На западе острова осенью 1503 года высадился Овандо, устроив здесь еще более жестокое «замирение». Несколько отдельных испанцев, оставленных тут Рольданом, до сих пор держали свои нелегальные энкомьенды и не желали мириться с контролем со стороны Санто-Доминго. К тому же постоянно возникали недоразумения с индейцами. Теперь местной правительницей стала Анакоана, сестра Бехечио и вдова Каонабо. Она сделала все, что могла, чтобы ублаготворить испанцев, но не смогла усмирить собственных людей, которые часто нападали врасплох на поселенцев и мешали их попыткам создать новое сельскохозяйственное подобие Кастилии.
Овандо решил положить конец тому, что он счел двоевластием и беспорядками. Он выступил из Харагуа с семьюдесятью всадниками и тремя сотнями пехотинцев. Он намеревался ввести систему субординации, ведущую начало от практики военных орденов, обычную для Испании{893}. Такая система предполагала просвещенное управление землей незаинтересованным высшим классом; можно сказать, это была своеобразная форма национализации. Овандо также, видимо, решил завоевать весь остров и привести к подчинению всех индейцев. Он был уверен, что под испанским управлением они будут жить лучше, чем под властью своих касиков, которых он считал жестокими и бездарными разбойниками. Лас Касас тепло писал, что он действительно «был достоин управлять людьми – но не индейцами»{894}. Таким образом, Овандо принял решение покончить со старой политикой, вероятно, без всякого совета с монархами и даже без обсуждения в Санто-Доминго. Он был губернатором. И слово его считалось законом – хотя, вероятно, он обсуждал перспективы испанского правления на Эспаньоле приватно с Фердинандом и Изабеллой перед отплытием из Испании.
Не зная о неминуемой судьбе, Анакоана дала пир в честь Овандо. Она пригласила туда множество местной знати (около сотни) и многих других своих подданных и дружественно встретила губернатора. Были устроены развлечения, долгие танцы и изящные игры с палками (juego de caсas). Звуки испанских гитар и показ лошадей мешались с местными танцами и играми. Казалось, что на празднике царит настоящая дружба. Это длилось три дня. Но потом поползли слухи, что индейцы затевают заговор.
Такие донесения будут играть главную роль в истории испанских завоеваний в Америке{895}. Нельзя сказать, чтобы это было полным заблуждением. В 1503 году испанцы, как еще много раз в будущем, находились в крайнем меньшинстве. Они заподозрили, что ночью на них нападут и всех перережут. Губернатор пообещал показать индейцам оружие. Индейцы были в восторге. И люди Овандо открыли огонь, когда их командир положил руку на золотой крест ордена Алькантара, который он носил на груди. Всадники окружили большой дом, в котором собрались касики, а пехотинцы не дали никому сбежать. Затем дом был подожжен. Анакоана была схвачена и позже повешена на площади Санто-Доминго по обвинению в «мятеже». Сопротивление уцелевших индейцев Харагуа было яростным, но малоэффективным. Были убиты сорок испанцев, но завоевание было завершено{896}. Теперь Кастилия полностью контролировала запад острова{897}.
Овандо назначил своим заместителем на этой территории Диего Веласкеса де Куэльяра, конкистадора, который прибыл в Индии в первый раз в 1493 году с Колумбом. Он присутствовал при этой резне, но ответственность возлагал на Овандо. Как бы то ни было, Веласкес принимал в ней участие, и никогда ничто не показывало, что он неохотно участвовал в жестокостях.
Теперь губернатор Овандо стал полным правителем большого острова, который был обнаружен всего одиннадцать лет назад. Все вожди, которых тогда встретил Колумб, были мертвы. Овандо построил для себя дом, нынешний Асталь-Николас-де-Овандо. Церковь в центре Санто-Доминго до сих пор была покрыта соломой, но были планы и на серьезное строительство – хотя к возведению собора не приступали еще двадцать лет, а пока эту роль выполняла Капилья-де-лос-Ремедиос. Вскоре начал строиться и монастырь Святого Франциска{898}.
В центре Санто-Доминго Овандо начал строить и другие здания, включая губернаторский дворец, – нынешний Museo de las Casas Reales. Овандо основал новый госпиталь Святого Николая из Бари, бывший в течение многих лет популярной богадельней, хотя до 1508 года он представлял собой просто большую хижину с соломенной крышей{899}. Еще один большой дом принадлежал генуэзскому торговцу Джеронимо Гримальди, который вместе со своим дядей Бернардо стал самым крупным предпринимателем в Индиях, – Бернардо помогал в финансировании третьей экспедиции Колумба. Семейство Гримальди изначально торговало шерстью. Теперь они имели часть во всех делах. Овандо также начал строительство огромной открытой крепости с тремя башнями (Fortaleza de Santo Domingo) на обрыве над тем местом, где Осама впадает в Карибское море.
