В декабре 1492 года Фердинанд подвергся нападению вооруженного ножом убийцы на Пласа-дель-Рей в столице Каталонии. К счастью, король носил тяжелую золотую цепь, которая остановила удар, и он остался жив. Нападавший, явно сумасшедший, Хуан де Канамарес, признался в том, что дьявол велел ему убить короля, поскольку королевство по праву принадлежало ему. Королева «помчалась к мужу» – но не раньше, чем приказала всем военным галерам прибыть в порт, чтобы защитить инфанта. «Созвали целый батальон докторов и хирургов, – писал Мартир, – мы мечемся между страхом и надеждой»{372}. После нескольких дней лихорадки Фердинанд поправился, а убийца умер ужасной смертью, подробности которой скрывали от Изабеллы до самого момента казни{373}. Изабелла написала своему исповеднику Талавере: «Так мы и убедились, что короли тоже смертны»{374}.
В январе 1493 года двое монархов подписали мирный договор с Францией, по которому та возвращала завоеванные провинции Руссильон и Серданью. Взамен монархи согласились позволить французскому королю Карлу VIII пройти в Италию, дабы сразиться с племянником Фердинанда, Ферранте (Фердинанд), королем Неаполя. Фердинанд и Изабелла направились в Перпиньян, дабы присутствовать на праздновании в честь возвращения провинций, хотя Изабелла в длинном письме жаловалась на утомительность столь частых обедов с французскими послами.
В течение всех этих месяцев монархам не было никакого дела до возможных достижений Колумба, и они были столь же равнодушны, когда их ушей достигли известия о страданиях их недавних подданных, упорствующих евреев. Многих из них похитили и продали в рабство корсары, их продавали в тех же портах, откуда они отплывали, в то время как других продавали на рынках рабов в Фесе или Танжере. Немногие вернулись и обратились добровольно{375}.
Однако монархов заинтересовало известие о том, что после смерти папы римского Иннокентия VIII в конце июля 1492 года и его скорого погребения в гробнице, спроектированной Поллайоло, конклав в Риме избрал папой кардинала Борджиа, который принадлежал к той же валенсийской семье, что и Каликст III (его дядя). Борджиа принял папскую тиару как Александр VI, ему был шестьдесят один год. Как говорил Гвиччардини, «его победа получена потому, что он открыто купил многие голоса, частично обещаниями санов и мест»{376}.
Все знали, что Борджиа не окажется «святым папой римским», чье появление в 1493 году предрекали мечтатели, – человеком, который станет не гнаться за властью, а будет заботиться о благополучии душ. Да, он был развратником, гедонистом, светским и весьма очаровательным человеком, непростительно чувственным женолюбцем, он покровительствовал своей семье, в том числе своему сыну-убийце Чезаре, – но он являлся наполовину испанцем, что было на руку Фердинанду и Изабелле. Петер Мартир довольно грубо прокомментировал это, сказав, что если Борджиа сделал своего старшего сына герцогом Гандиа, будучи всего лишь кардиналом, то теперь он его точно возведет в короли{377}. Он писал, что хотя Александр VI и испанец, монархам очень не по душе его «лукавство, непристойность и амбициозность по отношению к своим детям»{378}.
Но, несмотря на это, монархам было на руку то, что Александр был папой: основным языком в Риме теперь был валенсийский, и так оставалось во время его правления{379}. Фердинанд, которому Борджиа нравился, был не из тех, кто будет спорить с кем-либо из-за моральных убеждений. Как вице-канцлер папы Сикста IV, Борджиа влиял на то, чтобы политика Рима шла на пользу Фердинанду и Изабелле с тех самых пор, как он посетил Испанию, будучи папским представителем в 1472 году, надеясь заручиться активной поддержкой Испании против турок. Это Борджиа убедил юного кардинала Мендосу встать на сторону Фердинанда и Изабеллы в 1472 году и предать короля Энрике. Он издал буллу, позволившую этим троюродным брату и сестре пожениться, и он разрешил Фердинанду взять главенство в ордене Сант-Яго в 1472 году после смерти Родриго Манрике. Также, по мнению флорентийского историка Франческо Гвиччардини, Александр обладал завидной хитростью и дальновидностью, прекрасной рассудительностью, великолепной способностью убеждать людей, а также невероятной сноровкой и внимательностью к важным делам. Правда, Гвиччардини считал, что эти качества перевешивались его «непристойным поведением, нечестностью, бесстыдностью, богохульной склонностью ко лжи, непочтительностью, безудержной и ненасытной амбициозностью, более чем варварской жестокостью и пламенным желанием возвеличить своих бесчисленных детей»{380}. Историк Инфессура заметил, что сразу после того, как Борджиа стал папой, он раздал свои богатства небогатым кардиналам, что проголосовали за него, и лидером которых был Асканио Сфорца{381}.
