Ассистенте, как правило, выбирался из титулованной знати, как и большинство из примерно сорока старших советников (в Севилье их называли «вейнтикуатрос», поскольку их было двадцать четыре), в то время как хурадос («представители народа», по словам короля Энрике III, всенародно избираемые по приходам) должны были просто происходить из хороших семей – то есть идальго. Шестеро высших чиновников были представителями высшей знати, назначенными Короной (хотя вскоре эта должность стала продаваться): в 1522 году это были герцоги Медина Сидония и Бехар, маркизы Аркос, Тарифа и Вильянуэва, а также Мартин Серон, мещанин, который вел себя надменнее любого герцога. Главный полицейский чин (альгвасил майор) был самым важным представителем исполнительной власти в городе. Его назначал лично монарх, причем пожизненно, и жилье он имел в здании кабильдо. Он был исполнителем правосудия и председательствовал на собраниях в отсутствие высших чиновников. Он распоряжался ночным дозором и тюрьмой.
Эти представители севильской знати контролировали все городские должности, так что не удивительно, что главными протоколистами и нотариусами в течение нескольких поколений были представители семьи Пинеда; заместителями главного начальника полиции (альферес майор) всегда являлись маркизы ла Альгаба, а комендантом Алькасара, как правило, были Гусманы (графы Оливарес). Замком Триана командовал, как правило, герцог Медина де лас Торрес. Из чиновников, претворявших в жизнь решения кабильдо (фиелес эхекуторес), двое назначались советниками, двое – хурадос и двое напрямую горожанами. Они следили за мерами и весами и такими вопросами, как права на лов рыбы. Они посещали тюрьмы и следили, чтобы пятьсот или более заключенных были накормлены, а также должны были наблюдать за исполнением наказаний – такими, как публичная порка или казнь, чтобы не допускать ненужных жестокостей. В этом они никогда не были одиноки: народ любил такие зрелища, как и костры инквизиции на лугу Сан-Себастьян.
Эта муниципальная деятельность финансировалась из городских налогов: например альмохарифаско, акабалы и терсии. Первый налагался на импорт и экспорт, второй был налогом с продаж импортных товаров в городе, а последний – треть, полагавшаяся Короне в церковной десятине.
Мавританские стены Севильи, частично альморавидские, частично альмохадские, тянулись почти на четыре мили, увенчанные более чем сотней башен, с двенадцатью вратами{1785}, а также с тремя или четырьмя малыми дверьми (постихос). Некоторые участки стены сохранились до сих пор – например у ворот Макарены, хотя сейчас они изуродованы следами от пуль – напоминание о расстрелах времен гражданской войны в XX веке, которая по размаху не шла ни в какое сравнение с гражданской войной времен Карла V.
Самой важной башней в XVI веке была Торре-дель-Оро на берегу реки близ Хересских ворот, в которой находилась тюрьма Сан-Эрменхильдо. Но у всех ворот были башни, и в большинстве из них жили родственники или друзья, либо чиновники на различных условиях ренты или по другим договренностям{1786}. Торре-дель-Оро была построена альмохадами в качестве дозорной башни, а затем использовалась как сокровищница. В 1522 году Каса де Контратасьон использовала ее для хранения драгоценных металлов, привезенных из Нового Света. Сокровища Кортеса, привезенные его «прокурадорами», пролежали здесь несколько месяцев к ярости его отца и друзей. Севилья, как говорили, лежала в устье «реки Америк», приносившей ей золото и серебро{1787}.
Неподалеку от этой башни в начале XVI века всегда стоял импровизированный подъемный механизм, который применялся при выгрузке с речных судов камня и прочих материалов, необходимых для постройки собора{1788}. С восточных стен города можно было видеть искусно сделанный мост длиной в 300 ярдов – тоже мусульманское сооружение. Он состоял из семнадцати лодок, поставленных поперек реки и соединенных железными цепями. Этот мост связывал город с Трианой, городом-спутником, по сути уже тогда пригородом, производившим фарфор и мыло. Это был дом множества моряков, ходивших в Новый Свет, город судоходства, а его мрачный полуразрушенный мавританский замок Сан-Хорхе стал местной штаб-квартирой инквизиции, одновременно тюрьмой и судом.
Мост постоянно нуждался в ремонте. Дерево для него обычно поставлялось со склонов Сьерра-Морены и из Константины. Порой кабильдо или Корона предлагали построить каменный мост – но эту идею всегда отвергали, поскольку считалось, что такой мост рухнет под собственной тяжестью из-за природы здешнего речного дна. Дальновидные горожане надеялись, что однажды по Гвадалквивиру снова можно будет подниматься до самой Кордовы, как в дни Рима.
