— А вот и нет, не позабыл!.
Я и Никэ окаменели: в тени, у стены фермы, был сам Алексей Иосифович Шеремет. Дверца "Волги" была распахнута. Секретарь райкома одной ногой упирался уже в землю, а другая пока что оставалась в машине. На коленях он раскрыл записную книжку и что-то отмечал в ней. Записывая, он выслушал вместе со мною все Никино повествование.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Откровенно говоря, я побаивался встречи с Алексеем Иосифовичем Шереметом. Я, конечно, не мог не думать о нем все дни, проведенные мною в родном селе. Очень хотелось встретиться с ним. Но я почему-то не решался поехать в город, чтобы заглянуть в райком. Если б районный центр находился на прежнем месте или если бы Шеремета перевели на работу в Оргеев, я не миновал бы его кабинета: всякий раз, когда уезжал в Кишинев или возвращался из Кишинева домой, я непременно должен был проезжать и через Теленешты, и через Оргеев — другого пути просто не было. Как же это я мог бы не заглянуть к человеку, который был моим наставником, учителем в течение многих лет, вторым отцом, можно сказать?! Он мог бы расценить это как неуважение к нему с моей стороны, как заносчивость, непростительную гордыню: попал, мол, в беду и не хочет, паршивец, заглянуть к своему старому другу-наставнику, чтобы раскрыть перед ним свою пораненную душу (а кому же еще ее раскрыть, как не человеку, который тебя пестовал, выводил в люди?!).
И все-таки я побаивался Шеремета: ведь когда-то он знал меня одним, а теперь я мог явиться перед ним другим. И этот другой мог ему и не понравиться. И пользуясь тем, что Калараш находился далеко в стороне от шоссе, по которому я обычно проезжал на автобусе или в такси, я не заглядывал в него. Но уже давно шли разговоры о том, что центральная автомагистраль скоро должна получить разветвление и одна ветвь пойдет через лесистую зону и в этом случае не минует Калараша. Будущее шоссе уже было указано пунктиром в туристических маршрутных картах. И это было логично. В лесных подгорянских местах были самые красивые пейзажи, великолепные санатории; множество исторических памятников тоже можно было встретить здесь: это старинные монастыри, превращенные в дома отдыха, профилактории; землянки и колодцы партизан; источники минеральных вод; крутые серпантинные дороги, заставляющие туристов радостно замирать, так же как и на знаменитых, прославленных на весь свет дорогах Кавказа и Крыма. В Калараше был и железнодорожный узел, большой вокзал, так что связь с ним через шоссе, помимо всего прочего, имела бы и большое социально-экономическое значение.
Но пока что дорога только начинала строиться, и нетерпеливые подгоряне заваливали все инстанции своими горячими прошениями, чтобы райцентр вновь вернули в Теленешты. Такое уж у нас жизнеустройство: каждому крайне необходимо побывать в районе — одному, чтобы заполучить справку в собесе, другому, чтобы побывать в суде, третьему — похлопотать в райисполкоме относительно "Жигулей" или "Запорожца", мало ли еще и других нужд! А попробуй туда добраться по расхристанной весенней или осенней дороге! Но… нет худа без добра: мне эти неудобства были кстати, я не хотел морочить голову Шеремету своими болячками, у него и без того хватало забот. А пуще всего я боялся другого: вдруг и он, разговаривая со мной, будет поглядывать на часы, беспомощно пожимать плечами: понимаю-де твое положение, друг, но ничего поделать не могу? Или, чтобы отвязаться от меня, что-то пообещает мимоходом! Я-то ведь хорошо знал, что власть первого секретаря райкома хоть и внушительна, но ограничена пределами. В конце концов, рассудил я, Шеремет рано или поздно сам узнает о моем "пиковом" положении, и для меня важнее важного было то, что узнает он об этом от других.
А теперь вот вдруг встретились, и незачем было сторониться друг друга.
— Ежели гора не идет к Магомету… Гм, ну? — Я насторожился: что означало это "ну"?
У Алексея Иосифовича сильно побелели виски, и вообще он очень постарел.
Если б мы виделись с ним часто, я бы и не приметил этих перемен. Так уж устроен человек. Когда, бреясь, ежедневно смотришься в зеркало, не замечаешь, что стареешь. Не видишь, что голова постепенно начинает покрываться инеем. И других перемен в себе не видишь: ни новых морщин на лице, ни углубившейся складки на переносице. Не замечаешь, как стареют родители, как растут собственные дети. Но стоит лишь расстаться на более или менее длительное время человеку с человеком, отцу с сыном, скажем, матери с дочерью, при новой их встрече эти перемены становятся так разительно очевидны, что люди не удерживаются, чтобы не воскликнуть хотя бы про себя: "Ну и ну!"
Сейчас меня изумили не только следы, оставленные на лице дорогого человека временем. Удивила его манера курить. Курил он и теперь очень много.
Но зачем-то разрывал сигарету пополам, одну половину выкидывал. Непонятно почему после каждой затяжки дул на горящую часть. И еще: Шеремет научился сам водить машину, сидел за рулем, и не видно было, чтобы придавал этому какое-то значение. Так, похоже, привык к шоферскому ремеслу, что был уже совершенно равнодушен к нему. Рассеянно вертел на одном пальце ключи от автомобиля и поглядывал на меня со своей хотя и мягкой, но ироничной улыбкой:
— Ну, академик, вернулся наконец?
