Может, она обманывалась. Может, Азиз постепенно пробуждал ее к жизни, еще когда шутил и улыбался ей во время своих визитов в Париж. Но надо было приехать в Кадар, выйти за пределы привычного мирка, чтобы она ожила полностью. Чтобы осознала, как любит его.
– О чем ты думаешь? – спросил Азиз, поцелуй за поцелуем поднимаясь вверх по ее животу.
Оливия посмотрела на его растрепанную смоляную макушку, на хитро искрящиеся глаза, дразнящую улыбку. Она знала, что Азиз не захочет услышать правду. Если он догадается, насколько она влюблена, то убежит так быстро, как сможет.
– Ни о чем особенном, – легко сказала она и погладила его по волосам.
– У тебя было ужасно серьезное выражение лица, – сказал Азиз, в последний раз поцеловал ее живот и перекатился на спину, расслабленно держа Оливию за руку.
Оливия посмотрела на их сцепленные руки и не могла больше удерживаться, не пытаться узнать о нем больше.
– Я думала о тебе, Азиз. – Она улыбнулась, хотя получилось неуверенно. – Представляла, как ты бегаешь по коридорам дворца и запускаешь бумажные самолетики.
Он ответил слабой улыбкой, но выражение его лица стало настороженным.
– Может, наш сын или дочь тоже будут это делать.
Это было напоминание, почему она здесь? Ради ребенка. Внезапно ее слова, что она выходит замуж за Азиза только ради ребенка, показались очень холодными. Но хотя ей захотелось сказать, что теперь это не так и, возможно, никогда не было правдой, слова застряли в горле.
– Может быть, – сказала она вместо этого, хотя пока эта картина представлялась только далекой мечтой. Ей пришлось напоминать себе, что она действительно уже могла забеременеть. Они не предохранялись, а цикл у нее всегда был нерегулярным. Но пока что Оливия не хотела думать о ребенке. Только об Азизе.
– Ты говорил, что был близок с матерью… – начала она, и Азиз сел на кровати.
– Почему ты так меня расспрашиваешь, Оливия? – спросил он, потянувшись за одеждой.
– Я тебя задела этими вопросами? Я просто хочу узнать…
– Почему? Какая теперь разница? Передумывать уже поздно.
– Передумывать? Я не собираюсь!
– Ты же пытаешься выяснить, какой из меня получится отец, – пояснил Азиз, пожимая плечами, как будто ему уже наскучил разговор. Он натянул шорты, пальцами пригладил волосы и взял часы с прикроватного столика.
– Азиз, – медленно сказала она, – дело не в том, каким отцом ты станешь когда-нибудь. Я хочу больше узнать о тебе. Ради тебя. И меня. Теперь ты мой муж, и не важно, что мы подписали, о чем договорились. Мы женаты, у нас с тобой отношения на всю жизнь. – Она набрала воздуха в грудь и упрямо продолжила: – Ты собираешься всегда меня отталкивать?
– Я не знал, что ты хочешь быть ближе.
У Оливии сердце замерло на секунду, а потом застучало сильнее.
– Что, если так? – спросила она отважно.
Азиз стоял спиной. Она не могла увидеть выражение его лица, хотя ей все равно никогда не удавалось угадать, что он думает и чувствует. Он прекрасно умел скрывать эмоции. Как и она сама до того, как он все изменил.
Азиз не поворачивался. Он не знал, что ответить, не понимал, чего Оливия от него хочет. Весь день он избегал ее вопросов, не хотел открывать ей душу, хотя она явно хотела именно этого. Но зачем? Она уже дала ему понять, чего ждет от их брака.
Ребенка. Ничего больше.
– Не вижу причин разводить задушевные разговоры, – сказал он наконец, все еще стоя к ней спиной. – Мы договорились, что не хотим знать друг друга настолько близко.
– Мы договорились, что все подлежит обсуждению, – напомнила Оливия. – Или это уже неправда?
– Нет, – спустя минуту ответил Азиз. Он наконец повернулся. Оливия сидела на кровати, скрестив ноги и завернувшись в простыню. Ее волосы, уже почти вернувшиеся к естественному карамельному цвету, рассыпались по плечам, а молочная кожа залилась румянцем. Она была прекрасна. И выглядела намного счастливее, чем раньше, несмотря на тень во взгляде. Тень, которую наверняка вызвало его упрямство.
Он сел на край кровати и уставился на смятые простыни.
– Мой отец… – начал он медленно, с трудом выталкивая каждое слово из перехваченного горла. – Мой отец всегда ненавидел меня и то, что я был ему нужен в качестве наследника.
– Из-за Халиля? – мягко спросила Оливия, накрывая его руку своей.
Азиз с усилием сглотнул и кивнул:
– Отец всегда любил его. Предпочитал его мне.
– Но он же его изгнал.
– Знаю. За это отец ненавидел себя. Халиль был обожаемым старшим сыном, любимчиком всего дворца, всей страны… – Он осекся, слыша, как хрипло звучит его голос, чувствуя, как отчаянно бьется сердце, как застарелые гнев и горечь неумолимо прорываются на волю.
Он не хотел все это вспоминать, ворошить былое. Уже то, что ему пришлось вернуться в Кадар, давалось тяжело. А теперь он вытаскивал все мучительные воспоминания прошлого. Но, начав, он не мог остановиться. Даже не хотел останавливаться.
Он забрал руку у Оливии и поднялся с кровати.