Монархи послали поздравительное письмо Колумбу, когда тот был на пути в Барселону. Они были довольны тем, что «Господь позволил вам закончить так же хорошо, как и начать, дабы вы послужили и Ему, и нам, и королевства наши получат великие блага»{382}. Они попросили Колумба поспешить в Барселону и называли его всеми титулами, что он попросил, – адмирал Океана, вице-король и губернатор Индии.
Но сначала Колумб направился в Палос, а потом в Севилью, где его радостно встречали на улицах. Среди встречавших был юный Бартоломе де Лас Касас, будущий историк, поборник справедливости и апостол Индии. Потом он с триумфом вернулся в Барселону, пройдя через Кордову, Мурсию, Валенсию и Таррагону. При нем еще были семь оставшихся в живых индейцев, которых он собирался показать в Барселоне{383}.
Мартин Алонсо Пинсон также прибыл в Испанию на «Пинте», в город Байона, что в Галисии, недалеко от Виго, за пару дней до того, как Колумб достиг Севильи. Он был готов устроить Колумбу проблемы, опровергнув его историю; к тому же он вполне мог бы заявить, что он первым достиг Европы по возвращении из Нового Света. Он написал монархам о том, что нашел материк (Китай?), а также острова, в то время как Колумб считал, что он нашел лишь острова. Но Пинсон умер, как только достиг Севильи, – возможно, от сифилиса; монархи же в любом случае были рады видеть своего адмирала. Все же, сложись ситуация иначе, Америка, возможно, называлась бы Пинсония.
Колумб явился в Барселону примерно 21 апреля. Лас Касас сказал, что улицы были полны народу, что монархи принимали Колумба как героя, позволив ему ехать вместе с ними в процессии. Он добавил, что внешность адмирала была похожа на внешность сенаторов древней Римской империи{384}. Петер Мартир, который там присутствовал, написал, что «Колумб был принят с почестями королем и королевой, ему было позволено сидеть в их присутствии, что было знаком великой почести и любви среди испанцев». Он также добавил, что он был «как один из тех, кого древние величали богами»{385}. Картограф Хайме Ферре, который также был там, уподоблял адмирала апостолу, который сделал для Запада то же, что и святой Фома для Индии{386}. В королевской часовне распевали «Te Deum», и Лас Касас говорил, что «королевские глаза были полны слез», когда оба монарха вдохновенно преклонили колена{387}. Изабелла получила в подарок от Колумба хутий – маленьких крысообразных зверьков с Карибских островов, перцы чили, сладкий картофель, обезьянок, попугаев, некоторое количество золота и шесть человек, носивших золотые кольца в носу и серьги, «чья кожа была не белой, а цвета айвы»{388}. Этих туземцев тайно крестили, королевская семья была их крестными родителями, а один из них, «Хуан Кастильский», стал пажом – но, к сожалению, «Господь вскоре призвал его к себе».
Все эти события произошли в Салон-дель-Тинель, в тронном зале королевского дворца, на том месте, которое сейчас известно как Пласа-дель-Рей и где так недавно была попытка покушения на жизнь Фердинанда. Зал был сооружен Гильермо Карбонелем в середине XIV века и так и не изменился с тех пор. Первооткрыватель Америки наверняка видел эти диковинные готические фрески на стенах. Когда монархи отсутствовали, этот дворец уже использовался инквизицией{389}.
Копия письма Колумба Габриэлю Санчесу была опубликована Педро Поссе в Барселоне несколькими днями позже. Версия на латыни, переведенная Леандро дель Коско, вскоре появилась в Риме и была отпечатана не меньше восьми раз в 1493 году (три раза в Барселоне, три раза в Париже, один раз в Антверпене и один раз в Базеле){390}. Столь широкое распространение письма не было бы, конечно, возможно, если бы не изобретение печатного станка, которое в следующем поколении помогло повсюду возбудить интерес к географическому открытию.
Во всех своих письмах того времени Колумб говорил о даре Господа Кастилии. Как славно, что столь чудесный подарок находится так близко к Канарам! Как хорошо приняли индейцы христианскую веру!{391} Колумб написал, что он слышал повсюду на Кубе пение соловьев. Он говорил, что на Эспаньоле у людей нет религии, но они верят, что наверху есть нечто божественное и могущественное