Корвалол
Где-то ближе к зиме, в ноябре или даже начале декабря, Крещенские поняли, что пришел конец их спокойной жизни на Горького, – Лидка как-то открыла дверь на лестничную площадку и увидела зияющую дыру вместо строгого входа в соседнюю квартиру. На этажах в их подъезде находилось всего по две квартиры, покой здесь очень оберегали, тишину и уединенность ценили, а тут на тебе – шум, гам, входная дверь снята, а за ней только длиннющий коридор, уходящий почти за горизонт, и двери, двери, двери направо-налево. А главное, рабочие с ведрами, лестницами и инструментами снуют туда-сюда и конца-края им не видно.
– И что тут у нас происходит? – по-хозяйски спросила Лидка дядечку в шляпе и сером пальто, который хоть внешним видом и показался ей достаточно интеллигентным, но отвечать отказался, не поздоровался и даже шляпы не приподнял. Рабочие перетаскивали в квартиру мешки, доски, стройматериалы и прочую нужность, а дядя стоял у квартиры как на часах – то ли рабочих считал-пересчитывал, то ли мешки, то ли просто объект охранял, поди знай. Лидка подождала еще минутку, понаблюдала за этой пылью, полюбовалась на бесконечный коридор – внутренностей соседней квартиры она еще ни разу не видела – и закрыла от греха дверь. «У лифтерши узнаю», – решила Лидка и оказалась права, лифтерша обладала полной информацией обо всем, что происходит в подъезде.
На следующий день утречком, не дожидаясь, пока Нина Иосифовна станет разносить по этажам почту, спустилась к ней сама. С гостинцем, со своими знаменитыми жареными пирожками с мясом. Нина пару раз уже интересовалась, чем это из квартиры Крещенских так восхитительно пахнет, что за дух такой волшебный идет, и случалось это в те самые разы, когда Лидка жарила пирожки. То ли Нину так манил запах жареного в масле теста, то ли это напоминало ей деревенское детство, то ли еще что – во всяком случае, Лидка решила, что взятку лифтерше надо давать именно пирожками.
Нина последнее время страдала. Ее сын, с которым она шесть долгих лет просидела в маленькой каморке под лифтом, устроился к кому-то на дачу сторожем. С одной стороны-то, хорошо, конечно, размышляла Нина, растет парень, вон, в люди уже выбился, не всю ж жизнь, как мышь, под лифтом прятаться, надо мир посмотреть и себя показать, а с другой – тосковала она сильно, они ж со дня их приезда из деревни в Москву совсем не разлучались, так и жили охранниками в подъезде: Нина – мозги, Вася – сила. Ни у одного ни у другого совмещать это не получалось.
Пирожкам Нина заулыбалась, словно нашлась-таки любимая вещь, которую она давным-давно потеряла.
– Как они у вас пахнут, Лидия Яковлевна, какой дух стоит, даже ко мне в низину от вас спускается! Спасибо вам большое! Эх, если б Васечка рядом был, он бы за милую душу…
– Как он там? Заходит к вам? Навещает? – Лидка постаралась быть участливой и спросить для приличия про сына, хотя парень был недалекий и совсем никакущий – ни тебе «здасьте», ни «до свидания», сидел сиднем, как Илья Муромец, разве что для острастки воров. Хотя, с другой стороны, это от него и требовалось.
– Васечка чудесно, материнское сердце радуется! Работа ответственная, важная, да и платят вполне прилично. А главное, мальчик все время на воздухе. – Нина глубоко вздохнула для усиления впечатления. – А то сидел бы тут со мной в подземелье, света белого не видел… А сейчас так особенно. Вон у вас на этаже ремонт затевается. – Нина успела распаковать пакет с пирожками, внюхалась в них, как алкаш в соленый огурчик, впитала весь их жареный дух и впилась зубами в один, отхватив сразу половину. – Сначала какие-то люди ходили, прямо комиссиями, комиссиями, все в шляпах и пальто, будто у них форма такая. Там же давно никто не жил, в квартире этой, она вроде как ведомственная. Уж какого ведомства, не знаю, но стояла без дела долго. А сейчас вон засуетились. – Нина дожевывала уже второй пирожок.
– А ремонт какой, неясно еще? Косметический или основательно крушить будут? – спросила Лидка.
– Да кто ж их разберет, плащей этих? Они мне не докладывают. Но, – прошамкала Нина, потупив глазки, – вам-то я могу сказать, вы человек свой, проверенный. – Нина сделала упор на этом слове – «проверенный» – выпучила глаза и чуть ли не подмигнула, но не до конца, словно в последний момент раздумала. – Тут третьего дня два товарища стояли, лифта ждали, важные такие, толстые, щекастые, а до них как раз Зинаида Матвеевна с собачкой пришла с прогулки, на свой восьмой этаж поехала, они чуток не успели. Так вот я и услышала, как они спорили – успеют ремонт через месяц закончить или нет, а то квартиру должны именно через месяц заселить. А въедет этот, о котором по телевизору все время рассказывают, но у меня-то телевизора нет, подробностей не знаю, но не наш, иностранец, какая-то большая шишка, но точно не наш. И фамилия у него смешная – Корвалол.
– Корвалол? Это ж сердечные капли, а не человек… – по-настоящему удивилась Лидка. – Как странно. И зачем в нашем подъезде иностранцы?
