прямом смысле слова, кормил, убирал судно, поправлял подушку, разминал ногу. Так наш Колюня и влюбился. Таня поначалу стеснялась, а потом прониклась всей душой к этому молчаливому, улыбчивому китайцу со странными разными глазами, который за несколько месяцев почти научился говорить по-русски. Во всяком случае, так, чтобы Таня его понимала. Через пару месяцев занятий Колюня поставил красавицу на ноги – массажи, иголочки, припарочки, гимнастика сделали свое дело, от хромоты не осталось и следа. Коля загрустил, решив, что девушку больше никогда не увидит, но нет, Татьяна приняла очень женское решение, поняв, что такого человека не встретит больше нигде, – выйти за него замуж. Так Колюня оказался в Москве, в отдельной квартире на Ленинском проспекте.
Но случилось это много-много лет назад, Колюня с тех пор оброс детьми, клиентами и дачей в ближнем Подмосковье. Колюню передавали из рук в руки, как ценный амулет, чужим на сторону его телефон никогда не давали, только своим, и то после долгих уговоров.
Колюню в семье Крещенских очень ценили за все его редкие качества: он был спокойным, порядочным, все еще неиспорченным, несмотря на долгую жизнь в Москве, и совсем не болтливым, а точнее, молчаливым. «Я говорю руками», – объяснял он. А когда приоткрыл еще одну свою блестящую грань – повара, – восторгу Крещенских не было предела! Не часто, конечно, по большим праздникам Колюня, никогда не совмещая это с массажем, приходил готовить китайские блюда. На эти случаи брал с собой не халат, а фартук, тоже белоснежный и накрахмаленный, умело повязывал свою почти лысую голову косынкой и шел на кухню. От любой помощи, как водится, отказывался.
Роберт с Аленой обожали китайскую кухню, часто бывали в их любимом ресторане «Пекин» и меню там знали наизусть. Но Колюня всегда готовил нечто особенное, доселе неизведанное. Где он доставал эти продукты в Москве – одному Богу было известно, но ведь доставал же! Приносил какие-то сверточки, баночки, мешочки – и начиналось! Роберт с Катей занимали места в партере, то есть на кухне, стараясь повару не мешать, и любовались, как быстро он орудует ножом, каким упругим или нежным становится под руками тесто, как меняется Колюнино беспристрастное лицо, когда он пробует свое восхитительное варево. Потом он сам накрывал на стол, раскладывая еду по пиалочкам, и просто уходил. Прощался и уходил. Это Роберта всегда расстраивало – такая Колюнина нелюдимость, – но Роберт его понимал, немного он и сам был такой.