Гиацинт взял ветку из костра, чтобы не зажигать "Эфедру", которой и так осталось немного, потом передумал и зажёг светильник, тот горел ярче.
— Зачем? Он ещё понадобится завтра. Побереги свет.
— Такими темпами, — печально усмехнулся Гиацинт, — она будет гореть дольше, чем мы проживём. Так что экономия сейчас уже не важна. Иди поближе.
Джордано перебрался к другу и устроился рядом. Гиацинт поднёс свет к спящим:
— Смотри, раз не понимаешь. Хорошо, у тебя загар, у меня, вроде, тоже (да я вообще сейчас не в лучшей форме), но глянь сюда… — он осветил лицо Розанчика.
Джордано удивил вид спящего пажа. Его лицо и щёки, всегда раньше румяные, теперь поражали болезненной, прямо зелёной бледностью. Тени под глазами уже не спишешь только на освещение и двое голодных суток. Из полуоткрытых губ вырывалось частое прерывистое дыхание.
— Что это? — шёпотом спросил Джордано. — Лихорадка?
— Угу. Лихорадка, — Гиацинт убрал огонь. — Ахлорофиллия.[2]
— О-о-ой! — Джордано схватился за голову, сообразив наконец о чём речь. — Ведь это мы вторые сутки без солнечного света. Ну как я мог забыть!??
Гиацинт иронично склонил голову набок:
— Редкая самоуверенность для Цветов. — Он погасил "Эфедру" и вернулся на прежнее место у костра: — Дошло теперь?
— Да уж! — выдохнул "тезка" по титулу. — А я думал, отчего голова так кружится? Решил, что от голода. А это от темноты… — он поднял бледное тревожное лицо к Гиацинту: — А что ж так быстро? Я думал, она с неделю тянется. А тут — за два дня!
— На нервной почве, — граф обхватил руками колени, всё так же, с затаённой иронией глядя на Джордано: — Ну что?
Тот оглянулся по сторонам. Стены пещеры явно стали тесны для него и давили на грудь, мешая дышать. Флорентиец прогнал панику и твердо спросил, желая знать всё до конца:
— И сколько нам осталось?
— Если мы в ближайшие часов двенадцать не выберемся отсюда, завтра уже не сможем ходить. Я тоже надеялся, что вас хватит на дольше. Конечно, мы протянем ещё какое-то время в этой могиле, но сколько, не знаю. Может, ещё день или два. Потом — всё.
Джордано покрутил головой, проверяя, не во сне ли всё это происходит. Но нет, пробуждения не последовало.
— Значит, мы обречены?
— Да.
Гиацинт смотрел на друга и, видя реакцию на свой ответ, слегка улыбнулся:
— Но это ещё не значит, что мы не выберемся. У нас есть ещё несколько часов. И потом, эта скала может завтра рухнуть, даже не задев нас, и открыть ход на поверхность.
Джордано вздохнул:
— Неплохо бы! Только вряд ли это случится в ближайший день, если она стоит тысячу лет.
Гиацинт спокойно пожал плечами:
— Кто знает? Хотя, я тоже думаю, вряд ли она упадёт. Будем выбираться своими силами.
— Хм! Были бы силы! Мы вообще двигаться не можем после сегодняшней прогулки. И потом… — граф Георгин всё-таки нырнул в грустные мысли: — с нами Виола… Я как подумаю, что мы до потери сознания будем бродить в этих бесконечных переходах, и наступит момент, кто-то из нас упадёт и не поднимется больше. Кто же будет первым? Розанчик? Виола?
— Делаешь привычный расклад? — зло усмехнулся Гиацинт. — Напрасно. Первым свалюсь я! А Виола переживёт нас всех, именно этого мне и не хочется. Хуже всего будет тому, кто останется один…
Джордано молча смотрел на огонь и на чёрное озеро в центре пещеры и думал о том, как же это возможно, чтоб такая красота и вдруг несла смерть. И вообще, как ни с того ни с сего умереть, когда ещё нет восемнадцати? Чушь какая-то!
Кому нужен этот глупый закон, что без света они должны погибнуть, потому что, видите ли, хлорофилл не желает образовываться в темноте. Вот не всё равно ему, да? Тем более, есть же "Эфедра" — какой-никакой, но свет, могли бы и продержаться, так нет, не достаточно ему, солнце подавай!
Наконец Джордано глубоко вздохнул:
— Везёт же людям…
— Каким людям? — шевельнулся его друг, очнувшись от своих мыслей.
— Да просто Людям. Homo-sapiens-ам. От которых мы отделились.
— А… Так в чём же им везёт? — поинтересовался Гиацинт.
Джордано сделал завистливый жест:
— Как же? Могут жить где угодно, хоть на полюсе, хоть годами под землёй и ничего! Не зависят они от природы.
— Они-то зависят, — возразил Гиацинт, — только забывают об этом, до поры до времени. Как мы с этим солнечным светом. А люди… Ты слыхал, что они натворили в том мире, откуда мы смылись? Всюду железки с моторами, сверхразрушительные бомбы, потом эти… компьютеры, что ли?
— Слышал, — кивнул Джордано. — В школе учили. Но они ведь и хорошие вещи могут придумать.
Граф Ориенталь отмахнулся:
— Придумать-то они могут, использовать не умеют. Придумали себе какой-то прогресс, уродуют всё на свете. И себя, в первую очередь. А зачем?… Так ведь сами не знают, если спросить. — (Он с презрительным сожалением двинул плечом). — Я бы и в нашем положении им не завидовал. Чему?