Командовал на стенах, будучи, таким образом, главным защитником города в любой чрезвычайной ситуации, Фернандо Энрикес де Рибера, маркиз Тарифа. В 1522 году он только что вернулся из паломничества в Иерусалим – через Италию – и, привезя домой немного святой земли из этого судьбоносного края, вскоре построил Каса-дель-Пилатос – «дом Пилата» – в память о своем путешествии. Его сопровождал поэт Хуан дель Энсина, чье воображение было направлено в нужное русло, когда его покровитель предложил построить дом Пилата в Севилье.
С этих стен можно было увидеть несколько монастырей за пределами города: Лас-Куэвас, чьи сады так восхитили венецианца Наваджеро, прекрасный Сан-Исидоре и Лос-Ремедиос. Видны были и многочисленные сады – Уэрта-дель-Корсо, где однажды будет жить поэт Бальтазар дель Алькасар, Уэрта-де-ла-Флор в Риане – «ключ к Альхарафе». За стенами к северу лежали руины римской Италики, а на юго-востоке располагалось место казней на лугу Сан-Себастьян, а также еврейское кладбище, лежащее прямо за Пуэрта-де-ла-Карне. Также можно было увидеть, как Фернандо Колон, ученый и библиофил, незаконный сын первого адмирала, разбивал сад возле своего дома близ Пуэрта-де-Голес. Там же находился прекрасный Уэрта-дель-Рей, выходивший на Кампану, где у маркиза Тарифы был прелестный сельский дом возле озера, окруженный апельсиновым садом.
Но самый величественный вид открывался на востоке: Гвадалквивир, золотая цепь, связывавшая город с Атлантикой и Новым Светом, а также Старым. В реке по-прежнему было полно рыбы – от миноги до окуня. На берегах стояли Ареналь – буквально «пески», – но это слово удостоилось обозначать целый мир. Каждый год мореходство все набирало обороты, поскольку здесь сосредотачивалась севильская торговля с Новым Светом. Ареналь едва выдерживал ее: в нем недоставало набережных (и только одна была каменной), было мало причалов, а расширяться было некуда. Каждый новый кораблестроитель пытался захватить место под солнцем, многие уже стояли на пороге великого богатства{1789}. Купцы и моряки, капитаны и галерные рабы, торговцы – всем нужен был проезд в Америку, и писцы записывали их. Нищие и паломники, надеющиеся сбежать преступники, авантюристы, мечтающие о богатстве, – все встречались в Аренале. Здесь можно было найти поэтов и проституток, жен галерных рабов и моряков.
К 1522 году основные интересы торговцев были направлены на Индии. Корабли для плавания туда были небольшими по сравнению с галерами, бороздившими Средиземное море, – редко кто более 100 тонн грузоподъемностью. Но их было много: с 1506 по 1515 год в Индии совершило рейсы 289 судов; с 1516 по 1525 год – 499{1790}. Севильский морской регистр показывает, что в те годы основным конечным пунктом маршрута этих судов были Канары или Новый Свет{1791}.
Корабли, ходившие в Новый Свет, были разных типов, но съестные припасы на них, как правило, были такими же, как в экспедиции Педрариаса: куры и лошади, но никаких коров или крупных животных. Средний моряк мог рассчитывать на литр вина в день и, возможно, на полкило галет. К ним могли добавляться масло, уксус, нут, бобы, вяленое мясо или солонина и рыба{1792}. Часовой со стены мог каждый день наблюдать погрузку тех или иных из этих припасов.
Купцы начали привозить разнообразные американские товары: красильное дерево бразил, рабов, золото и жемчуг. Вскоре сюда будут поставлять тростниковый сахар с Карибских островов, ананасы, картофель и томаты. Три последних продукта были почти неизвестны, но король Фердинанд ел картофель и пробовал ананас, и скоро некоторое количество этих товаров появится в Аренале.
Основные здания в стенах Севильи были связаны с религией. Христианство доминировало в жизни людей. Люди строили церкви ради вдохновения, для самоутверждения, а также для впечатления, поскольку они несли не только духовное успокоение, но и служили пропагандой. Частные дома и дворцы Севильи, какими бы величавыми они ни были, казались скромными по сравнению с церквями, прячась на арабский манер в глухих переулках, а не выходя на широкие улицы, – хотя некоторые начали строить площади пред ними, как перед дворцом герцога Медина Сидония на нынешней Пласа-де-ла-Виктория. Исключением был волшебный дворец Алькасар, мавританское строение, расширенное и усовершенствованное христианским королем Педро Жестоким.
Самой большой площадью была, видимо, Пласа-де-ла-Лагуна, ныне Аламеда-де-Эркулес, где постоянно проводились бои быков. Но была и перекрытая арками Пласа-де-Сан-Франсиско с очаровательными мирадорами и чудесным фонтаном в одном конце, обрамленная ратушей, верховным судом, монастырем Святого Франсиска и тюрьмой. На этой площади располагался рынок, где торговали хлебом, рыбой, мясом, овощами и фруктами. Неподалеку, перед старой мечетью, находилась Пласа де Сан-Сальвадор, где отчаянно торговались торговцы канатами, свечами и зеленщики.