Однако некоторые критики ужасались не тому, что испытуемые подчинялись, а тому, что такой эксперимент вообще проводился. Профессиональные психологи фактически разбились на два лагеря[35]: одни его очень хвалили, другие жестоко критиковали. В 1964 году доктор Диана Баумринд обрушилась на него в журнале American Psychologist. Чуть позже я опубликовал там же следующий ответ:
…В одном из недавних номеров American Psychologist мне задали ряд вопросов относительно эксперимента с подчинением. Выражалось беспокойство по поводу благополучия его участников и того, были ли приняты адекватные меры, чтобы защитить их.
Начнем с того, что критик путает непредвиденный результат эксперимента с его базовой процедурой. Она пишет, в частности, будто мы специально стимулировали стресс у участников. Да, есть много способов спровоцировать стресс в лаборатории (Lazarus, 1964). Но опыт с подчинением — не из этой серии. Крайнее напряжение, которое испытывали некоторые испытуемые, стало для нас неожиданностью. Перед началом экспериментов процедура обсуждалась со многими коллегами, и ни один не предвидел реакций, которые впоследствии имели место. Вообще предсказать результаты эксперимента удается далеко не всегда. Если ученый не хочет допускать такой степени риска, он должен вообще отказаться от научных исследований.
Более того, изначально были все основания ожидать, что как только жертва начнет протестовать, испытуемые откажутся выполнять указания экспериментатора. Я спрашивал мнение многих коллег и психиатров, и практически все они ожидали, что так все и будет. Да и вообще, чтобы начать эксперимент, в котором все упирается в неподчинение, нужно исходить из веры в наличие у людей естественных ресурсов, которые позволят им преодолеть давление авторитета.
Действительно, через какое-то время стало понятно, что некоторые участники готовы дойти до максимальных значений электрошока, а другие испытывают стресс. На мой взгляд, лишь с этого момента можно было задаться вопросом о том, не свернуть ли эксперимент. Но сиюминутное волнение — это одно, а вред — совсем другое. Наши опыты продолжались, и я не видел никаких признаков душевной травмы у испытуемых. А поскольку сами они энергично поддерживали эксперимент, я решил, что исследования прекращать не стоит.
Не вызвана ли критика скорее неожиданностью результатов, чем самим методом? Некоторые испытуемые вели себя так, что это казалось шокирующе безнравственным. Но если бы все они ограничились «слабым разрядом» или отказались от участия при первых же признаках дискомфорта у «ученика» и результаты эксперимента были приятными и вдохновляющими, кто бы стал протестовать?
Один из важнейших аспектов процедуры был связан с концом экспериментальной сессии. Со всеми участниками после эксперимента проводилась специальная работа. Что именно мы им говорили, зависело от вариации эксперимента, к тому же постепенно у нас прибавлялось опыта, и мы находили новые слова. Но как минимум мы ставили их в известность, что жертва не получала опасных ударов током. У всех испытуемых была дружественная встреча с невредимым «учеником» и долгая беседа с экспериментатором. Не подчинившимся испытуемым мы объясняли эксперимент таким образом, чтобы поддержать их чувство правоты. Послушных уверяли, что их поведение абсолютно нормально, а внутренний конфликт имел место у всех участников. Мы сообщили участникам, что по окончании экспериментальной серии вышлем полный отчет. С некоторыми из них мы провели дополнительные подробные беседы.
По окончании экспериментальной серии испытуемые получили письменный отчет, в котором излагались детали экспериментальной процедуры и результаты. Опять-таки их собственная роль в экспериментах подавалась без попытки унизить; мы уважали их поведение в ходе экспериментов. Все участники также получили опросник, касающийся их участия в исследовании. Он позволял им выразить свои мысли и чувства по поводу своего поведения.
Ответы на опросник подтвердили мою догадку, что испытуемые позитивно восприняли эксперимент. Если брать количественный аспект (см. таблицу 8), 84 % испытуемых выразили положительные эмоции от эксперимента, 15 % — нейтральные, и лишь 1,3 % — негативные. Понятно, что к этим цифрам следует относиться с осторожностью. Однако сбрасывать их со счета не стоит.
Кроме того, четыре пятых испытуемых полагали необходимым дальнейшее проведение подобных экспериментов, а 74 % заявили, что в результате узнали о себе нечто важное.
Дополнительные опросы и оценки проводилась в плановом порядке и не были вызваны тем, что мы заметили какой-то особый риск в экспериментальной процедуре. На мой взгляд, испытуемые абсолютно не подвергались опасности и не рисковали получить душевную травму.
По мнению критика, после эксперимента человек не находит оправдания своим поступкам и не может себя простить. Однако обычно дело обстоит иначе. Механизмы, которые заставляли его подчиняться и нажимать на рубильник, продолжают действовать и после эксперимента, позволяя ему оправдывать свое поведение. Люди думают то же, что и во время эксперимента: «Я выполнял задание, порученное мне руководителем».
