По сравнению с другими мятежами Шмальцбергский мятеж разворачивался постепенно, он растекался по туннелям и шахтам как патока и был такой же липкий. Знаток мятежей легко узнал бы эту схему. Двое нашепчут третьему, что именно это нужно сделать, потому что все остальные тоже будут это делать, ты же не хочешь оказаться на проигравшей стороне? Всегда находились сомневающиеся, но волна все набирала разбег. Подземный Шмальцберг во многих отношениях был ульем, и вот рой решил, что ему нужна новая королева.
Пламен и изгнанные гномы, разумеется, были в эпицентре всего этого, и сейчас они с триумфом[63] возвратились и обосновались на прежнем месте так, будто оно принадлежало им по праву…
«Никто не должен пострадать», – говорили они, и возможно, гномы в ответ бормотали: «Ну, это же в их собственных интересах». Были и другие уступки вроде: «Настало время для свежей крови» или «Мы обязаны сохранить наши священные обычаи». И если вы были чувствительны к веяниям, вы бы заметили, как гномы, нормальные здравомыслящие гномы, авторитетные и справедливые, все же понемножку начинали нарушать обеты, которые они некогда давали со всей серьезностью, потому что улей жужжал, и им не хотелось оказаться ужаленными.
Ключевыми словами было: «восстановить порядок» и «вернуться к истокам подлинной гномовости».
Однако всегда найдется тот, кто не станет гудеть вместе с роем, и сейчас это был Альбрехт Альбрехтсон, вокруг которого сплотились гномы, категорически возражавшие против переворота и готовые сохранять верность Рысу Рыссону, что бы ни случилось. Температура в коридорах накалялась, и назрел негласный вопрос: кто первым ужалит?
Альбрехт Альбрехтсон положил ладонь на Каменную Лепешку.
– Мои дорогие гномы, я дал клятву, и вы тоже. И как мы все знаем с детских лет, гинунгагап поджидает душегубов и клятвопреступников. – Его лицо исказила гримаса. Он продолжал: – Возможно, я ослышался.
– Обстоятельства изменились, – сказал Пламен. – Король слишком любезничает с троллями и с проклятыми людьми, и, ради всего святого, он даже подписал декларацию о том, что гоблины – гоблины, вы слышите? – заслуживают к себе такого же отношения, как и гномы! Не знаю насчет вас, но я не считаю гоблина равным себе.
В звенящей тишине Альбрехтсон еле слышно спросил:
– А Кумское соглашение? Достигнутое взаимопонимание, которое сохранит мир на нашем веку? Мы все приняли в нем участие. И теперь мы с легкостью нарушим собственную клятву!
– Я ничего не подписывал, – возразил Пламен.
– Да, не подписывал, – согласился Альбрехтсон. – Его подписал Рыс Рыссон от лица всех гномов.
– Не от моего лица, – не унимался Пламен. – И я не верю в эту мизансцену в пещере. Сам знаешь, каковы люди. Не удивлюсь, если какой-нибудь Витинари сам туда ее и поместил.
На этот раз тишина была громогласной. Они все видели странную картину в Кумской долине, где пещерный воздух был так холоден, а два погибших короля вошли в историю в состоянии преднамеренного пата. И, быть может, кто-то задумался, что сделают мертвые короли, если нарушить их мир. Молчание прервал Пламен.
– Нам нужна стабильность, – говорил он. – Не обязательно доводить до греха, никто не пострадает. Я могу поклясться в этом.
– Извини, – возразил Альбрехт. – Эта клятва будет чем-то отличаться от той, которую ты давал своему королю, изменник?
Лязг стремительно обнажаемого оружия эхом отозвался в зале, а за ним наступила оглушительная тишина – никто не хотел первым наносить удар. Это была тупиковая ситуация, которая не нравилась никому.
– Я не стану отвечать на глупую провокацию, – процедил Пламен. – Нужно разбираться с тем, что есть. Нужно сделать так, чтобы мир стал тем местом, которое мы хотим для себя, где гномы займут свое законное место за столом. Времена изменились. Нам нужен тот, кто всегда готов защищать наши интересы. Все твердят, что мир меняется. Я сделаю так, что эти перемены принесут гномам только лучшее.
Он подошел к Альбрехту и протянул ему руку.
– Ты раньше тоже так думал, друг. Почему ты не присоединишься ко мне?
Все дружно затаили дыхание.
Альбрехт на мгновение замялся.
– Можешь сунуть это предложение себе в свитер.
Тянулось молчание. Разве что некоторые гномы спрашивали у соседей: «Что это значит?» – а другие, успевшие повидать мир и имевшие дело с людьми, объясняли: «Это как сказать – засунь туда, где не светит солнце», на что те гномы, которые не разбирались в человеческих обычаях, говорили: «Это о той миленькой долине подле Слайса? Приятное место», – пока кто-то не произнес: «Короче, это значит «засунь это себе в задницу» – «Ах, вот оно что».
– Может, проголосуем? – предложил Пламен. – Все, кто против меня и против достойной защиты нашего рода, каким он был с незапамятных времен, пусть поднимут руки и покажут свои лица.
Альбрехт поспешно сел на Каменную Лепешку.
– Да, – сказал Пламен. – Посиди подольше, друг мой, и заработаешь себе геморрой.
