Comment allez-vous?
– Pas trés bien. Je suis fatiguée, monsieur.
– Я ненадолго, потом сможете отдохнуть. Вам что-нибудь принести, chére?[26]
– Нет, спасибо. Спасибо, что говорите со мной по-французски, так больше никто теперь не делает. Я свой семестр за границей в Париже провела, знаете?
Она ему рассказывала это каждый день, пока он работал, и каждый день он отвечал:
– А, Город Света. Столько удовольствий. И какое было у вас любимым?
И вот тут ответ ее часто менялся.
– Осенью я обожала гулять по Жардан-дю-Люксамбур, когда немного дул ветерок, с деревьев падали каштаны и иногда стукали стариков, сидевших на скамейках и читавших. Чпок – прямо по голове. – Она смеялась, после чего закашливалась. – А теперь старая – я сама.
– Чепуха, chére. – Он и сам не был молод, и к концу рабочего дня на его темных щеках вылезала серая щетина, словно бы их присыпали пеплом. – Кислороду хотите?
– Non, merci[27], – ответила она.
У него не было полномочий вставлять канюли ей в ноздри и включать кислород, но он так делал уже не раз, если ей становилось трудно, – как делал и много всякого другого, на что у него не было полномочий. Ведро свое он закатил в угол, обмакнул швабру в воду, затем навалился на отжим, пока тряпка не сделалась почти сухой. Когда он довез тряпку по полу до угла, вся палата наполнилась запахом лимонного антисептика, но его все равно перебивал кислотный дух ее отказывающих внутренних органов. Хелен провела в хосписе уже полгода – дольше прочих пациентов. Он к ней привязался, и ему было грустно, что ее время близится к концу. Разговаривать по-французски с ней – такой любезности он большинству пациентов не оказывал, хотя старался и сделать для каждого что-нибудь деятельно хорошее, каждый день, пусть даже осведомиться о внуках, сменить канал в телевизоре или спеть им тихонько, пока засыпают.
Все они отойдут, и он будет горевать по каждому, пусть даже он тот, кто просто моет полы, собирает стирку, опорожняет мусорные ведра. С каждым он ежедневно здоровался, были они в сознании или же нет, а по вечерам прощался – вдруг ночью они умрут, а он не скажет им “до свиданья”. Но Хелен тревожила его больше прочих. Ее имя не появилось у него в ежедневнике, и он не видел вокруг нее никакого предмета, который светился бы красным. По ее симптомам он мог определить, что осталось лишь несколько дней для изъятия ее сосуда души, а домой к ней ему идти не хотелось – и такое порой он вынужден был проделывать. Он не желал видеть ту жизнь, какую она покинула, – шикарную, полную и пышную; это он знал, потому что она сама ему это рассказала, а то, что она оставляет по себе, ему видеть не хотелось, потому что опечалится он от этого еще больше.
Он промыл пол от стены до ее кровати, затем провел шваброй под кроватью и по каким-то очень добротным итальянским ботинкам. По другую сторону кровати стоял подтянутый, хорошо одетый латинос. Он оглядывал комнату с некоторым волнением – и при этом пытался смотреть как бы вокруг Батиста, а не на него.
– Вы кто такой? – спросил Батист, и человек в приличном костюме отпрыгнул так, словно столкнулся с забором под током вокруг кровати Хелен.
– Санта-Мария! – произнес он. Потом быстро оглянулся, как будто что-то могло за ним следить. Наконец посмотрел прямо на Батиста. – Вам меня видно?
Батист улыбнулся.
– Да, а вот мадам Элен – нет.
– Я слепая, – сказала Хелен.
– Вы что, совсем дурачок? Поздоровайтесь с мадам, – произнес Батист.
Чарли расхаживал по гостиной буддистского центра “Три драгоценности”, и когти у него на утиных лапах время от времени цеплялись за персидский ковер, от чего Одри старалась не ежиться. К материальным вещам она не привязывалась, но это был приятный ковер.
– Говорю тебе, Одри, у них будто белочка.
– Правда? Белочка? Кто бы мог подумать?
– Нет, я не в этом смысле. Да, в этом, но я вот что пытаюсь сказать – Беличий Народец ведет себя так, будто у них белая горячка, пусть и не вполне еще жрут грязь, хотя и этого немного есть. Ладно, хорошо, они превратились в чокнутых грязежоров. Ну вот, я это сказал.
– Так они не помогут нам найти ни Торговцев Смертью, ни пропавшие сосуды души?
– Я ходил у них спрашивать, а они… – Чарли на миг задумался, хочется ли ему рассказывать о том, что именно он видел, – как будто он вообще понимал, что именно он видел. – Послушай, они, конечно, мои друзья, но Беличий Народец сбрендил.
– Мы предпочитаем называться “Народ Белки”, – произнес мясоед-бобер Боб, выступая из-за мусорного ведра в кладовке дворецкого, и прошествовал в гостиную, опираясь на свою виложку, как на посох. – Или просто “Народ”.
– Не надо подкрадываться, Боб, это неучтиво, – сказала Одри.
– У тебя волосы приятно смотрятся, – произнес Боб.
Одри не применяла к своим волосам никаких средств по уходу, а просто зачесала их наверх и на сторону, чтобы они мягко падали ей на левое плечо. Это и вправду смотрелось приятно, подумал Чарли, и ему захотелось стукнуть Боба за то, что он успел сказать это первым.
