Впрочем, и сам Павел Парамонович Клиндаухов мог бы служить образцом в соблюдении формы. Френч вычищен и каким-то образом даже выглажен, синие кавалерийские петлицы сияли морской глубиной, нарукавные знаки отличия родов войск и знаки различия пришиты так, как того требовал приказ Реввоенсовета. Вот только на локтях виднелись заплаты да сапоги без подошв, но это уже не от него зависело.
Старшина пошел приводить Фильку Руля в плакатный вид, а Клиндаухов вдруг обнаружил, что исшинковал-то он не просто лист бумаги, а отпечатанный приказ. Плюнул в сердцах и, злясь на себя, на этого так не вовремя пришедшего военмора, сел за машинку печатать заново. На листе бумаги, сквозь которую проглядывали жгучие очи полуобнаженной красавицы и надпись: «Мыло «Скромность». Вне конкуренции», — печатать приходилось на найденных где-то неиспользованных обертках, — уже виднелось:
Приказ
В ноч с 28 на 29 июля сиго, 1920 года к постю Чюбаивка, на котором находился сикрит из двюх чиловик, подошли дви шаланды с билогвардийцами…
Далее в приказе говорилось, как белогвардейцы высадились и открыли огонь и как часовой красноармеец Колупаев, отослав к заставе подчаска за подкреплением, вступил в бой. Одного он убил, двоих тяжело ранил, одного задержал, а остальные «обратилис в постыдной бигство в мори.
Да здравствюют Красный Орлы?
Командир — Гирасимов.
Воинком…»
Фамилия комиссара батальона — Урсульев — никак не поддавалась воспроизведению на машинке, получалось черт те что, и Клиндаухов, оставив место для того, чтобы вписать эту фамилию от руки, начал выстукивать свою должность: «Адю…»
Резко, требовательно зазвонил телефон — от неожиданности Павел ударил сразу по двум буквам.
— Адъютант батальона слушает вас!
Кто-то тревожно и сбивчиво, срываясь на крик, докладывал:
— …Пост Карабуш напа…
Затем какой-то стук, треск — и все.
— Что такое? Повторите! Алло, Карабуш, повторите! Что там случилось?
Трубка молчала, слышались только приглушенные щелчки и гудение.
И, уже забыв про неоконченный приказ, Клиндаухов кричал что есть силы:
— Карабуш, Карабуш! Алло, Карабуш, отвечайте!..
Пост Карабуш молчал.
…Уполномоченный особого отдела Северо-Западного района Черного моря красный военный моряк Дмитрий Неуспокоев сбросил бушлат, разулся и плюхнулся на диван. Это неуклюжее сооружение, оставшееся в кабинете с незапамятных времен, состояло, казалось, из одних пружин, кое-как прикрытых истрепанной обивкой. Но Дмитрий этого не замечал: лежал, вытянувшись во весь рост, и блаженствовал.
Ну и деньки за последнее время выдались — в небо глянуть некогда. Белые зашевелились. Только что пытались высадиться у Санджеевой балки. Часовой Захаров отбил десант почти в два десятка человек. А ночью — у Чубаевки. Молодец Колупаев, не растерялся, встретил врагов по-пролетарски [4].
Неуспокоев, как только получил известие о десанте в Чубаевке, выехал туда сам. Важные птицы пытались высадиться. В кармане убитого оказались документы на имя полковника графа Роникера. Раненые документов не имели, находились в тяжелом состоянии и говорить пока не могли, а насмерть напуганный белогвардеец, оставшийся невредимым, назвался французским консулом. Консул, дипломатический представитель, а высаживается тайком вместе с каким-то сбродом. Шлепнуть бы его безо всяких разговоров. Но нет, нельзя. Международные осложнения можно вызвать, сорвать переговоры с Францией, которые ведутся в Стокгольме и Копенгагене. Отправили его в ЧК, а потом в Центр, там разберутся, что к чему.
К кому все-таки шли эти неизвестные, и по всему видно — по оружию, по одежде, по рукам — офицеры? Ведь где-то ждут их. Ничего, вылечатся — расскажут.
Недавно поступило сообщение, что начальник поста Карабуш Арканов — бывший белый офицер, только скрывает это. Вообще-то ничего удивительного: когда части 41-й дивизии разгромили группу генерала Шиллинга и заняли Одессу, батальон пограничной стражи, охранявший побережье при белогвардейцах, почти в полном составе перешел на сторону Красной Армии. После тщательной проверки многих офицеров пришлось отправить в другие части, подальше от побережья, а кое-кого и в ЧК.
Только собрался ехать — новое сообщение: неподалеку от города, в Дофиновке, нашли склад оружия. Пришлось отправиться туда. Вот вернулся, ног под собой не чуя. И так каждый день. Неуспокоев уже позабыл, сколько часов в сутках.
«Нельзя, нельзя уставать… Не имею права…» — думает он и чувствует: откидывается голова на жесткий диванный валик, глаза закрываются сами собой, тело даже острых пружин не ощущает. Спать, спать…
Но кет, нельзя. Дал себе зарок: что бы ни случилось — два часа читать. Вскочил военмор Неуспокоев и босиком по коридору к умывальнику. Вернулся с тельняшкой в руках, с каплями воды на волосах, с мокрыми плечами и грудью. В глазах бодрый блеск, словно и не было гнетущей усталости, вызванной напряжением сегодняшнего и многих предшествующих дней. Окинул взглядом комнату, да не комнату, а шкафы с книгами. Стоят они один к одному вдоль всей стены. А книги в них какие: «Энциклопедический словарь», «Военная энциклопедия», «История искусства», «Промышленность и техника», «История земли», «История человечества», «Жизнь животных», «Жизнь растений», «Жизнь моря», «Земля и люди»… Кажется, все знания, накопленные человечеством, сюда собраны. И как только уцелела такая библиотека в эти беспокойные годы?!
