. По словам Лас Касаса, после его доклада монархи стали лучше разбираться в географическом смысле того, что им говорил Антонио де Торрес: что все истории о богатствах Индийских островов были «лишь приманкой» (burla); что золота там не так много и что затраты их высочеств не окупаются{602}.
Король и королева Арагона и Кастилии были обеспокоены, как им казалось, гораздо более важной проблемой. Кузен Фердинанда, Ферранте, король Неаполя, умер в январе 1494 года. Его наследником стал его сын, Альфонсо, который женился на дочери Людовико Моро, герцога Миланского. Это стало сигналом для французского короля Карла – он возобновил свои старинные и запутанные претензии на неаполитанский трон. 3 сентября 1494 года, как он и обещал, Карл пересек границу между Францией и Савойей, имея с собой более 30 000 солдат-пехотинцев, еще 10 000 находились на кораблях{603}. Столь хорошо вооруженная армия удивила его современников. Также он вез немалое количество артиллерии. Вторжение являлось угрозой испанскому правлению Сицилией – и, конечно же, кузену Фердинанда, королю Альфонсо{604}.
Веками считалось, что именно в этот момент и началась современная история. Историк Гвиччардини описывает дурные знамения в Италии: в Пульи однажды ночью в небе появилось три солнца, сопровождаемые ужасающим громом и молнией; в Ареццо в небесах было видно неисчислимое количество людей на огромных лошадях, с производящих ужасный шум трубами и барабанами; многие святые статуи мироточили; были замечены чудовищные люди и животные. Французская мощь повергала людей в ужас{605}. Фердинанду, однако, подобные слухи были отчасти на руку. Как ранее уже говорилось, он вернул Арагону Руссильон и Сердань. Но он не ожидал, что Карл победоносно войдет в Неаполь. Тот вошел в городской собор, неся державу (Восточная Империя) в левой руке и скипетр (Неаполитанский) в правой. Хотя несколькими днями позже Карл ушел из города с половиной своей армии, остальное войско оставалось под командованием его кузена, герцога Монпансье.
Наиболее шокирующим в этом новом периоде европейской истории было то, каким образом Карл VIII вел войну: в Монте-Джованни французы устроили настоящую бойню. Гвиччардини писал, что «предавшись полнейшему варварству, они завершили свои жестокости поджогом домов». Подобный способ ведения войны не использовался в средневековой Италии, и это наполнило королевство «величайшим ужасом…»{606}. Битва при Таро в 1495-м была хорошим тому примером: французы потеряли две сотни, итальянцы – несколько тысяч человек; подобных сражений не было в Италии в течение многих поколений.
Фердинанд понял, что от дипломатии пора переходить к войне. В сентябре он отправил в Италию флот из более чем сорока каравелл под командованием Гарсерана де Рекесенса. С ним был герой последних этапов войны с Гранадой, Гонсало Фернандес де Кордова – Эль Гран Капитан, который вскоре выступил в Калабрию, где начал длительную легендарную карьеру. Флот Рекесенса был организован вездесущим Фонсекой{607}.
В Италии случилось еще одно событие, связанное с открытиями Колумба. Вновь цитируем замечательного Гвиччардини:
«Это было то время, когда впервые появилась хворь, которую французы называли „неаполитанской заразой”, а итальянцы либо „фурункулезом”, либо „французской заразой”. Причиной было то, что впервые она появилась у французов, когда те были в Неаполе, а потом, когда они маршировали обратно во Францию, она расползлась и по Италии. Эта болезнь проявлялась либо в виде отвратительных фурункулов, которые часто становились неизлечимыми язвами, либо сильной болью по всему телу. И поскольку лекари не имели опыта в исцелении подобной заразы, они применяли лекарства, которые не столько помогали, сколько наносили вред, что зачастую приводило к заражению крови. Таким образом, болезнь унесла многих мужчин и женщин всех возрастов, а иные оказались ужасно искалечены и недееспособны, страдая от практически постоянных мучений».
Этой хворью был сифилис, от которого люди Колумба уже пострадали в Новом Свете и который начнет свое долгую жизнь в европейской культуре{608}. Это название было введено Джироламо Фракасторо, когда он опубликовал свою поэму «Syphilis Morbus Gallieus» в 1530 году. К тому времени хворь была уже широко известна, и уродливые болячки омрачали жизнь императоров, шутов, французов и турок, епископов и дельцов, а также солдат и миссионеров. Зараза в основном процветала среди высших слоев общества – кто грешил больше, был сильнее наказан.
Глава 12«Можем мы продавать этих рабов или нет?»
Мы хотим узнать у теологов и знатоков канонического права, можем ли мы продавать этих рабов или нет?