– Хочешь узнать меня получше, Оливия? Хорошо. Если говорить прямо, то мой отец меня ненавидел. Ненавидел с того момента, как я оказался во дворце, а может, даже до того. – Он с усилием втянул воздух и медленно выдохнул. – Хотя полагаю, что ему было совершенно все равно, кто я такой, пока я не оказался его наследником. Но когда ему пришлось обратить на меня внимание, он возненавидел меня за это. За то, что я вообще понадобился ему. В отместку он превратил мою жизнь в ад.
Его голос дрожал, грудь сжималась от презрения к себе, разъедая душу как кислота. Он не хотел об этом вспоминать. Говорить об этом было еще хуже. Однако, хотя он большую часть жизни делал вид, что прошлого не существует, скрывал от всех свои страхи, недостатки, самого себя, теперь он не мог бороться с искушением рассказать все.
Это стремление было похоже на порыв броситься под поезд или спрыгнуть с высоты. Жажда смерти, как говорил Фрейд. Сейчас именно эта жажда овладела Азизом. Глупое и извращенное желание все рассказать Оливии. Но он знал, что не выдержит того, как она будет смотреть на него потом. Однако сейчас он рискнул взглянуть на нее украдкой. Она была спокойна.
– Сколько тебе было лет, когда ты стал наследником? – спросила она.
– Четыре.
– Ох, Азиз… – Ее голос и взгляд смягчились от сочувствия, которое было для него невыносимо. Ощущалось как жалость.
– Расскажи мне, – снова попросила она, так мягко и печально, что ее голос и слова словно обвили Азиза шелковыми лентами, поймали в плен, оставляя в беспомощной ярости и отчаянии.
– Ты правда хочешь знать все уродливые, жалкие подробности? Меня и мою мать ненавидели и презирали. Над нами насмехались с того момента, как мы переступили порог дворца, издевались все: мой отец, персонал, все до последнего человека. Мою мать это практически довело до смерти. Она была простой девушкой из деревни, шейх выбрал ее в наложницы, не спрашивая ее мнения. Она никогда не хотела стать королевой.
– Азиз… – прошептала Оливия, но он едва ее услышал. Теперь, начав рассказывать, он больше не мог остановиться, пока не изольет все до последней мучительной подробности.
– Сначала все выглядело мелочами: кто-то забыл поклониться, кто-то не выразил почтение, которого она заслуживала при своем титуле. Мама игнорировала это, потому что ей казалось, что так будет легче. Безопаснее. Но потом, с попущения отца, персонал стал смелее, стал издеваться почти открыто. Подставляли подножки. Распускали сплетни во дворце и в городе. И отец ничего с этим не делал. – Азиз сглотнул, чувствуя желчь на языке. – Он превратил нашу жизнь в насмешку. Мать перестала выходить на публику. Жила в своих комнатах, все время боясь, что ее изгонят, как Халиля. И я боялся того же. – Он сглотнул, дыша рывками, пока не смог взять себя в руки отчаянным усилием воли.
Когда он заговорил снова, голос звучал бесстрастно и ровно.
– Мой отец всеми силами старался показать всем вокруг, какое я ничтожество. Он приводил меня на совет министров и высмеивал перед ними.
Азиз все равно старался ему угодить. Часами запоминал все, о чем мог спросить отец: факты из истории Кадара, конституцию, законодательство. Если он ошибался хоть в чем-то, отец называл его бездарностью, отвешивал пощечину и выставлял прочь.
– Ох, – выдохнула Оливия, – Азиз. Мне так жаль.
– Знаешь, что хуже всего? – сказал он едва слышно, не в силах на нее посмотреть. – Я все равно его любил. Бог знает почему. Но я любил его и… – Он осекся, ненавидя себя за то, что рассказывал все это. Что не мог не рассказывать. – Я так хотел, чтобы он тоже меня любил. Делал все, что мог, лишь бы он посмотрел на меня с добром.
Голос сорвался, и Азиз выругался, резко отворачиваясь.
– Один раз я даже спросил его. Спросил в лоб, почему он меня не любит. – Он покачал головой: воспоминание двадцатилетней давности до сих пор заставляло его чувствовать себя маленьким мальчиком с разбитым сердцем. – Знаешь, что он сказал? «Почему я должен тебя любить?»
С бессильным, усталым смешком Азиз невидяще уставился в окно.
– Я так и не смог найти ответ на этот вопрос.
– Зато я могу, – прошептала Оливия, и он понял, как жалко прозвучали его слова. Жалуется на то, что его никто не любил.
– Только не надо читать мне лекцию про самооценку, – сказал он, стараясь, чтобы слова звучали легко, восстанавливая броню плейбоя-джентльмена. – Все равно все это в далеком прошлом.
– Все равно это важно.
– Ну конечно. Потому что это влияет на мои нынешние решения. Но именно поэтому тебе не надо бояться, что я в тебя влюблюсь, Оливия. – Он заставил себя улыбнуться, словно действительно именно этим хотел ее убедить и успокоить. – Не собираюсь снова никому отдавать сердце.
– Я знаю, – тихо сказала она. – Но то, что тебя отверг отец, не значит, что другие тоже отвергнут.
– Я не собираюсь так рисковать. И ты, насколько я помню, тоже не собиралась, – резко сказал он, напоминая им обоим об условиях их брачного союза и о том, почему они поставили именно такие условия. Потому что нельзя убедить кого-то полюбить тебя, как ни пытайся. Лучше не пытаться вообще.