Ривера обзвонил остальных Торговцев Смертью, кого знал, – убедиться, что их экземпляры “Большущей книги” тоже изменились. Все подтвердили. Какой-то миг он размышлял, не наклеить ли на его книгу ценник и не выставить ли на продажу, но, прикинув, сколь коварно и вечно изменчиво может быть мироздание, он вместо этого решил оставить “Большущую книгу” в личном собрании – просто для справки, вдруг опять какая-нибудь дичь начнется.
А кроме того, прослужив четверть века полицейским и выжив при перезапуске Колеса Жизни и Смерти, но при этом по-прежнему не убив ни единого человека, да и в него никто не стрелял, он решил вторично выйти в – отставку и стать книготорговцем с полной занятостью, невзирая на шаткие перспективы этой профессии.
На второй день своей второй пенсии Ривера позвонил Элизабет, матери Лили Северо, и пригласил ее выпить с ним кофе. Эти двое обнаружили, что очень даже нравятся друг дружке, и принялись встречаться регулярно. Что началось как благодарность за спасение от одиночества, развилось в любовь; они упивались тем, что делились друг с дружкой, кто они были и как добрались до этого рубежа у себя в жизнях, и все становилось гораздо слаще от того, сколько раздражения их связь пробуждала в Лили.
Та же, благородно прослужив оракулом моста, обнаружила, что особость, какую она чуяла от того, что ее избрали, в ней сохранилась даже после того, как все духи отправились дальше. Теперь она держалась – по крайней мере, снаружи – с меньшим цинизмом и враждебностью к миру, а по временам и вовсе вела себя смиренно и утонченно. Хотя бы потому, что втайне знала, до чего это раздражает всех, кто был с нею знаком раньше.
– Ну что, – сказал ей Чарли Ашер. – Я собираюсь опять открывать лавку. В смысле, для моей семьи тридцать лет до того, как я стал Смертью, это было – успешное дело, так почему б ему не стать таким снова. А печь для пиццы там еще стоит. Вот я и подумал, что мы оба может войти в дело.
– Так это будет что – “Разнообразная подержанная дрянь и рукодельная пицца Ашера”?
– Нет. Необязательно. Свое имя на вывеску тоже можешь поставить.
– Спасибо, Чарли, но вряд ли. Я лучше останусь в Кризисном центре и пойду учиться дальше. Получу степень по консультированию, может, даже стану психологом.
– Ужас какой, – произнес Чарли. – В смысле – рад за тебя. Я тобой горжусь, но бедные твои пациенты.
– Эй, отсоси мне, Ашер. Этим чокнутым пиздюкам повезет со мной.
– О чем и речь.
– У меня сноровка с покоцанными, – сказала Лили. – Это моя тема. Кстати, о теме – мне надо съездить повидаться с М.
Мятный, чей долг полубога пока исполнен, вернулся в “Свежую музыку” и возобновил торговлю с большим успехом. Несмотря на нехватку каких бы то ни было сверхъестественных стимулов, нынешняя орда элитарных музыкальных фанатов при деньгах, заполонившая весь город, где каждый искал чего угодно неведомее и/или сокровеннее, чем его ровня, создала процветающий рынок на ту никчемную дрянь, какую Мятник Свеж давно уже низвел в царство непродаваемого, и рынок обратного выкупа, подпитываемый их летучими объемами внимания, изувеченными “айфонами”, взбил на себе легкую и пенистую прибыль.
Он подбивал чеки дня, а фоном играло “Сучье варево” – и тут в лавку вошла Лили.
– Слушай, – сказала она. – Ты не единственная любовь всей моей жизни, но точно одна из любовей в моей жизни, поэтому если тебе с этим норм, мне бы очень хотелось проводить с тобой больше времени, но если я разобью тебе сердце, то я тебя предупреждала, поэтому все честно.
– Мне бы это понравилось, – ответил Мятник Свеж. – Но тебе не удастся разбить мне сердце. Я человечье присутствие древнеегипетского бога смерти, девочка.
– Ну да, тыкай мне это в нос, конечно. Но у меня тоже своя тема. А кроме того, ты плакал мне в голосовую – почту. – Она сделала такое движение, словно собралась вытащить телефон и проиграть ему доказательство. – Ты хочешь, чтоб я тебе сердце разбила, это противоестественно.
– Нет, этого я не хочу. Я не блюз, я джаз. Я хочу присутствовать во мгновении, а не погрязать в нем. Сечешь?