Поскольку идея наказывать жертв током отвратительна, то когда посторонние люди слышат о самой затее, они уверены: «Испытуемые откажутся подчиняться». А когда становятся известны результаты, прежнее убеждение сменяется другим: «Они не смогут с этим жить». Однако обе формы отрицания результатов в равной степени ошибочны. Многие участники не только подчиняются до самого конца, но и не получают душевной травмы.
Отсутствие травмы — одно из минимальных условий эксперимента. Между тем в участии есть и плюсы. Наш критик полагает, что люди не извлекли никакой пользы из эксперимента. Но это не так. И неслучайно многие ощущали благодарность за участие в важном, по их мнению, исследовании. Через год после эксперимента один человек написал: «Эксперимент укрепил мою убежденность в том, что следует избегать вреда ближнему, даже если для этого нужно ослушаться начальника».
Еще один отзыв: «Мне лично эксперимент показал, сколь важно каждому человеку иметь твердую почву, которая станет основой для решений, даже самых мелких. Полагаю, люди должны больше размышлять о себе и своих взаимоотношениях с миром и окружающими. Если этот эксперимент поколеблет чью-то излишнюю самоуверенность, он уже не напрасен».
И это далеко не единственные из положительных и интересных отзывов, которые поступили от участников.
Пятистраничный отчет, разосланный участникам после эксперимента, был специально составлен так, чтобы всячески подчеркнуть ценность их участия. Он затрагивал и общую концепцию экспериментальной программы, и логику замысла, описывал результаты десятка экспериментов, причины внутреннего конфликта и возможное значение эксперимента. Испытуемые реагировали с воодушевлением. Многие выразили желание участвовать в дальнейших экспериментальных исследованиях. Отчет был разослан всем участникам несколько лет назад. Тщательность, с которой он был подготовлен, опровергает мнение критика, будто нам не было дела до того, вынесут ли люди пользу из своего участия.
Критик опасается, что участники будут неприязненно относиться к любым психологическим экспериментам из-за интенсивности переживаний, связанных с лабораторными процедурами. У меня другие наблюдения: люди чаще воспринимают негативно «пустой» лабораторный час со стереотипными процедурами. Выходя из лаборатории, они думают, что убили время на дурацкое и бесполезное занятие.
Наши же испытуемые в целом отнеслись к своему участию в эксперименте совершенно иначе. Они увидели здесь возможность что-то узнать о человеке вообще и о себе в частности.
Через год после завершения экспериментальной программы я начал дополнительное исследование. Для этого был приглашен со стороны врач-психиатр, имеющий опыт лечения амбулаторных больных. Он провел беседы с 40 нашими испытуемыми. При этом он уделил особое внимание тем, кто, по его мнению, мог получить душевную травму. Эти возможные травматические последствия он и хотел выявить. Но вот его вывод: да, некоторые испытуемые испытали сильный стресс, но «ни у кого не обнаружены признаки травмы… свою роль (в эксперименте) каждый воспринял так, как и ожидается от человека с устойчивой моделью поведения. Не обнаружено никаких следов травматических реакций». Нашему критику стоило бы учесть эти данные, прежде чем браться за перо!
По большому счету, критик полагает, что изучать подчинение в подобной ситуации нельзя, поскольку у испытуемого якобы нет разумной альтернативы подчинению. Упускается из виду следующий факт: подчинились отнюдь не все. А раз так, значит, не подчиниться можно. Общая структура экспериментальной ситуации не исключает этого.
У критика вызывает тревогу высокий уровень подчиняемости в первом эксперименте. В той вариации эксперимента, которой она уделила особое внимание, 65 % испытуемых подчинялись до конца. Однако учтем общую картину: степень подчиняемости сильно менялась от одной разновидности эксперимента к другой. В некоторых из них 90 % испытуемых отказались продолжать эксперимент. Я считаю, что уровни подчиняемости и неподчиняемости объясняются не только самим фактом эксперимента, но и спецификой элементов в каждой экспериментальной ситуации. А эти элементы систематически менялись в нашей программе исследований.
Забота о человеческом достоинстве основана на уважении к способности человека совершать нравственные поступки. По мнению критика, экспериментатор заставлял испытуемых применить электрошок. Категорически с этим не согласен. Да, экспериментатор отдает команды. Однако между командой и результатом находится нечто важное: действующее лицо, которое может подчиниться или не подчиниться. Я исходил из убеждения, что каждый человек, пришедший в нашу лабораторию, волен согласиться с требованиями авторитета или отвергнуть их. Этот подход связан с верой в человеческое достоинство: каждый способен решать сам, что ему делать. И мы видим, что многие испытуемые отвергали указания экспериментатора, утверждая тем самым человеческие идеалы.