Эти строения, часть из которых дожили до наших дней, были первыми примерами испанской архитектуры в Новом Свете. От Колумба не осталось ничего. Труды Овандо положили начало великой традиции. Грандиозные изменения предстояли народам, ландшафтам и экономическим условиям обширных территорий, на которые вскоре заявила права, а затем и завладела Кастилия. Возникли новые государства. Странные, революционные, бескомпромиссные, военные, жестокие и даже либеральные правительства сменяли друг друга. Но здания, подобные тем, что приказал возвести Овандо, до сих пор отбрасывают величественные тени на площади разрушающихся столиц, засовы на их дверях вызывают воспоминания, и сами их камни – олицетворение долговечности.
Глава 16«Обучить их и привить им добрые обычаи»
Нашей главной целью было донести до них нашу святую католическую веру и позаботиться, чтобы эти люди приняли ее, а также прислать прелатов, монахов, священников и других богобоязненных ученых мужей, дабы обучить их и привить им добрые обычаи.
Среди тех, кто видел резню в Харагуа, был Диего Мендес, ходивший с Колумбом в четвертое плавание к Эспаньоле в качестве главного делопроизводителя. Он вернулся в Санто-Доминго на каноэ с Ямайки после весьма необычных приключений. Он сумел передать Овандо, что адмирал не так далеко от Ямайки.
Овандо не был впечатлен. Как и большинство испанских идальго, он относился к «фараону» без почтения и без энтузиазма. Он ничего не делал, чтобы помочь Колумбу, – однако Колумб как раз нуждался в помощи.
Укрывшись от шторма 1502 года в заливе Асуа, в пятидесяти милях на запад вдоль побережья Санто-Доминго, куда его четырем судам не разрешили причаливать{900}, Колумб не только видел ураган и пережил его: будучи в заливе Санто-Доминго, он видел свежие карты, составленные Бастидасом, который потом вернулся домой. Лас Касас говорил, что был свидетелем их встречи{901}. Затем, 14 июля, Колумб двинулся к Якимо, что на западе Эспаньолы. Это место было известно большим количеством бразильского дерева. Однако его цель лежала еще дальше к западу. Очевидно, для начала он намеревался попасть на Ямайку, а затем высадиться неподалеку от того места, где бывал Бастидас. Во время этого плавания его с кораблями пронесло штормом от Кубы через острова, которые он сам назвал Хардинес-де-ла-Рейна, а потом – мимо Кайо-Ларго и острова Пинос к другим островам Центральной Америки, ныне известным как Ислас-де-ла-Баия, неподалеку от Гондураса. Они зашли дальше, чем до сих пор добирались когда бы то ни было европейцы.
Путешествие через Карибское море было ужасным. Сам адмирал вспоминал:
«Дождь, гром и молнии продолжались так долго, что казалось – это конец света… в течение восьмидесяти восьми дней продолжался этот невыносимый шторм, да так, что мы не видели ни солнца, ни звезд, по которым могли бы ориентироваться. [Таких долгих штормов просто быть не могло.] Корабли были беззащитны перед небом, паруса порваны, якоря и ванты потеряны, как и якорные канаты… множество припасов смыло за борт; экипажи чувствовали себя скверно и каялись в своих грехах, обращаясь к Богу. Все клялись совершить паломничество, если они спасутся от смерти, и очень часто люди даже исповедовались друг другу. Это был не первый шторм, через который мы прошли, но ни один не был столь ужасен. Многие считавшиеся храбрецами попросту ломались от ужаса.
Отчаяние моего сына [Фернандо], что был со мной, попросту убивало меня, поскольку ему было лишь тринадцать лет, и он был не просто измучен, но был в таком состоянии уже долгое время. Но Господь создал его храбрым, и он подбадривал остальных и с таким усердием помогал по кораблю, словно бы он был моряком восемьдесят лет. Он успокаивал меня, поскольку я тоже заболел и много раз был на грани смерти. Я прокладывал курс из маленького укрытия, построенного мной на палубе. Мой брат [Бартоломео] находился на самом плохом и самом опасном из кораблей, и горе мое было велико, поскольку я взял его с собой против его воли»{902}.
В конце этого мрачного путешествия Колумб и его друзья достигли северного побережья нынешнего Гондураса в Центральной Америке. Возможно, это был остров, названный Гуанайя, что лежит в сорока милях от берега. Колумб отремонтировал там корабли и пополнил припасы, а местные жители знаками ему рассказали о золотых приисках на юге – точно так же, как рассказывали ему жители Сан-Сальвадора в 1492-м. Колумб предположил, что он находился в местности, которую Марко Поло называл Кохинхина. Еще он услышал об очень богатой земле, которая, похоже, была Юкатаном