Джордано в раздумье крепко обхватил руками колени:
— Вообще, оно так… Но это нечестно. Они ведь от нас только тем отличаются, что могут жить везде, не думая, есть над ними Солнце или нет.
Гиацинт яростно мотнул головой:
— А ты хочешь так жить?! Это верно, люди могут существовать, и когда вообще света нет, а вокруг только вода мёртвая и всё химическое. Они и тогда умирают не сразу. Ясное дело, уничтожили у себя всё, где можно жить, теперь живут, где нельзя. И на стенку лезут: кто на полюс, кто в космос! Что такого, природа им позволяет. Вот и живут. Пока…
А паруса видят только на картинках. И лошадей… в зоопарке. Меня такая жизнь не устраивает!
Джордано кивнул и печально улыбнулся:
— Так что же, мы погибнем за идею единения с Природой?
— Ты что из партии Вечнозелёных? — хмыкнул Гиацинт, но тут же снова стал серьёзным. — Мы погибнем, ЕСЛИ погибнем — по собственной глупости. Потому что так получилось. Видно так захотел устроить наши судьбы Всевышний. Но если кому-то очень хочется считать, что мы погибли за идею, пусть себе считает. Когда это случится, нам будет уже довольно затруднительно возражать. — Он рассмеялся: — Джордано, представь, "вечнозелёные" нам поставят на этой скале памятник, как героям!
— Воображаю! — развеселился Георгин. — Но могилу нашу надо будет ещё найти… Несчастные археологи! Останется здесь четыре скелета, оружие конца девятнадцатого века и девяностых годов двадцатого. Часы, тоже конца двадцатого века…
— И банка от сапожного крема "Эфедра", — поддержал Гиацинт.
— Ага. А у Розанчика статуэтка в кармане, которой две с половиной тысячи лет. Найдут всё это вместе, будет мировая сенсация!
— Точно, — согласился Гиацинт. — В одном ты прав, бедные археологи! Я им сочувствую. Ведь придётся развивать теорию, как всё это попало сюда.
— Объяснят, как думаешь?
— Не сомневайся, объяснят. Лет через триста…
— …после начала раскопок!
Они смеялись, рискуя разбудить спящих.
.
[1] ланды — в Гаскони так называются равнины покрытые лесом
[2] “хлорофилл” — вещество, которое вырабатывают растения при фотосинтезе (на свету!), необходимое для их жизни. Долгое пребывание в темноте или в недостаточном освещении вредно и для homo-sapiens-ов, но критические нарушения работы организма у них проявляются у них гораздо позднее, чем у homo-flores, для которыхахлорофиллия(“без хлорофилла”) — смертельна в той же степени, как полное отсутствие воды (в разных условиях 3–7 дней). В организме хомо-флорес ахлорофилия проявляется резким падением уровня гемоглобина, как результат — крайней анемией. Смерть по симптомам похожа на гибель от потери крови. Народное название “конец-света” очень точно отражает суть и опасность этой лихорадки. Для долгих подземных работ Цветы используют яркое электрическое освещение.
37
*****
Странный народ, мальчишки. Разве от смеха рухнет скала или в пещере вдруг загорится солнце? Их смерть по-прежнему неотвратима, но она сама (если бы вздумала кружиться чёрной молью вокруг костра), несказанно бы удивилась, услышав своё имя среди взрывов смеха.
Она имела все основания обидеться на обоих графов, и на всех остальных представителей мальчишеского племени, независимо от возраста и происхождения столь невежливых, что не собирались уступать даме место и не воспринимали её всерьёз. Хотя имя почтенной мадам должно внушать ужас всему миру живущих: мадам Мортис[1] — Смерть.
Друзья рассуждали, какой памятник поставят на их могиле и одновременно очень хотели выжить, не зная сами, что никакого противоречия здесь нет. Они уже заслужили этот памятник, ведь Жизнь и держится на таких, которые просто хотят жить. Счастливо.
Испокон веков их всегда старались уничтожить. Убить, чтоб не смеялись над привычными страхами, не мешали, не смущали покой других, не будили спящие души, которым радоваться жизни мешает долг, а умереть им не даёт… тоже долг. Странно…
Мальчишки этого не понимают. Им смешно и они не могут поверить, что жизнь и смерть — одно и то же, две стороны бытия, почти сёстры, почти как свет и тьма, как отражение в зеркале…
Чушь!!! Когда есть жизнь — есть отражение, есть зеркало и всё прочее. И ты! А когда смерть… Тогда всё есть, а тебя нет, или, если Смерть вообще, то НИЧЕГО нет. Ни-че-го! И это совсем не одно и то же, господа. Это — наоборот.
Не идут рядом жизнь и смерть. Вернее, смерть-то крутится всё время рядом, но её нет, если не давать подачек и не уступать ей. Это не дополнение, а взаимоисключающие понятия. Не стоит забывать об этом, иначе они легко поменяются местами эти ваши "стороны медали" и всё чаще будет приходить мысль: "Да разве это жизнь?.."
А если НЕ жизнь, то какого дьявола вы здесь делаете и как вы это допустили?!
Те, кто любит жизнь, и вообще, те, кто любит, никогда этого не допускают сами, потому их и убивают. Но не учитывают, что жизнь — одна, но она бесконечна. А смерть — лишь шаг с обрыва, сам обрыв и это совсем не весело…