– Но мы же не собирались его ломать, а, сержант?
– Что? Не хочешь ли ты сказать, будто Железная Ласточка понимает, кто друг, а кто враг? Да ну… Это же просто кусок старого железа…
В тишине что-то тинькнуло. Колон и Шнобби затаили дыхание.
– Зато какая удивительная машина, а, Шнобби? Только погляди, какие гладкие линии!
Наступила еще одна пауза, в течение которой оба продолжали удерживать дыхание, и Шнобби подхватил:
– Ну что, сержант, големы уже здесь, и наша смена подошла к концу. Я напишу подробный рапорт, как только мы вернемся в штаб, и, кстати, ты так и не вернул мне мой карандаш.
Пара удалилась на диво быстрым шагом, и Железная Ласточка осталась одна. А некоторое время спустя раздался очень тихий звук, походивший отчасти на свист, отчасти на смешок.
Рано или поздно все, так или иначе связанное с железными дорогами, попадало к Мокрицу на стол, и, как правило, он безотлагательно пересылал это дальше. Но сейчас он переводил внимательный взгляд с документов на явно сконфуженного Дика Кекса.
– Ну же, Дик, рассказывай, что, по-твоему, произошло вчера ночью. Похоже, граги планировали сделать с Ласточкой что-то посерьезнее вмятины. Не исключено, что это связано с нападением на станцию, правда, были… существенные отличия. Привести паровоз в негодность можно по-разному, но Стража прибыла на место преступления за считаные минуты, и, если верить их словам, Ласточка постояла за себя и обезвредила одного из злоумышленников. Я давно знаком с этими стражниками, и в какой бы заварушке они ни участвовали, они всегда выступают против численно превосходящего противника, по крайней мере так они говорят, когда рядом нет свидетелей. Но ведь и впрямь все выглядит так, будто она сама покарала обидчика, если можно так выразиться, и вскипятила его. Пол до сих пор не оттерли. Как, по-твоему, такое могло случиться, Дик? Это какое-то волшебство?
Дик покраснел и ответил:
– Господин Липвиг, я инженер. Я не верю в волшебство, но сейчас мне кажется, что, может быть, волшебство верит в Железную Ласточку. Каждый день я прихожу на работу и вижу там наблюдателей за поездами… Они теперь даже палатки разбивают на участке, ты заметил? Они знают о Ласточке чуть ли не больше моего – представляешь? – и я смотрю на пассажиров, которые до сих пор на ней катаются, вижу их лица, и это лица не инженеров, а скорее людей, которые пришли в церковь, и я не могу понять, что же происходит? Нет, я не могу объяснить, каким образом Железная Ласточка убила этого гнома, который хотел убить ее, и почему она никогда не делала ничего подобного, когда вокруг были другие люди. Все это похоже на сознание, а я не знаю, как она мыслит.
Дик раскраснелся как мак, и Мокрицу стало жаль инженера, который жил в мире, где вещи делали то, что им положено, числа складывались в суммы, а вычисления плясали под стук счетной линейки, как им и положено. Он вдруг оказался в мире умозрительного, где линейка теряла свой авторитет.
Дик растерянно посмотрел на Мокрица и спросил:
– Ты думаешь, возможно, чтобы у машины вроде Железной Ласточки была… душа?
«О господи, – подумал Мокриц, – к такому меня жизнь не готовила». Вслух же он ответил:
– Я вот смотрю, как ты проводишь по Ласточке рукой, когда она останавливается, и со стороны кажется, что ты ее гладишь. И я замечал, что другие машинисты тоже так делают, и, хотя Скорые имеют номера, я слышал, что им все равно присваивают имена и даже разговаривают с ними, иногда сплошными междометиями, но все же разговаривают с механической штуковиной. Я задавался вопросом: что, если жизнь каким-то образом передалась ей? Я даже начал замечать, что пассажиры каждый раз, когда они поднимаются на борт Железной Ласточки, тоже похлопывают ее, но спроси у них – и они не смогут объяснить почему. Но что ты сам думаешь?
– А-а, понимаю, о чем ты. На первых порах, когда я только начинал, помню, я все время разговаривал с Ласточкой, и часто кричал на нее, и даже ругался, особенно когда она артачилась. Да, может, ты и дело говоришь. В ней многое от меня. Моя кровь, и ведра пота, и много, много слез. Я кончик пальца в ней потерял, и почти все ногти из-за нее намертво посинели, и по всему выходит, что в Ласточке действительно есть часть меня.
Он как будто смутился от своих слов, так что Мокриц поспешил поддержать его:
– Ты прав, Дик. Это как раз тот случай, когда надо отставить вопросы, как и почему, и просто помнить, что оно работает – что бы это ни было, – но может и сломаться, если кто-то начнет умничать и докапываться до сути происходящего. Порой бывают ситуации, где счетной линейкой не управиться. И я бы на твоем месте сегодня хорошенько смазал Ласточку и начистил ее до блеска, пусть она видит своих почитателей и чувствует их почтение. Они жаждут чего-то, чего – мне неизвестно. Снимай сливки – и не порть дела чрезмерными сомнениями и беспокойствами. И я обещаю тебе, что ни словом не обмолвлюсь об этом разговоре…
А потом он приободрился и воскликнул:
– Не вешай нос, Дик, жизнь хороша! Помогли тебе твои логарифмы познакомиться с мисс Эмили?
