Алексей Иосифович сдувал пепел с сигареты и все время скашивал глаз на меня. Я же ждал, когда он скажет еще что-то. Видел, что он собирается это сделать. Так оно и было. Выбросив окурок, он спросил:
— Ну, что бы ты ответил этому "разбойнику" желтой прессы?
— Мне кажется, я оставил бы без ответа вопрос "разбойника"! — сказал я совершенно искренне.
— Так собирался поступить и я, — улыбнулся Шеремет. — А вот работница фермы не стала отмалчиваться. Она в свою очередь спросила настырного иностранца: "Скажите, вы взяли бы меня в жены, если б увидели меня на ферме всю в навозе?"
"Разбойник" вытаращил глаза; какая, мол, связь между тем и другим?
"Самая прямая, — ответила бойкая бабенка. — Прежде девчата наотрез отказывались идти работать на ферму. Боялись, что парни не пригласят их и на танцы в клуб, не говоря уже о том, что не возьмут в жены: кому ж захочется обнимать девушку, от которой пахнет и навозом и парным молоком?! На старых фермах не было ни душа, ни туалетного душистого мыла Да его и дома не было, а чего уж там говорить о ферме! Запахи коровников — так когда-то назывались эти фермы — казалось, проникали во все наши поры!"
— Ну, что скажешь, академик? Вот ведь, плутовка, как ловко обратила поэзию в прозу. Ткнула носом зарубежного писаку прямехонько в самую суть вопроса. И не лгала, не юлила, не уходила в сторону от острого разговора.
Хорошо, современно звучит слово "оператор,", пришедшее на смену всем этим "скотникам", "телятницам", "свинаркам", "птичницам". Но одной нехитрой заменой слов проблемы не решить. Нужно было понять главное. А главное состояло в индустриализации животноводства, в машинах, которые бы избавили человека от соприкосновения с навозом и от всего того, что делало работу на фермах "непрестижной", — так, кажется, пишут в газетах некоторые журналисты?
Престижная — непрестижная! Откуда, из каких таких щелей повыныривали подобные словечки?! Голь на выдумку хитра, а пишущий брат на новые словечки!.. Ну да бог с ними, с журналистами! — Сложные механизмы, вся эта механизация и автоматизация, пришедшие на фермы, произвели там подлинную революцию. И не только в смысле экономическом — они потребовали высококвалифицированных рабочих, то есть людей образованных. Вот это-то и сделало работу на животноводческих фермах престижной — видишь, и я не обошелся без того, чтобы не употребить этого "новейшего" слова!.. А молодежь, как известно, любит иметь дело с техникой вообще, а со сложной — в особенности. Она пришла к ним, что называется, на дом, в деревню, в село — зачем же бежать в город, на завод, на фабрику. И не на одни фермы пришла, а и на поля, на виноградники, в сады и огороды. Не будь сложнейшего современного оборудования на животноводческих комплексах, многозначительные вывески вроде "Фабрика мяса" или "Молочная фабрика" ничего, кроме кривой улыбки, не вызывали бы у людей. Не увидели б на тех липовых фабриках парней и девчат. Теперь не прочтешь в газете и фельетона, в котором рассказывалось бы об агрономе, торгующем в городе газированной водой. Агроном находится там, где ему и полагается находиться: на виноградниках, на полях и совхозно-колхозных огородах и садах. Так-то вот, дорогой-москвич!..
Чувствовалось по всему, что Шеремет твердо и основательно стоял на земле, а из-под моих ног она убегала. Нельзя сказать, что я ничего не слышал об индустриализации сельскохозяйственного производства, обо всех этих расчетах и хозрасчетах, о рентабельности и нерентабельности, о той же механизации и автоматизации. Слышал от отца, от брата Никэ. Слышал обо всем этом и от других. Порою мне казалось, что я нахожусь в каком-то огромном актовом зале на лекции, которую читают, однако, на каком-то незнакомом мне языке. Создавалось впечатление, что чуть ли не все мои односельчане побывали на каких-то краткосрочных курсах бухгалтеров: все что-то считали, пересчитывали, калькулировали, делали в уме сложные выкладки. Только и слышалось: столько-то граммов и килограммов, столько-то кормовых единиц в гранулах, столько-то в силосе и сенаже. Слышал и про то, что в других районах появились какие-то "интенсивные сады", новые сорта томатов, неизвестная прежде порода венгерских свиней. Слышал и о многом другом, о чем не знал и не слышал раньше. Диалектика всюду диктовала свои законы. То, что еще вчера было новым, сегодня безнадежно, или, как еще говорят сейчас, морально устарело. Каждый район республики, исходя из своих климатических и иных особенностей, в перспективном плане намечал что-то новое. Если удаление сорняков из посевов пшеницы, ржи и кукурузы без применения ручного труда — дело давно решенное, то теперь придумывалась технология обработки свекловичных угодий тоже без изнурительного труда руками колхозных й совхозных женщин. Руководители хозяйств нередко шли на риск, экспериментируя. Не обходилось и без накладок, нередко очень серьезных. Одни из них, скажем, увлекались иностранными сортами яблонь, якобы очень ранних, точнее, раноплодоносящих: сегодня высаживай, а через три года снимай урожай.
