– Послушайте, – сказала Сьюзен. – Я не… Я не… Послушайте, я понимаю, что происходит. Действительно понимаю. У моего дедушки тоже есть парк, абсолютно черный. Но Лобсанг собрал часы! Ну, не он сам, но его часть. Значит, он спасает мир и разрушает его одновременно?
– Семейная черта, – ответил Когд. – Именно этим и занимается Время каждое следующее мгновение.
Он посмотрел на Сьюзен, как учитель – на прилежную, но глуповатую ученицу.
– Попробуй взглянуть с другой стороны, – сказал он. – Думай обо всем сразу. «Всё» – какое обыденное слово… Но «всё» значит… всё. Это гораздо больше, чем вселенная. И всё содержит все возможные события, которые могут произойти в любое время во всех существующих мирах. Не пытайся искать идеальные решения для отдельных проблем. Рано или поздно всё становится причиной всего остального.
– Вы хотите сказать, что один маленький мирок не имеет значения? – спросила Сьюзен.
Когд махнул рукой, и на камне появились два бокала с вином.
– Всё имеет ровно такое же значение, как и всё остальное, – промолвил он.
Сьюзен поморщилась.
– Знаете, именно поэтому мне никогда не нравились философы, – отозвалась она. – По их словам, все легко и просто, но стоит только выйти в реальный мир, как мгновенно сталкиваешься с трудностями. Сами посмотрите вокруг. Готова поспорить, что эти лужайки нужно пропалывать, фонтаны – чистить, а павлины теряют перья и портят клумбы… ну, или они ненастоящие павлины.
– Нет, здесь все настоящее, – уверил Когд. – По крайней мере, не менее настоящее, чем все остальное. Но это есть идеальный миг. – Он снова улыбнулся Сьюзен. – И на его фоне столетия меркнут, склоняя головы.
– Я предпочла бы более осязаемую, гм, философию, – парировала Сьюзен и сделала глоток вина. Оно было идеальным.
– Разумеется. Я и не сомневался. Ты цепляешься за логику, как моллюск – за скалу во время шторма. Что ж, попробую сформулировать более конкретные советы… Защищай то, что мало́, не бегай с ножницами и помни: всегда есть шанс на неожиданную конфетку. – Когд улыбнулся. – И никогда, никогда не упускай идеальный момент.
Ветер донес брызги от фонтана до их бокалов. Это длилось буквально миг. Когд поднялся.
– Что ж, по-моему, встреча между моей женой и моим же сыном завершилась, – сказал он.
Парк потускнел и пропал. Каменная скамья растаяла как туман, как только Сьюзен поднялась с нее, хотя до этого момента казалась твердой, гм, как камень, которым, по сути, она и была. Бокал исчез из ее руки, оставив только воспоминания о своем присутствии в пальцах и вкус вина во рту.
Лобсанг стоял перед часами. Времени нигде не было видно, но тон звучащей в комнате мелодии изменился.
– Она счастлива, – сообщил Лобсанг. – Она теперь свободна.
Сьюзен огляделась. Вместе с парком исчез и Когд. Не осталось ничего, кроме уходивших в бесконечность стеклянных комнат.
– Ты не захотел поговорить со своим отцом? – спросила Сьюзен.
– Потом. Время еще будет, – промолвил Лобсанг. – Уж я-то об этом позабочусь.
То, как он это сказал, осторожно роняя слова в пространство, заставило ее оглянуться.
– Ты собираешься взять все на себя? – удивилась она. – Стать Временем?
– Да.
– Но ты ведь почти человек!
– И что?
Лобсанг улыбнулся, в точности как его отец. Это была снисходительная улыбка бога. Сьюзен такие вот улыбочки просто бесили.
– А что находится во всех этих комнатах? – сменила тему она. – Ты это знаешь?
– Тут хранится идеальный миг. В каждой из них. Удлеплекс удлеплексов идеальных мигов.
– А я вот не уверена, что идеальный миг вообще существует, – буркнула Сьюзен. – Ну что, теперь мы можем вернуться домой?
Лобсанг, обмотав кулак полой рясы, ударил по стеклу передней стенки часов. Оно разбилось, и осколки посыпались на землю.
– Когда окажемся на другой стороне, – произнес он, – не останавливайся и не оборачивайся. Будет много осколков.
– Я попытаюсь спрятаться за скамейками, – пообещала Сьюзен.
– Скорее всего, их не будет.
– ПИСК?
Смерть Крыс забрался на часы и весело смотрел на них сверху вниз.
– А с ним что будем делать? – спросил Лобсанг.
– Он сам о себе позаботится, – ответила Сьюзен. – О нем можешь не беспокоиться.
Лобсанг кивнул.
– Возьми меня за руку, – сказал он.
Она послушалась.
Свободной рукой Лобсанг схватил маятник и остановил часы. В мире разверзлась сине-зеленая дыра.
Обратный путь был гораздо быстрее, но, когда мир снова обрел свое существование, Сьюзен вдруг поняла, что плывет в воде. В коричневой, грязной и воняющей гнилыми растениями. Преодолевая сопротивление намокшего платья, Сьюзен всплыла на поверхность и огляделась по сторонам, пытаясь понять, куда ее занесло.
Солнце, как пригвожденное, висело на небе. Воздух был тяжел и влажен, а еще за ней с расстояния всего нескольких футов наблюдала пара ноздрей.
