— Большое сердце — это верный признак кардиомиопатии. Вы не знали? — продолжила язвить Надя.
— А мозг — это вышестоящий орган управления, и видно, Надежда Ивановна, что его у вас нет, потому что вы не можете управлять ни своим языком, ни своей судьбой! — рявкнул Парамонов. — Кстати, у меня для вас тоже есть пожелание — до конца рабочей жизни загорать через окошко ординаторской, чтобы жизнь вас дразнила своими прелестями и не давала ими воспользоваться в полной мере.
— Так, беседа приобретает оттенок трагедии, разбавленной фарсом, но не забывайте, что мы не на театральных подмостках, — снова вмешался Любимцев. — Теперь я хочу взять слово. Игорь, с днем рождения! Желаю тебе позитивных мыслей. Сохраняй в памяти только хорошее. Ты никогда не останешься один, это, наверное, такое природное чувство самосохранения — всегда стремиться быть с кем-то. И этому можно только позавидовать. Дело за малым — встретиться со своей настоящей судьбой.
— Спасибо, друг! — уже более или менее спокойно поблагодарил Игорь Петрович и снова вернулся за стол. — А насчет зависимости от погоды я отвечу интересующейся коллеге с длинным носом. Да, мое настроение зависит от комфорта, а хорошая погода — это комфорт. Я люблю удобную, уютную жизнь. И не вижу в этом ничего плохого. И еще. Не боюсь наказаний и не боюсь смерти. Замечу, мы работаем в роддоме, и здесь чаще умирают коллеги, чем пациентки и новорожденные. Больше всего мне противно увидеть себя в зеркале старым и немощным. Ненавижу и боюсь только ее — безобразную, бессильную и неинтересную старость. Сейчас я достаточно молод, надеюсь только на лучшее.
— Вы всегда будете молодым. Как и другие акушеры. Знаете, почему? Потому что постоянное присутствие среди маленьких детей не дает душе увядать, — Александра Владимировна попыталась поддержать Игоря Петровича.
Чтобы опередить очередную Надину беспардонность, я тут же вставила:
— А я люблю жизнь во всех ее проявлениях, вернее не так: я научилась находить хорошее во всем. Единственное, что совершенно не принимаю, — это насилие и смерть.
— Вот спорное утверждение, — стал сопротивляться Исаев. — Когда ты чувствуешь себя плохо, а тебя заставляют искать в этом хорошее — не является ли это насилием над собой?
— Не могу понять, Леша, с кем ты — с белыми или красными? — шепотом спросила я.
— С победителями, — тихо парировал Алексей Семенович.
— Согласен, — продолжил Парамонов, — это чистой воды обман. Мне не нравится обманывать самого себя.
— Брависсимо! Я аплодирую стоя! Вспомните, что вы говорили минутой раньше: «Обман — это самая что ни на есть правда!» — все-таки снова встряла Надежда. — То есть других обманывать можно, а себя ни-ни. Обман — это грандиозная боль.
— Я не знаю, кто вас обидел и почему вы сегодня такая агрессивная, Надежда Ивановна, — наконец-то расслабившись, высказался Игорь Петрович. — Скажу одно: в случае такого отношения к обману нужно признать свою беспомощность в моменте и научиться больше не попадать в ловушки, расставленные судьбой. А если вы считаете обман болью, то воспринимайте эту боль уроком.
— Сейчас в роддоме рожает женщина… рожает мертвого ребенка, я не знаю. Зачем ей этот урок боли? — проговорила я.
— Зачатие, потеря, жизнь, смерть… Рождение — это шаг к земной жизни, смерть — это шаг к вечной жизни, — вдруг выдал Алексей Семенович.
— Леша, ты еще скажи, что жизнь — это скоростная трасса к смерти, — вставил Любимцев. — И чтобы окончательно убедить нас в своей развитой способности философствовать, добавь, что конец — это начало другого конца.
— Вот вы, Сергей Васильевич, как оказывается, прекрасно оперируете словами, а я неплохо оперирую людей, — гордо отчеканил Исаев.
— Один-один, — подытожил Парамонов.
— Люди всячески пытаются создать иллюзию продолжающейся жизни на Земле, делают чучела животных, мумифицируют людей, один мужчина в Индии заказал себе восковую фигуру умершей жены и живет с ней, — продолжила я начатую тему. — Я так понимаю, это тоже вынужденный обман для того, чтобы справиться с болью потери.
— Нужно признать, что все нами обсуждаемое — очень сложная тема, которая, кстати, не совсем подходит для праздничного обеда. Но вывод из всего делаю один: наша основная задача как врачей — помогать людям справляться с болью, физической и душевной, и любые средства в этом хороши, даже обман, — безапелляционно завершил Любимцев.
— На этом предлагаю закончить нашу беседу, — сказала Ольга Олеговна, и все единодушно согласились.
Мы стали убирать со стола. Когда я домывала последнюю тарелку, ко мне подошел Парамонов.
— Как настроение, Игорь Петрович? — поинтересовалась я.
— Великолепное, но я не расстраиваюсь! — ответил он и добавил: — Ирина Павловна, вы счастливы?