– Он просто пытается тебя отвлечь, – произнес Чарли.
– Я слышал, о чем вы разговаривали, – сказал Боб. – Поэтому мы уже проверили все места, где раньше находили сосуды души, тех Торговцев Смертью.
– И? – спросила Одри.
– Когда это ты за нами шпионил? – спросил Чарли.
– Никого больше нет, – ответил Боб, презрев вопрос Чарли. Всех Торговцев Смертью, у кого мы забирали сосуды души, убили Морриган, кроме Чарли и мятного дылды. Я не знаю, есть другие или нет.
– И когда ты собирался нам рассказать? – спросила Одри.
– Сейчас? – ответил Боб вопросом на вопрос.
– Значит, Беличий Народец по-прежнему перемещается по городу? – уточнил Чарли. – По канализации?
– Преимущественно, – ответил Боб.
– А что с ежедневниками Торговцев Смертью? – спросила Одри. – С сосудами души?
Боб пожал плечами. Чарли сказал:
– Значит, если они – как я, в их ежедневники и дальше поступали имена…
– Они не как ты, – произнес Боб. – Их души стали жить дальше. А ты – чудище с человеческой душой.
Одри поморщилась, но гнула свое:
– А ваш народ видел новых Торговцев Смертью? – Беличий Народец умел различать сияние предметов с душой, как и она, и вопросом, почему оно так, Одри никогда вообще-то не задавалась, но талант этот был полезный, когда она по ошибке заставляла их красть души из лавок Торговцев Смертью.
– Мы не искали, – ответил Боб. – Я их послал смотреть только там, где мы уже бывали, потому что слышал, о чем вы говорили.
– И сосуды души нигде просто так не валяются? – спросил Чарли.
– Не-а, – ответил Боб.
– Если все те души остались несобранными…
– Плюс те, что в ежедневниках у тебя и у Риверы, – добавила Одри. – Она взглянула на Боба. – А мог бы Народ Белки помочь Чарли найти сосуды души хотя бы из его ежедневника?
– Нам нужны новые костюмы, – сказал Боб.
– Что, прости?
– Ты сделала нам каждому лишь по одному наряду. Они снашиваются. – И он выставил локоть своего красного мундира, показывая дырку на нем.
Одри произнесла:
– Ну, я б, наверное, могла заштопать…
– Я бы хотел кожаные латы, – сказал Боб. – Как у самурая. Как у сёгуна.
– Но, говоря строго, одежда вам даже не нужна, – сказала Одри.
– Говоря строго, она никому не нужна, – ответил Боб.
– Ваши наряды занимают слишком много времени, Боб. Они – миниатюрные театральные костюмы. А их шить на самом деле гораздо трудней, чем обычную оде-жду, потому что они меньше. Вряд ли я смогу…
– Прекрасно, – сказал Боб. – Народ в тебе больше не нуждается. – И он вновь скрылся в кладовой дворецкого.
– Она провиант покупает, – крикнул Чарли ему вслед.
– Мы сами еду найдем.
– Одежда – все равно просто украшение для эго, – сказала Одри.
Боб остановился, потом вернулся, встал в дверях и выронил виложку. Расстегнул латунные пуговицы своего красного мундира и распахнул его, обнажив пересекающиеся волокна мышц, натянутые на кое-какую кость; некоторые ткани цвета ветчины заползали ему на шею и начинали лепить начала щек на черепе бобра, который служил ему лицом. Высокий воротник мясоеда скрывал это продвижение.
– Украшение для эго? – переспросил Боб.
– Ой, ага, – произнес Чарли. – Ну так ты на это погляди. – И он принялся развязывать на себе халат, но Одри вскинула руку и остановила его.
– Я сошью новую одежду, – сказала она.
– Для всех нас, – сказал Боб.
– Для всех вас, – подтвердила Одри.
– И сменку. Чтоб можно переодеваться.
– Договорились, – произнесла Одри. – Начну сего-дня вечером.
– Хорошо, – сказал Чарли. – Потому что если мы этого не провернем, тьма восстанет вновь, а ты знаешь, что тогда бывает…
– Кстати, да, – произнес Боб. Он застегнул на себе мундир, подобрал свою виложку и вознамерился уходить. – Может, тебе стоит тоже вооружиться виложкой или еще чем.
– Что? – Чарли поскакал вслед за Бобом в кладовку, но того и след простыл. Чарли вернулся в гостиную. – Там за мусоркой вентиляция, уходит под самый дом.
– Ты не чудище, Чарли, – сказала Одри.
– Все в порядке, – ответил он, отмахиваясь от нее хищным когтем. – Но я не могу в таком виде души собирать – а Беличьему Народцу не доверяю.
– У меня есть мысль, но она может показаться немного, э-э, унизительной.
– Нас только что отымел парень, который носит – виложку.
– Это верно. А кроме того, поскольку официально ты по-прежнему Торговец Смертью, – по крайней мере, ежедневник твой еще работает, – надеюсь, что ты по-прежнему окажешься незрим, когда будешь изымать сосуды души.
– Не незрим, люди просто тебя не видят. А если привлечешь к себе их внимание, могут заметить.
– Тебе ж не нужно было быть голым на этой работе, правда?