Дик густо покраснел.
– Ага, мы с ней поболтали немного, про Железную Ласточку в основном, и ее мама пригласила меня к ним завтра на чай.
– В таком случае рекомендую обзавестись новой рубашкой, которая не будет заляпана маслом, почистить ботинки, ногти и… все остальное. И теперь, когда ты гребешь деньги лопатой, ты просто обязан купить модный костюм. Могу подсказать пару мест, где ты получишь то, что нужно. – Мокриц принюхался и добавил: – И прими заодно ванну. Ради Эмили.
Дик покраснел пуще прежнего и усмехнулся:
– Это ты прав, господин Липвиг. Эх, жалко, я не такой галантерейный, как ты.
– Все просто, Дик. Просто будь собой. Этого у тебя никто не отнимет.
А когда Мокриц покинул кабинет, чтобы еще раз самому взглянуть на место вчерашнего происшествия, он столкнулся с Гарри Королем, одетым с иголочки и взвинченным до предела.
На Гарри красовался галстук-бабочка.
– Ненавижу эти штуки, ну вот какой в них смысл? – проворчал он. – Сегодня опять тащиться на очередной светский раут. Юффи их обожает. Говорил я ей, что занят, куча дел же на железной дороге, но нет, она вознамерилась воспитать из меня приличного человека. А эти премудрости, с какого ножа можно есть, а с какой вилки нельзя? Они же специально путают таких простаков, как я, чтобы мы чувствовали себя не в своей тарелке. Еда с любой вилки одинаково вкусная, но если я ошибусь, Юффи ух как стиснет мне колено! Она хочет записать меня на уроки к блаблапеду, но на этом я ставлю точку. Какой ни есть, но я все еще Гарри Король, и говорить буду как Гарри Король. Я сказал ей, что не прочь раздавать деньги сиротам и все такое – ну нравится мне, когда детские мордашки загораются как звездочки, – но не выношу показуху и нескончаемый треп, когда я лучше пошел бы на работу и сделал дело. Юффи говорит, что это ноблесс оближ, но пускай они все оближутся – не обязан же я на все соглашаться, так? Ужасно, когда человек не может побыть самим собой, ближ или не ближ.
В пятидесяти милях от Анк-Морпорка в пупстороннем направлении расположился Чортов лес. Кому-то он служит поводом для шуток, но, так или иначе, на протяжении всего года здесь не смолкает птичий щебет и стук топоров. А еще там полно семейных угольных шахт, которые слишком малы, чтобы на них зарились гномы, и в самый раз, чтобы хватало на жизнь.
В это прекрасное утро в кузнице семейства Уэсли Тигель Уэсли спорил со своим братом.
– Ладно, ты кузнец, допустим, но этот их мотор мене кажется очень сложным механизмом. Джед, ты мастер на все руки и мужик крепкий, но я сомневаюсь, чтобы ты сам сколотил целый паровоз. Мало ты книжек читал, как по мене. Ты же видел, как оно у них на участке. Все в дыму, у мужиков линейки эти, а ты даже не понял, для чего они им.
Этот самый Джед, с которого градом лились пот и грязь, оторвался от наковальни.
– Да все просто. Кипятишь воду, горячо кипятишь, от этого двигаются поршни, а поршни крутят колеса. Вот и все, собственно. Только не забыть еще масло и мазут. Я думаю, сложнее всего будет остановить, когда оно разгонится.
Тигель Уэсли, которого местные считали мозговым центром в их семье, в том смысле, что хоть какие-то мозги в ней были, очень нервничал по этому поводу и не хотел униматься.
– Я в курсе, что ты был Кузнецом Года в Промеже три года подряд и серебряный кубок получил, которым мама так гордится, но не знаю… Мене кажется, что все тут немного сложнее. Секрет фирмы и все такое.
Некоторое время Джед как будто общался с духами, а потом заявил:
– Ну а у мене котел уже почти готов, и это факт. И я думаю, что если не торопиться, то не о чем и волноваться. Я ведь видел, как пар выходит из маминого чайника, – это просто мокрый воздух.
Одной огромной ручищей он постучал по котлу, водруженному на самодельный помост рядом с его верстаком.
– Помоги мене вытащить это наружу, и давай попробуем… Выключить всегда успеем, если оно капризничать станет, и уж с каким-то дурацким чайником я сладить сумею.
Они вынесли гигантский сосуд на улицу – по правде говоря, большую часть веса с радостью принял на себя Джед. Брат наблюдал за ним с восхищением и некоторым мандражом, по крайней мере, так он сказал бы, если бы знал о существовании этого слова. Но Тигель лишь чувствовал, как пот струится по его спине. Он начал пятиться назад, в очередной раз пытаясь воззвать к здравому смыслу старшего брата.
– Ну, я не знаю, Джед, они делали всякие измерения, с уровнями и все такое, а когда оно шипело, то ого-го как оно шипело.
– Да, и нам доллар стоило посмотреть на это! И не беспокойся уже об этой палке-считалке… я же сказал, у мене мозгов побольше, чем у котла! А если что не заладится, переплавлю его на подковы. Давай я огонь разведу, а ты поможешь мехи качать.
Когда Тигель помог брату установить котел на открытом воздухе среди деревьев, он ухватился за последнюю возможность вразумить брата.