— Даже не думай, Игорь! Нет в квадрате! — я вдруг перешла на ты. — Видишь на пальце кольцо — это мое все. Я понимаю, что ты сейчас в полной неразберихе и хочешь простого человеческого тепла, но рассматривай реальные варианты решения проблемы. Их, поверь, немало. И они — не я. Вообще, для меня производственный брак — вещь, не удовлетворяющая установленным требованиям.
«Вот тебе, дорогой муженек, и «поделись с ними моей любовью». Еще один такой совет, и на следующее дежурство с Парамоновым пойдешь сам, а там делись с ним, чем хочешь!» — мысленно заявила я любимому.
Игорь Петрович ничего не сказал, но я почувствовала, что решимости после моих слов он не потерял. Ну, как есть. Если ему легче сейчас быть к кому-то приклеенным, путь за это держится, я пока не стану обрывать нить его умиротворения.
Малыми шагами двигаюсь вперед.
В ритм не попадаю, сил недостает.
Путаю дорогу, чувствую — пропал.
То, что будет трудно, я не ожидал.
Каждое движенье болью отдает.
Посижу, возможно, все сейчас пройдет.
Есть надежда все же до тебя дойти,
Только бы не сбиться с верного пути.
Я встаю, не нужно мне себя жалеть.
Не боюсь внезапно духом ослабеть.
Звон на колокольне, чудо-образа…
И смотреть хочу я лишь в твои глаза.
Глава 8
Я снова спустилась к Арине.
В соседней предродовой педиатр Ольга разговаривала с роженицей:
— Беременность далась мне легко, я была занята работой, а с первого дня декретного отпуска пошла на курсы. Там меня все время отправляли домой отдыхать. Но мне нравились лекции, работа в библиотеке, а самое главное — общение. Помню, когда в аудиторию входил профессор и громогласно приветствовал нас: «Здравствуйте, товарищи курсанты!» — малыш тут же переворачивался внутри меня с ног на голову.
— Здорово! Вы такая молодец! А я вот весь декретный отпуск шила одежки для ребенка.
— Нет, это вы молодец, а я рабочий ишак, что в принципе для семьи вредно.
— Вы врач, вам нужно много учиться, чтобы правильно лечить нас, пациентов!
— Пусть будет так! Ну и вот. Я отучилась и через два дня после завершения занятий ночью у меня начались схватки. Вначале я не сообразила, что это они, просто потягивал живот. Боли усилились. Я разбудила мужа, и он вызвал скорую помощь. Не могу сказать, что по-особенному готовилась к родам, просто следовала совету одной коллеги: «Тренируй мысли». И каждый день стала представлять себе, как это может быть, что я буду чувствовать и делать в той или иной ситуации. Еще дала себе слово ни в коем случае не кричать. Так и сделала. Сообразила, что схватка длится около минуты, эту минуту страданий можно и перетерпеть.
— Здорово! Хороший совет! Мне сейчас ничего не болит, но, когда все начнется по-настоящему, я стану вести обратный отсчет боли по секундам, — умилилась рожающая слушательница.
— Сначала схватки были слабыми, потом начались настоящие. Я пыталась спасаться и массажем, и теплой водой, и правильным дыханием. Потом стало совсем невыносимо. Появилось ощущение, что у меня выламывает кости таза. Акушер решился меня обезболить. Немного помогло. Я чуток даже вздремнула. Еще несколько часов — и потуги. Ребенок был крупный, далось мне это непросто.
— Извините, что перебиваю. То есть у вас живот совсем не болел? Только кости?
— В основном. Потуг я не чувствовала. До сих пор не могу объяснить, что это такое. Не было у меня непроизвольного сокращения мышц брюшного пресса, настолько они растянулись к концу беременности. Я стояла и просто наклонялась, когда мне командовали.
— Бывает же такое! — изумилась женщина.
— Бывает и не такое. Роды настолько вымотали меня, что практически не осталось сил обнять дочь. Но хорошо помню: в маленьких глазках была такая осмысленность, что я удивилась. Невероятное чувство охватило меня. Не знаю, как это описать, не придумано таких слов. Это что-то неземное, — глаза Ольги стали влажными от приятных воспоминаний.
— А как вы потом с ребенком управлялись? Не было тяжело?
— В послеродовом отделении я не могла ни на секунду отойти от моей малышки. Из 24 часов в сутки я была рядом с ней 23 часа и 55 минут. Это невообразимая привязанность. В один момент мне стал никто не нужен. Смысл жизни поменялся на 180 градусов. Не знала, что во мне такой мощный материнский инстинкт. Ты начинаешь жить только своим ребенком, ее дыханием, улыбками, лепетом. Сейчас она с моими родителями, и я каждую минуту думаю только о ней.
— Здорово! Так мне про роды никто не рассказывал!
Я тихонько порадовалась этой беседе. Искренние слова быстро доходят до души и сердца.
Зашла в предродовую к Арине. Девушка тихо с кем-то разговаривала по телефону, увидев меня, быстро его отключила. На ее лице было все то же спокойствие.
— Арина, мне нужно вас осмотреть, чтобы понять, как продвигаются роды.
— Надеюсь, все идет как нужно. Чувствую внизу давление головки, слава Богу, что вы меня обезболили, и я не мучаюсь хотя бы физически.