— Вернулся, Алексей Иосифович.
— А ко мне, знать, не хочешь заглянуть? Потупившись, я молчал. И что я мог сказать?
Сослаться на плохую дорогу? Но это можно было поздней осенью или весной, но не сейчас. И вообще такая ссылка была бы совершенно неубедительной для проницательного человека. Она годилась разве что для меня одного, поскольку давала хоть ничтожную возможность угомонить собственную совесть.
— Когда у вас кончается отпуск? Вы еще не устали от столь длительного отдыха?
— Я не в отпуске, Алексей Иосифович… Я нахожусь в резерве.-
— Ишь как мы разбогатели кадрами! Оказывается, и в Кишиневе завелся свой резерв!
— Жду вот вызова. Если там не забыли про меня совсем.
— Не думаю, что забыли. Хорошо, что не перевели в группу лекторов.
Резервистов всегда засовывают туда. Разъезжают по районам со своими лекциями до тех пор, пока в каком-нибудь райкоме или райисполкоме не освободится для них кресло. — Как это там у Остапа Вишни?"
— Что? — не понял я.
— Кажется, он называл это "хором лекторов".
— Нет, "хор уполномоченных". Мне думается, так.
— Ты прав. Теперь вспомнил: "хор уполномоченных". Ну что ж, на смену этому пришел, видно, "хор резервистов"…
— Мне, Алексей Иосифович, чтобы попасть в этот "хор", не хватает самой малости: подходящего голоса и музыкального слуха!
— Заскромничал?! — Шеремет расхохотался. — А начальники разве могут быть без хорошо поставленного голоса и выверенного слуха?..
На вершине холма, по ту сторону долины, вызмеилась длинная вереница машин, явно направляющаяся к фермам. Кортеж сопровождался мотоциклистами — они первыми подкатили к широким воротам. В новенькой милицейской форме, тщательно выбритые, в белых перчатках, как на параде, эти добрые молодцы первым долгом стали высматривать подходящее место в тени деревьев.
— Пошли, Фрунзэ!.. Видишь, гости к нам пожаловали! — улыбнулся Шеремет.
— Я, Алексей Иосифович, не так одет, чтобы встречать высоких гостей.
— Пошли, пошли. Мы на ферме, а фраки и смокинги коровам, кажется, ни к чему.
— Хотел бы все-таки знать, Алексей Иосифович, что это за делегация?
— А еще москвич, столичная штучка! Ты что же, газет не читаешь, не смотришь телепередач?..
И газеты я читал, и программу "Время" смотрел и слушал от начала до конца. Не далее как вчера по телевизору показывали французскую делегацию.
Она разъезжала по Молдавии и вовсю расхваливала нашу республику. Известно, французы. Народ галантный, вежливый и предупредительный. Отвалили целую кучу комплиментов. Ежели им верить, то гостям понравилось у нас решительно все: сады, виноградники, чистота на полях Глава делегации изложил и свой принцип оценки чужих достопримечательностей и успехов. О культуре любого народа он, оказывается, судит не по книгам, театрам и картинным галереям, а по количеству докторов, кандидатов наук, аспирантов и студентов на тысячу душ населения, и не в последнюю очередь — по достижениям агротехническим, то есть по полям и садам, в особенности же — по виноградникам. И закончил широчайшей улыбкой, приступивши затем к дегустации вин. Дегустируя, говорил: "Касательно белых вин у меня был большой спор с моими молдавскими коллегами.
Но когда перешли на каберне, мерло, к красному и черному Пуркарскому, споры сейчас же прекратились. Смените на бутылках ваши этикетки на французские — никто и не заметит. Отличные вина производит Советская Молдавия!"
Я смотрел эту телепередачу, в уме умерял похвалы нашим винам (на то они и гости, чтобы похваливать), но меня что-то не особенно трогали их комплименты. Редкая неделя проходила, чтобы в Молдавию не приезжали делегации из-за рубежа и из разных советских республик. Все спешили перенять наш опыт виноделия. Мне от этого было как-то неловко, и я поделился своим смущением с Шереметом.
— Шумим, братцы, шумим! — засмеялся Алексей Иосифович.
По его голосу нельзя было понять, нравится ли ему это обстоятельство или не нравится, одобряет или нет такой наплыв делегаций, хотя по прежним наблюдениям за ним я знал, что человек этот не выносит никакого хвастовства — даже об очевидных успехах говорил весьма сдержанно.
После того как Шеремет поздоровался с членами делегации и рассказал немного о своем районе, все отправились принимать душ. Никэ говорил мне правду. Порядок посещения фермы был и одинаковым и обязательным для всех.
Будь ты хоть тысячу раз француз, но если хочешь войти внутрь животноводческого помещения, прими душ, смени одежду, облачись в белый халат, надень тапочки. Французы, принимая хлеб-соль, отведали и винца, и поэтому душ для них как нельзя был кстати: внутренний и внешний зной изрядно притомил гостей. Им, разумеется, понравились и чистота на ферме, механизация и автоматизация всех процессов и технологических операций. К тому же они не были специалистами настолько, чтобы увидеть какие-то мелкие неполадки, недоделки. Вот тут и я разделял восторги наших гостей. Восхищался я не только тем, что увидел под крышей помещения, но и тем, что было вне его.