Булдыга-Борщевский ухмыльнулся, но тут же прикрикнул сердито:
— Ты мне зубы не заговаривай! Рассказывай дальше!..
— Ну Одессу взяли, меня даже парой белья премировали.
— В какой части был?
— В шестой бригаде…
— Григорьева, что ли?
— Ну да.
— Так чего же ты молчишь?
— Кто его знает, ведь Григорьев…
— Ох, парень, или ты плут большой, или… Так ты с Григорьевым и в Александрию ушел?
«Ишь ты, вопросы-то такие же задает, что и тот, который ехал с нами…»
Ответил:
— Нет, меня ранило немного. — Тимофей засучил рукав и показал шрам выше локтя. — В госпитале лежал, потом служил в полку.
— Где?
— В Николаеве.
— Кто им командовал?
— Бражников.
— Хм! — усмехнулся Булдыга-Борщевский, и Тимофей не понял почему. — А куда он делся?
— Не знаю. Говорили, что арестовали за что-то…
— Та-ак. Давай дальше!
— Потом мы отступали. Под Помощной попали к Махно.
— Ну и что?
— Ничего. Комиссаров он расстрелял, а нам что — мы рядовые.
— Долго у Махно был?
— Нет. Я тифом заболел. Оставили меня в селе.
— Как к красным попал?
— Когда пришли — мобилизовали. Послали на пост служить. Там ранило. Лежал в госпитале. Ну вот и все…
— Мне твой дружок… Кстати, как ты с ним познакомился?
— С Жорой-то? Да за одной партой сидели. Я за него все время задачки решал. И дома у него бывал. Летом, во время каникул… А когда против немцев началось, так он, чудак, побежал прямо на пулемет. Тут я ему ножку подставил и за угол оттащил. Говорит, что я его спас… Да только, может, ничего и не случилось бы…
— Он примерно то же рассказывал. Только о задачках не вспоминал. Да это не так и важно. Встретились то как с ним?
— Я не курю, а махорку выдавали в госпитале Ну вот и решил обменять на что-нибудь. Знаете, как в госпитале кормят… Попались бычки. Только за них взялся, меня Жорка-то и окликнул…
— И ты согласился с ним уехать, дезертировал?
— Боялся я. Ведь сами посудите, упустил двух офицеров. Товарищ Неуспокоев прямо сказал…
— Кто это — Неуспокоев?
— Уполномоченный особого отдела…
— Неуспокоев… Неуспокоев… Что-то незнакомая фамилия… Где он раньше служил?
— Не знаю… Говорили, с Балтики будто бы прибыл…
— Неуспокоев… Какой он из себя?
— Да как вам сказать? Ростом-то, пожалуй, с вас будет, только в плечах, — Тимофей развел руки на всю ширину, — вот так. Орел у него на груди, такой синий…
— Татуировка?
— Ну да. Волосы? Потемнее ваших, назад он их зачесывает. Глаза? Глаза сердитые. Цвет не рассмотрел, но сердитые. Ну и маузер всегда с собой носит, большой такой, в деревянной кобуре.
— Портрет что надо, хоть картину заглазно пиши, — гриво улыбнулся Булдыга-Борщевский. — Ну ладно… Так что он?
— Говорит, что потеря революционной бдительности — преступление перед мировой революцией и что я за это буду отвечать по всей строгости закона… А умирать-то кому охота…
— Значит, решил дезертировать и вернулся в госпиталь?
— Дык мне сказали, что документы будут готовы только после обеда. Вот и отпросился на часок. А если бы я не явился? Могли бы тревогу объявить, сцапать прямо в городе. Тогда уж… Да и Марусю жалко. Когда офицеры убежали — она дежурила, а теперь тоже.
— И что же ты ей сказал?
— Что, дескать, я выбываю на особое задание и чтобы обо мне не беспокоилась…
Добавил тише, опустив глаза в землю:
— Понравилась она мне… Договорились, чтобы потом, значит, вместе.
Третий раз рассказывал Тимофей все это — Жоре, попутчику и теперь вот этому — и уже сам начинал верить в то, что он любит Марусю, сестру из госпиталя, и что они решили, когда закончится война, быть всегда вместе.
— А может, только за Шеллером-Михайловым ходил?
— Нет, за документом. Да вот направление в часть. — Тимофей пошарил в карманах. — Что-то нету, наверное, я его в книгу положил, — а про себя подумал: «Ведь книгу-то он просматривал, иначе откуда знал бы, что это Шеллер-Михайлов. Значит, и направление видел». — Ну да, в книге. Сразу же под обложкой лежит. Оставить книгу там не мог, все знают, как я читать люблю. Подозрительным показалось бы.
— А между прочим, — твердо выговаривая каждое слово и пристально глядя на Недолю, заговорил Булдыга-Борщевский, — на книге штампик бывшего владельца дома, в котором сейчас ваш батальон разместился.
— Разве? А я еще думал, что это за доктор Плисовский. Оказывается, он в этом доме жил?
— Так как книга-то к тебе попала?
— Ребята, когда навещать приходили, принесли. Да только она не очень интересная. Я больше люблю исторические. Вот я про поручика Мировича читал, потом про княжну Тараканову. И про Юрия Милославского, и про князя Серебряного…
— Ну ладно, — прервал Тимофея Булдыга-Борщевский. — Ты знаешь, куда ты попал?
— Небось не глупенький, догадываюсь.
— Ну и что?