К 1495 году король и королева Испании осознали, что открытия Колумба выявляют для них новые возможности, но и возлагают новые обязанности. И они начали ощупью прокладывать пути имперской политики. Решительное влияние на нее, как и на прочие вопросы, оказывал Хименес де Сиснерос, новый духовник королевы, а с января 1495 года – преемник кардинала Мендосы в качестве примаса и архиепископа Толедского{609}. Как архиепископ этот способный, суровый и деятельный церковник продолжал вести такую жизнь, как если бы оставался отшельником. Он ходил босиком, он продолжал отдавать все свое внимание реформам францисканского ордена – что вызвало недовольство, особенно когда он настоял на том, что братья должны вести аскетический образ жизни. Некоторые из них, по слухам, уехали в Северную Африку, чтобы принять ислам, но не расставаться со своими любовницами{610}.
Однако чиновником, который обеспечивал в Севилье или Кадисе осуществление решений странствующего королевского двора касательно Индий, был другой прелат – Хуан Родригес де Фонсека, некогда архидиакон Кадиса, который в те годы стал негласным министром по делам Индий. В 1494 году он был назначен епископом Бадахоса, хотя ни разу в этом эстремадурском городе не бывал и не жил, поскольку работа на благо Короны держала его в Севилье. Он получал за свои труды годовое жалованье в размере 200 000 мараведи. Он также стал членом Совета Кастилии, что принесло ему еще 100 000 мараведи. Он был компетентным и находчивым человеком, – но он недолюбливал Колумба, чей гений он не замечал и в котором видел только недостатки.
В то время все это замечали. Лас Касас писал о Фонсеке: «Он куда успешнее создавал флотилии, чем служил мессы»{611}, и добавлял:
«Я всегда слышал и был в том уверен, и даже своими глазами видел, что он и правда всегда был против адмирала, не знаю, зачем и почему… Должен сказать, справедливо или нет, адмирал был против него, и в этом я не сомневаюсь. И все же епископ был человеком из хорошей семьи, высоким духом и очень близким к монархам»{612}.
Фернандо Колон был более жестким в своих оценках. Он писал, что Фонсека всегда ненавидел его отца и его предприятия, и что он «всегда был предводителем тех, кто дурно говорил о нем при дворе»{613}. Он вольготно чувствовал себя только с людьми высокородными, так что авантюристы, пусть самые умные, страдали от его придирок, а аристократы, пусть и самые тупые, благоденствовали. Антонио де Гевара, францисканец, который был пажом инфанта Хуана в 1495 году, а потом стал старшим проповедником и историком двора (а также тайным автором «Золотой книги Марка Аврелия», одной из наиболее популярных книг XVI столетия), откровенно писал Фонсеке:
«Вы спрашиваете, сеньор, что о вас здесь говорят. Весь двор говорит, что вы, может, и очень тверды в христианской вере, но как епископ вы весьма неуживчивы (desabrido). Также говорят, что вы толстяк, зануда, что вы небрежны и нерешительны при заключении соглашений, которые у вас в руках, и точно так же ведете себя с просителями – и, что еще хуже, многие из них возвращаются домой изнуренными, так и не решив свое дело. Также говорят, что вы грубы и горды, нетерпеливы; другие, пылкие, признают, что вы человек честный в делах, честны в словах и друг правды, а лжецы с вами не в дружбе. Они признают, что вы человек прямой в делах и решениях, честно говоря, у вас нет предубеждений и любимчиков. Также говорят, что вы умеете сочувствовать, благочестивы и милосердны. Не удивляйтесь тому, что я скажу, поскольку я потрясен тем, что вы делаете. Для человека, руководящего миром, нет большей доблести, чем терпение. Будь вы прелат или губернатор, вы должны вести жизнь скромную и многострадальную»{614}.
Фонсека, как и прочие члены его прославленной семьи, любил искусство, особенно фламандскую живопись, как можно судить по его благочестивым изображениям в соборах Бадахоса и Паленсии – особенно в последней, где он был изображен фламандцем Хуаном Иостом де Калсаром на запрестольной перегородке{615}.
Необходимость четкой имперской политики Испанской короны была вызвана политикой Колумба на Эспаньоле, особенно в отношении порабощения индейцев. В 1495 году Колумб, все более отчаиваясь найти хоть какое-нибудь золото, серьезно пытался компенсировать это поставкой домой рабов. Он сам, его брат Бартоломео и красавец Алонсо де Охеда совершали жестокие вооруженные вылазки почти во все части Эспаньолы с целью захвата индейцев. Но туземцы не были готовы смиренно терпеть такое. К тому же испанцы не различали мирных индейцев, которые могли бы в будущем стать христианами, и карибов, которых считали безбожными дикарями и людоедами.