– Ну кто нас спрашивает? – Нина все жевала и жевала. Подбородок и пальцы ее стали масляными, блестящими и засияли жиром в свете голой, без абажура лампочки, но Нину это, похоже, совершенно не смутило. Она все таскала и таскала пирожки из пакета, а Лидка все удивлялась – сколько можно жрать, неужели ей ни одного на потом оставить не хочется?
– Так что ждите, Лидия Яковлевна, через месяц у вас появятся соседи. А пока что не обессудьте – ремонт будет быстрый, но беспощадный. – И Нина хохотнула, брызнув на Лидку масляной слюной.
– Ну что ж делать, Ниночка, – сказала Лидка, собравшись было уходить, но вовремя спохватилась: – Я ж за газетами пришла, чуть не забыла!
Дома Лидка рассказала Алене с Робертом страшную историю про ремонт, рабочих, про серые плащи и иностранца по имени сердечных капель, о котором говорят по телевизору.
– Корвалан! Луис Корвалан! – засмеялся Роберт. – Он в Москве теперь будет жить или уже живет, его ж на Буковского обменяли.
– Господи, ну только этого не хватало, – расстроилась Алена. – Если это так, то представляешь, как теперь будет – не зайдешь, не выйдешь, сплошные чекисты! А гости когда придут, надо будет тоже списки сдавать?
– Подожди, Аленушка, заранее себя не накручивай, – Роберт постарался успокоить жену, хоть и сам немного заволновался, – может, и не Корвалан, может, кто другой и без охраны. Зачем сейчас-то нервничать?
Алена закурила, и брови ее поднялись двумя черными галками:
– Может, как-то узнаешь в Секретариате? Надо же понимать, к чему готовиться…
– Всему свое время, и хорошо, даже если я узнаю, что это изменит? Он ли, другой ли, все равно кто-то въедет. Так что расслабься и перестань об этом думать.
– Как я могу об этом не думать, если тебе мешают работать? Хотя, что в случае с ремонтом делать, я ума не приложу…
– Меня ничего не беспокоит, – постарался убедить Алену Роберт, – я сижу за семью замками, вообще ничего не слышу, работаю себе и работаю…
– А когда тебе песни к Танькиному фильму сдавать? – заодно поинтересовалась Алена. Таня Лианозова была их боевой подругой, а заодно и прекрасным режиссером, с ней познакомились лет десять назад, когда вышел фильм «Семнадцать мгновений весны», к которому Роберт написал песни. Алена на нее тогда было обиделась – заказывала двенадцать песен, а в фильме прозвучало только две, но что делать – творец, художник, имеет право, она так увидела. Хотя фильм получился отличный, вся страна замирала у телеэкранов, когда начинались первые кадры. Боевой она была по характеру – взрывной, шустрой, огневой, «с яйцами», как говорила Лидка. Сейчас Танька новый фильм строила – «Карнавал», к которому тоже заказала у Роберта песни. Одна еще была в процессе, а другая готова, домашние уже слышали:
Позвони мне, позвони!
Позвони мне, ради бога!
Через время протяни
Голос тихий и глубокий.
Звезды тают над Москвой.
Может, я забыла гордость?
Как хочу услышать голос,
Как хочу услышать голос,
Долгожданный голос твой!
Позвони мне, позвони!
Без тебя проходят дни,
Что со мною, я не знаю,
Умоляю, позвони!
Позвони мне, заклинаю!
Дотянись издалека!
Пусть над этой звездной бездной
Вдруг раздастся гром небесный,
Вдруг раздастся гром небесный
Телефонного звонка!
Позвони мне, позвони!
Если я в твоей судьбе
Ничего уже не значу,
Я забуду о тебе,
Я смогу, я не заплачу!
Эту боль перетерпя,
Я дышать не перестану,
Все равно счастливой стану,
Все равно счастливой стану,
Даже если без тебя…
Поэтому если уж Робочке ремонт не мешал, то проблема не стоила и выеденного яйца – пусть себе копошатся, это же не их квартира, а соседняя… И даже Лидка, вздохнув спокойно, что если любимому зятю ничего не слышно у себя в кабинете, то этому событию можно даже порадоваться – если кто из больших людей въедет к ним на лестничную площадку, тогда не только в подъезде, но и в самом дворе будет тихо, спокойно и безопасно – ни тебе пьяных песен, ни утренних перекрикивающихся дворников, ни орущих автомобильных сирен – тишь, гладь да божья благодать. И все, и она решила об этом больше не думать.
Катю эти проблемы по поводу новых родительских соседей не особо волновали, она была уверена, что все, что ни делается, то к лучшему. Может, хоть лифт заменят, в котором она не раз уже застревала между небом и землей. Один раз, кстати, совсем недавно, ее пришел спасать папка, который, к счастью, оказался дома. Мама в это время звонила в ЖЭК, чтобы срочно вызвали мастеров, а папа стоял на лестнице между третьим и четвертым этажом – лифт совсем чуть-чуть не доехал, пол-этажа, – и развлекал дочь. Шахта лифта была огорожена лишь толстой сеткой-рабицей, и следить за его передвижениями не представляло труда. Роберт устроился рядом с кабиной, Катя открыла дверцы, и разделяла их лишь эта толстая сетка, как в зоопарке, в в