Любит Дмитрий книги до самозабвения. Когда он впервые зашел в эту комнату, даже растерялся. Потом взял первую попавшуюся. О том, как образуются дождь, снег, иней. Интересно, но об этом и потом можно почитать. Взял другую, раскрыл на середине. Что-то такое непонятное, ну никакому уразумению не поддается. А кто-то разбирается. Отложил со вздохом.
Третья была о строении земли. На картинках — камни, гора в разрезе. Все ясно.
«Вот если бы и человека так…» — подумалось.
Да, за эти годы Неуспокоеву приходилось встречаться с людьми, о существовании которых он раньше и не подозревал. Сидит, бывало, перед ним такой, а что у него на душе, о чем он думает — неизвестно, и с какого боку подступиться к нему надо — неясно. Сколько приходится голову ломать, пока доберешься до сути.
Впрочем, что говорить — бывало. Вчера вот наведался в госпиталь — там один из захваченных у Чубаевки пришел в себя. Пытался поговорить с ним. На все вопросы один ответ: рыбак, захватили белогвардейцы в море, заставили идти к берегу. Вроде бы и правдоподобно, да только шито белыми нитками: какие руки у рыбака, Неуспокоев знает, до службы во флоте самому приходилось рыбачить. Нет, тут гора в разрезе не поможет…
Подтянул шнур с тусклой лампочкой поближе к дивану, привязал его обрывком шпагата и раскрыл книгу по строительному делу. Тишина вокруг: и в городе и в доме. Это в первые месяцы по ночам то выстрелы, то крики будоражили город. Сейчас нечисть прибрали к рукам, а если кто и остался — притаился. Вот процокали по камням подковы конного патруля, и снова тишина. Только снизу доносится стук «ремингтона» — неугомонный Клиндаухов печатает очередной приказ.
Читает Неуспокоев о конструкциях потолков и сводов, а сосредоточиться никак не удается. Взглянул на карту, висящую на стене. Старая, Российской империи, но кто-то выкрасил ее в красный цвет. А теперь вот опять чернота начинает заливать.
Как хотелось Дмитрию на фронт! Отказали. Побережье надо охранять. Да, надо. От села Маяки на Днестровском лимане до города Очакова почти двести километров, а в батальоне… Негусто людей. И снабжение… Губком партии наградил батальон Почетным Красным знаменем — только за последнее время пограничники отбили пять белогвардейских десантов. При вручении знамени людей надо будет построить, а в чем? Брюки и гимнастерки в заплатах, обувь не у каждого. Командир батальона Герасимов поехал в Николаев, в штаб командующего морскими силами Юго-Западного фронта. Может, удастся там получить что-нибудь. Да, дела…
Тряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли, снова взялся за строительные конструкции. А тут телефонный звонок и голос адъютанта:
— Карабуш! Карабуш! Отвечайте!..
Неуспокоев мгновенно натянул сапоги, бушлат, на ходу перебросил маузер через плечо — и вниз.
— Что такое?
— На посту что-то случилось. Позвонили — и молчат…
— Тревога!
Один за другим выбегают заспанные красноармейцы дежурного отделения, шофер выводит со двора крохотный полугрузовичок «пежо», и вот помчалась машина по пустынным улицам города, выскочила в степь. В желтоватом конусе света от фар возникают и снова скрываются в темноте то поломанные телеграфные столбы, то кучи прошлогодних перекати-поле, то огромные, как деревья, чертополохи.
Неуспокоев ничего не замечает, одно у него в голове:
— Скорей! Скорей! Скорей!
Но как ни напрягал «пежо» свой не очень-то мощный мотор, на пост прибыли, когда короткая летняя ночь была на исходе. Из серой дымки вырисовывались обрывистый берег, а внизу поседевшее от предутреннего ветра море.
И только показался пост, сразу заметили — неладно там: болтается на одной петле сорванная дверь, выбито окно. Бросились к будке, и внутри все разгромлено: порваны сигнальные книги, разбросаны флаги, разбит телефонный аппарат, на полу, в луже уже запекшейся крови, лежит телефонист с разрубленной головой.
Почти у самого берега красноармейцы обнаружили часового Гвоздева и подчаска Недолю. Семен Гвоздев лежал на спине, выражение лица его было сурово, словно он сердился за то, что ему не дали совершить всего предназначенного. И винтовку крепко сжимал в окостеневших пальцах — не отнимешь.
Тимофей уткнулся в землю ничком, как будто прилег отдохнуть на жухлую траву; винтовка, лежащая рядом, казалась непомерно большой в сравнении с его — щупленькой фигуркой. Один из красноармейцев повернул его:
— Да он еще жив! Дышит!..
— Сделать перевязку и немедленно в госпиталь, — распорядился Неуспокоев. — Да скажите там, чтобы берегли его пуще глазу!..