Послышался смех, но смех неспокойный. И как ни странно, гномы подумали, прежде чем сделать. Да, гоблины поднимались в обществе, так же как и люди, и тролли, и на игровой доске мира гномам тоже были нужны союзники. Ну и что, если сменится король? Когда король вернется, он обнаружит это постфактум, а мир будет слишком занят собственными делами. В политике постоянно случаются радикальные перемены… Немой, невысказанный вопрос был в другом. Все понимали, что если сейчас гном пойдет на гнома, это распространится повсюду, и с чем тогда они останутся?
В зале под самой крышей замка леди Марголотты, возвышающегося над глубочайшим ущельем Убервальда, хозяйку разбудил дежурный Игорь, чем вызвал ее крайнее недовольство.
Она приоткрыла крышку своего гроба и спросила:
– Что такое? Еще даже не сумьерки.
– Ферьезные дела творийтьфя, гофпожа. Говаривайт, в Шмальцберге мятеж, и Пламен ефть зачинщик.
Игорь внимательно смотрел на свою госпожу, которая внезапно впала в задумчивость. Он на всякий случай отошел подальше – мало ли, вдруг она вспылит.
– Этот крысеныш? – только и сказала леди Марголотта, к его изумлению. – Такие вещи всерьез испытывают на прочность мою черную льенту. Как дальеко разошлись вестьи?
– Фовфем недалеко, хозяйка. Фемафоры закрывайт по приказаний Пламена.
Воркующий тон госпожи встревожил Игоря. Если бы шелк умел разговаривать, у него был бы именно такой голос.
– По его приказаньию? В самом делье? Это мы еще посмотрьим. Йа, еще как посмотрьим.
Леди Марголотта вышла на балкон и спрыгнула в каньон, набирая скорость в полете, пока не добралась до первой клик-башни за пределами Убервальда. Там она мягко приземлилась на небольшую площадку так близко от смотрителя, что тот чуть не поседел. Впрочем, он уже успел убедиться, что леди Марголотта была черноленточницей и вообще крайне полезной соседкой.
– О, Артур, это ты, – сказала она. – Как поживает супруга? Извиньи, что потрьевожила.
Смотритель несколько нервно ответил:
– У Долорес все хорошо, госпожа, спасибо за беспокойство.
– А киндер?
– У детей все в полном порядке, спасибо, госпожа, и благодарствую за помощь с оплатой обучения.
– Нье за что. Башня еще работает?
– Да, госпожа, но на линии, видимо, какие-то проблемы. У нас ужасно долгая задержка, и мы не понимаем, что происходит. Похоже, боевые граги опять взялись за свое.
– Да, Артур, я знаю. Битте, отправь кльик лорду Витьинари и копию – алмазному королю троллей. И в центральный офис Щеботана, чтобы доставили Рысу Рыссону. Разумьеется, моими личнымьи кодами, первостепенный приоритьет.
Топая ногой по полу, она подождала, пока Артур выполнял задание, и вздохнула с облегчением, когда он закончил.
– Данке шон, Артур. Будь так добр, передай прьедназначенные мнье сообщения своим курьером-гоблином прьи первой возможностьи, битте? О, кстатьи, скоро у твоего киндера дьень рождения, йа?
– Да, завтра!
В ладонь семафорщика упала увесистая золотая монета.
– Скажи ему, пусть не тратит все сразу, – сказал голос издалека, и вдруг леди Марголотта пропала с башни. Смотритель беспокойно взглянул на блестящую монету у себя в руке. Вот так и вела себя знать. Работать с ними было выгодно. А леди Марголотта помогла его семье, когда у них серьезно заболела дочка. Ну, подумаешь, вампирша. Лишь бы человек был хороший. И он был только рад ей услужить.
Возвращения домой пришлось ждать долго, но оно стоило долгой разлуки. А после приятного вечера, проведенного с Дорой Гаей, что могло быть лучше, чем визит дворцовых стражников, которые будят тебя в три утра? Ответ был очевиден: абсолютно что угодно.
Кроссли пришел в такое негодование, что стражники попятились от него за порог. Мокриц услышал слова своего дворецкого:
– Это возмутительно! А как же хабеас корпус?
И старший стражник сказал:
– А что хабеас корпус?
Мокриц вздохнул и натянул штаны. Сейчас он всегда держал их под рукой именно ради таких случаев. Он был сыт этим по горло. Сунув ноги в туфли и на ходу застегивая пуговицы на рубашке, он практически скатился вниз по лестнице, где стражники с ухмылками на лицах отодвинули в сторону протестующего Кроссли.
Мокриц заметил Дору Гаю, которая смотрела с лестницы, пребывая в своем самом шпилечном настроении, и тут настал один из тех моментов, когда думаешь: «а катись оно все»… Стражники ввалились в холл, а он подошел к ним и потребовал:
– Где ваш ордер?
– Чего? Не нужен нам никакой ордер.
– Ладно, – согласился Мокриц. – Тогда совет на будущее. Вам, ради вашего же блага, стоило бы серьезно задуматься над тем, чтобы извиниться перед моей женой за то, что потревожили ее покой в такое время суток. У нее очень… портится настроение, если разбудить ее не вовремя.
В тот же момент Дора Гая перегнулась через перила и сказала:
– У меня в руках первоклассный арбалет, один из лучших в ассортименте Коренного и Рукисилы, и я могу сделать только один выстрел, господа, так что выбирайте, в кого из нарушителей мне метить? Потому что сейчас вы кажетесь мне именно нарушителями, и довольно бесцеремонными. В конце концов простого: «Господин, не соблаговолишь ли пройти с нами», – было бы достаточно. Мокриц? – Дора Гая вскинула заряженный арбалет к плечу и продолжила: – Это тот самый, со слабым спуском? Вечно их путаю.