– И вот про это: как так выходит, что какое-то время ты весь такой эрудит и ботан, а в другие разы весь гладкий гад и такой черный?
– Я сколько мне надо черный. Языком пользуюсь таким, какой служит тому, что мне нужно сказать. Тебе ништяк с этим?
– А тебе ништяк, если я считаю, что Майлз Дейвис звучит так, точно душит белочек?
Мятник Свеж изобразил, что ему в сердце попала стрела, затем вытряхнул ее.
– Наверное, Майлз не на всех действует.
– И “Пицжаз” было дурацкое название для ресторана.
– Ну, я не…
– Признавай!
– Ладно, “Пицжаз” было дурацкое название для ресторана.
– Хорошо, моя взяла, – произнесла она, придвигаясь к прилавку настолько, чтоб он мог ее поцеловать, когда настанет время. – Теперь можем сыграть на интерес.
Когда призраки моста поднялись отыскать свои места в мироздании, то же самое проделали и все души в сосудах по всему свету. Души выжившего Беличьего Народца, который после налета Морриган превратился в нео-друидов и выстроил у себя в амфитеатре под буддистским центром миниатюрный Стоунхендж из краденых гостиничных мини-холодильников, тоже нащупали тропки обратно к Колесу Жизни и Смерти. – Большинство перешло к новой жизни в людях, за исключением Боба (который был Фтибом), чья душа еще дважды переродится сурком и один раз ежиком, дабы преподать ему урок смирения, – мироздание решило, что вел он себя как-то мудаковато.
Когда духи моста поднялись обрести свои места в мироздании, Жан-Пьер Батист как раз гладил кошачью личность, которая прежде была его пациенткой и другом Элен. Та обмякла у него на коленях, и он увидел, как красное свечение ее души поднимается у нее из груди и скрывается в потолке. Батист понял, что ему трудновато будет сломать привычку быть добрым к Элен, по-этому придется утешаться тем, чтоб быть деятельно – добрым к другим пациентам, – как и большинству людей его призвания.
И отнюдь не случайно, что на другой половине мира, в Париже, на каменном мосту через реку Сену, которому исполнилось четыреста лет, но он тем не менее до сих пор назывался Новым, ремесленник по имени Жак ремонтировал физиономию, вырезанную из мрамора, – из тех, что украшали валик моста, – когда на парапете над ним возникло сидящее привидение. На привидении была твидовая юбка ниже колена и крахмальная белая блузка школьницы из середины двадцатого века, которая по обмену приехала на семестр в Париж. Волосы она носила по плечи и подвитые на концах, в стиле Кэтрин Хепбёрн в фильме “Воспитание крошки”[82]: Кейт была для нее идолом.
– Bonjour, monsieur, – сказала она Жаку. – Je suis Helen. – И далее изложила по-французски, но с сильным американским акцентом, что от него далее потребуется далее. И различные призраки, один другого обаятельнее, явились людям на мостах по всему свету, и так установился новый оборот Колеса Жизни и Смерти: каждая душа в своем странствии меж телами останавливалась теперь в месте между местами, а затем двигалась дальше – в ту часть мироздания, какой ей и положено стать.
Благодарности
Автор с благодарностью признает помощь следующих людей при изысканиях, какие потребовались ему для “Подержанных душ”:
– Майкла Такера, который помог отыскать историю любви Консепсьон Аргуэльо и графа Николая Резанова, подсказанной мне лишь очень смутным воспоминанием о книге, которую я читал двадцать лет назад;
– Айлин Хёрст – за полную информацию о том, как устроены похороны полицейских и городская политика, которой я в общем и целом блаженно пренебрегал;
– Майка Крукоу и Дуэйна Кайпера, бестрепетных телевизионных комментаторов “Сан-Францисских гигантов”, кому я обязан знанием всего бейсбольного жаргона, какой мне известен, – кроме сквернословия, к какому они никогда-никогда не прибегают;
– Моник Мотил, чьи блистательные скульптуры “портновских существ” стали источником вдохновения для Беличьего Народца;
– Райна, Пайпер и Пресли Помбрио – за исчерпывающую информацию о принцессах и маленьких пони;
– и Чарли Джину Мишель Хайронимэс Карнитас Трембл Мосс Мур – за откровения о ее работе в хосписе, а равно и за ее терпение, терпимость и щедрость, без которых эта книга никогда бы не была завершена.