Сьюзен была воспитана практичной девушкой, и это подразумевалось, что ее научили плавать. В данной области Щеботанский колледж для молодых барышень был весьма передовым учебным заведением, и наставницы, работающие там, считали, что барышня, которая не может проплыть в одежде как минимум две дистанции, просто плохо старается. Благодаря тамошним педагогам Сьюзен научилась плавать четырьмя стилями и освоила несколько видов искусственного дыхания, а поэтому в воде чувствовала себя как рыба. Она даже знала, что нужно делать, если окажешься в одном водоеме с гиппопотамом, а именно – срочно найти другой водоем. Гиппопотамы только с расстояния выглядят большими и симпатичными. А вблизи они просто большие.
Сьюзен призвала себе на помощь всю унаследованную мощь смертоносного голоса плюс навыки школьной учительницы младших классов и заорала:
– А НУ, ПРОВАЛИВАЙ!
Существо в отчаянии забарахталось, пытаясь развернуться, а Сьюзен поплыла к берегу. Которого как такового не было: вода переходила в сушу серией песчаных отмелей, засасывающих илистых луж, переплетенных корней деревьев и болотин. Насекомые тучами летали над головой, а потом…
…А потом появились скользкие булыжники под ногами, а из тумана донесся грохот копыт…
…А потом возник лед, громоздящийся на мертвые деревья…
… А потом ее за руку взял Лобсанг.
– Я нашел тебя, – сказал он.
– Ты только что уничтожил историю, – сказала Сьюзен. – Перевернул все с ног на голову!
Она была весьма шокирована встречей с гиппопотамом. Никогда не подозревала, что рот может быть настолько зловонным, большим и глубоким.
– Знаю. Мне пришлось так поступить. Другого выхода не было. Ты, случаем, не знаешь, где сейчас Лю-Цзе? Я спрашиваю потому, что Смерть может найти любое живое существо, а ты, ну, как бы…
– Да-да, хватит оправдываться, – мрачно перебила Сьюзен.
Она вытянула руку и сосредоточилась. В ее руке начал обретать форму жизнеизмеритель Лю-Цзе. Она вдруг вспомнила, какой он на самом деле тяжелый.
– Лю-Цзе всего в нескольких сотнях ярдов. Вон там, – сообщила она, показывая на скованный морозом сугроб.
– А я знаю, когда он сейчас, – ответил Лобсанг. – Ровно в шестидесяти тысячах лет от нас. Поэтому…
Лю-Цзе, когда его нашли, спокойно разглядывал гигантского мамонта. Косматый лоб животного морщился в несказанных муках. Мамонт пытался смотреть на Лю-Цзе, и одновременно с этим три клетки его мозга судорожно решали наисложнейшую проблему: растоптать монаха или просто вышвырнуть из скованного льдом пейзажа. Одна клетка говорила «растоптать», вторая – «выкинуть», а третья отвлеклась и думала о разнузданном сексе.
– Значит, ты никогда не слышал о Правиле Номер Один… – промолвил Лю-Цзе, обращаясь к его хоботу.
Рядом с ним из пустоты появился Лобсанг.
– Метельщик, нам пора уходить!
Появление Лобсанга, судя по всему, нисколько не удивило Лю-Цзе, хотя ему явно не понравилось то, что его отвлекли.
– Не стоит торопиться, чудо-отрок, – возразил он. – У меня все под контролем…
– А где ее светлость? – спросила Сьюзен.
– За сугробом, – ответил Лю-Цзе, показывая большим пальцем направление и одновременно пытаясь пересмотреть пару разнесенных на пять футов глаз. – Когда эта штука появилась, она заорала и подвернула ногу. Видите, видите? Похоже, я заставил его забеспокоиться…
Сьюзен обошла сугроб и подняла Едину на ноги.
– Пошли, мы уходим, – резко приказала она.
– Я видела, как ему отрубили голову! – бессвязно забормотала Едина. – А потом мы вдруг оказались здесь!
– Да, такое иногда случается, – согласилась Сьюзен.
Едина уставилась на нее выпученными глазами.
– Жизнь полна сюрпризов, – пояснила Сьюзен, но замолчала, вдруг поставив себя на место бедняжки.
Она была одной из этих, просто надела на себя… Вернее, она сначала надела на себя тело, ну, скажем, как пальто, а потом… В конце концов, так ведь можно сказать о любом человеке, не правда ли?
Сьюзен уже думала о том, во что превращается человеческая душа, оторванная от тела. Может, в некое подобие Аудитора? Но это означало, что Едина, с каждой минутой все крепче соединявшаяся со своей плотью, становится неким подобием человека. Причем эти же слова относятся и к Лобсангу, и к самой Сьюзен. Кто знает, где начинается и где заканчивается человеческая природа?
– Пошли, – повторила она. – Мы должны держаться вместе, верно?
Подобно пронзающим воздух осколкам стекла, обломки истории разлетались во все стороны, сталкиваясь и пересекаясь во тьме.
Впрочем, был один маяк. Долина Ой-Донг снова и снова переживала постоянно повторяющийся день. В огромном зале, откуда ушло все время, замерли гигантские цилиндры. Одни раскололись. Другие расплавились. Третьи взорвались. Некоторые просто исчезли. Но один еще вращался.
Большой Танда, самый старый и большой Ингибитор, медленно вращался на базальтовом подшипнике, наматывая время с одной стороны и разматывая с другой, обеспечивая, как завещал Когд, нескончаемый идеальный день. Рамбут Рукопут сидел в зале в одиночестве, смотрел при свете масляной лампы на вращающийся цилиндр и изредка бросал пригоршню смазки в основание.