— Теперь уж что будет…
— Вот что будет: скоро мы Россию освободим от большевиков, в стране будет поставлен настоящий хозяин. Ты мертвых видал? — неожиданно спросил он.
— Видел. И убитых, и которые от тифа.
— А повешенных?
— Тоже видел. Немцы после восстания сразу начали вешать.
— Ну а таких, у которых кишки наружу, звезды на лбу?
— Таких нет…
— Так вот, я тебе пострашнее сделаю, если задумаешь к своим краснопузым переметнуться. И учти, отсюда и мышь незаметно не убежит.
— Да я что! Сказал Жора — пулемет надо в порядок привести, вот и начал…
— Да, а откуда ты пулеметы знаешь?
— На заводе, в мастерских, где их ремонтировали, работал.
И это правда, пусть всего несколько дней, но работал. Что из того, что пулемет он изучил позже, когда в Днепровском отряде стоял на охране берега под Анапой. Но зачем об этом говорить?
— Как он?
— Видать, послужил, — показал на исщербленный щит и помятый кожух. И вдруг Тимофей решил проверить, просто так, на всякий случай, хорошо ли знает этот человек пулемет. — Меня беспокоит, как там пружина… Есть в затворе одна деталь, часто выходит из строя. Перетирается. А без нее и пулемет не пулемет…
Щелкнул затвором, вытащил из него пластинчатую пружинку, очистил пучком травы от масла, показал на маленькую выемку.
— Вот здесь она перетирается. Лопнет — пиши пропало. Но эта еще ничего, послужит…
Булдыга-Борщевский слушал внимательно, и в глазах его не отразилось ничего.
«Ни уха, ни рыла, ни свиной головы ты, ваше благородие, не понимаешь в пулемете», — озорно подумал Тимофей, внешне сохраняя серьезно-озабоченный вид, Убедился он в этом с радостью: если он нужен только для того, чтобы оружие в порядок привести, — одно дело, а коль он будет необходим и как пулеметчик — совсем другой разговор. С оружием в руках, да еще с таким, как «максим», ого, что можно сделать.
— Ты только устройство его знаешь или и стрелять умеешь?
— Умею. В полку Бражникова пулеметчиком был. Потом меня еще в Чека таскали.
— В Чека?
— Ну да. Все спрашивали, не говорил ли со мной сам Бражников или кто из его приближенных. Что-то там случилось… А чего со мной разговаривать? У меня взводный был; что он скажет, то я и делал… А это, — Тимофей дотронулся до щита, — надо бы испытать.
— Ну так что?
— Ленты нужны, патроны.
— Будут. К вечеру управишься?
— Вполне.
— Ну давай, Трофим, действуй.
— Тимофеем меня звать. Тимофей Недоля…
— Это все равно. Действуй. Мы тебя не забудем. И пошел.
«Не забудете… — подумал Тимофей, глядя в спину Булдыги-Борщевского. — И я не забуду… Но как же все-таки сообщить обо всем товарищу Неуспокоеву? Ладно, поживем — увидим…»
Снова взялся за пулемет. И вдруг словно укололо: где же все-таки он видел этого человека, где? Все в его лице знакомо, и эти голубые, но какие-то безжизненные глаза, и этот ровный, с горбинкой нос, и выдающийся вперед подбородок, и необычно розовые полноватые губы… И особенно чуб; да не просто чуб, а манера стряхивать головой, отчего волосы взлетали вверх и падали набок, закрывая часть лица и ухо. Где, где? У Григорьева? Среди махновцев? В полку Бражникова? Нет, нет, нет… Даже голова заболела от напряжения, но ниточку поймать не удалось — провал в памяти…
Глава XIНАСТЯ
Показался всадник. Едет по дну балки. И, как видно, издалека: у коня на груди, в паху, на боках за передними ногами темные пятна пота. А всадник… Бог ты мой, так ведь это Арканов! Начальник поста Карабуш… Вот, значит, каков он! Недаром покойный Гвоздев к нему так недоверчиво относился!..
Да, но ведь Арканов Тимофея хорошо знает, знает, что он комсомолец, готовился в партию большевиков вступить и уже считался сочувствующим. Нет, Арканов никогда не поверит, что красноармеец Тимофей Недоля мог стать изменником.
Эти мысли мгновенно пронеслись в голове Тимофея, и он даже растерялся. Арканов сразу же возьмет его под подозрение, другим расскажет. А тот, вспомнил Тима о холодных, как льдинки, глазах только что подходившего человека, ни перед чем не остановится. Ленты на спине станет вырезать и не задумается.
Но больше всего страшило Тимофея то, что он погибнет бесполезно, не успеет никому ничего сообщить о том, что здесь замышляется. Бежать? Куда? И пол сотни сажен не пройдешь, как поймают, — голая степь, отовсюду видно, как муху на тарелке. Наверное, и сторожевые посты расставлены; такое дело затевают должны быть начеку.
Эх, была бы сейчас лента, чесанул бы очередью, и порядок. А там — будь что будет. Сказал бы, пулемет дескать, неисправен…
Арканов между тем подъехал к колодцу, спешился коня сразу поить не стал, привязал к акации, боится как бы запалу не было. Наверное, сам пить захотел взял бадью, стал опускать ее.
Глубоки степные колодцы. На десятки сажен уходят они в землю. Глянешь сверху — только светлое пятнышко блестит. Да еще сушь, и веревки еле-еле хватает, и это Тимофей знал, сам утром доставал. Бывший начальник поста совсем перегнулся в колодец, только зад наружу торчит, да ноги в каме