Оказывалось, однако, что их попросту надули: деревья начинали плодоносить лишь через семь лет, как самые заурядные прадедовские сорта. Мой Никэ, обжегшись на такой сделке, вовсю поносил иностранцев за такое жульничество: не могли же они, хваставшиеся своей аккуратностью, перепутать саженцы!
Было немало неурядиц и другого происхождения, о которых старая народная пословица говорит так: хвост вытащишь — нос увяз; нос вытащишь — хвост увяз.
Вот сады. Их закладывали на гигантских площадях, подкармливали минеральными удобрениями и боролись с вредителями с помощью разбрызгивателей и распылителей, установленных под крыльями сельскохозяйственной авиации. А растворы гербицидов вместе с вредными насекомыми убивали и пчел, прилетающих в великом множестве в цветущие сады за своим взятком. Неутомимая работяга, пчела в этих случаях не могла не только взять нектар, но и перенести в своих лапках пыльцу с цветка на цветок, то есть сделать попутно еще одно в высшей степени творческое и полезное дело — совершить опыление. Попробуй разберись: где тут хвост, где тут нос! И что в таком разе нужно делать?
Ученые заговорили о биологическом способе борьбы с вредными насекомыми.
Известно, что каждая "букашка" имеет своего собственного, персонального, так сказать, врага-душителя. Вот эти-то враги, используй их с умом, могли бы стать верными друзьями человека, избавили б его от необходимости применения всяческих химических соединений для спасения урожая.
На каждом шагу меня встречали сюрпризы. Алексей Иосифович по дороге вдруг спросил — А Шлейзера ты еще помнишь?
— Что-то не припоминаю.
— Как?" Неужели не помнишь?!
— Да кто он, этот ваш Шлейзер? — Я насторожился: не приготовил ли Шеремет для меня еще какой-то сюрприз? Скорее всего, так оно и есть. От меня в таком случае требуется одно: набраться терпения и ждать, когда первый секретарь райкома сам откроет его. Но не бомба ли это замедленного действия?
Я хорошо знал повадки Алексея Иосифовича: поставив передо мною, к примеру, какой-нибудь неожиданный вопрос, он будет долго молчать, поджаривать меня потихоньку на сковородке этого молчания.
Шеремету нравилось разыгрывать меня. Иногда это походило на игру кошки с мышкой: для первой — веселую, а для последней — не очень…
— А разве не ты принимал Шлейзера в комсомол?
— Не помню Может быть, и я.
— Сейчас ты его увидишь и, надеюсь, вспомнишь.-
На этот раз Шеремет ошибся. Директор комплекса по своему возрасту, довольно уже солидному, не мог быть тем, кого я когда-то принимал в комсомол. Родом, правда, из Теленешт. Но он окончил институт, по окончании работал в каких-то других местах и вернулся в родные края, когда меня там уже не было.
Хозяин "Фабрики мяса", видать, привык к частым гостям. Знакомство наше состоялось так просто и естественно, что мне сделалось сразу же легко и свободно рядом с ним. Он обращался ко мне, как к старому приятелю.
— Ну как, приготовился к встрече французов? Не заставишь меня краснеть перед ними? — обратился Шеремет к директору с притворной тревогой.
— Готов, Алексей Иосифович! Всегда готов, как юный пионер! — ответил Шлейзер тем же дурашливым тоном.
Его комплекс был возведен на вершине холма, рядом с асфальтированным шоссе Отсюда как на ладони был виден бывший районный центр — город Теленешты. Я проезжал по этой дороге, ведущей в долину Реута, сотни раз.
Тогда это был обыкновенный проселок. Вспомнил, что именно где-то тут, на этой вот дороге, повстречал впервые живого волка, которого принял за бродячую собаку. На возвышении, что на горизонте, некогда были овечьи загоны села Вадулеки. Может быть, серый и подбирался к ним, чтобы утащить хотя бы одного барашка. Я как раз и ехал из этих Вадулек, где помогал местным товарищам создавать колхоз. Лошади, которые впряжены были в мои сани, оказались опытнее и грамотнее меня: почуяв волка еще до того, как увидели его, они насторожили уши и громко фыркнули, а увидав, готовы были и вовсе остановиться. Только тогда и я сообразил, что это была за "собака".-
Теперь я всматривался в ту самую гору. Мимо проносились по блестящему асфальту машины. По такой дороге мне было бы легко и не боязно шагать в любое время суток: днем, вечером, ранним утром и поздней ночью. Это была моя дорога! По ней я уезжал из родимых краев в эвакуацию во время последней войны, по ней же и вернулся на родину, смешавшись с солдатами наступающей Красной Армии. Я вернулся, имея в кармане соответствующий документ и поручение организовать в селе школу. Учительские курсы закончил в Алчедаре и возвращался в должности директора еще не существующей школы. В своем гражданском одеянии я был вроде белой вороны среди тысяч солдат и офицеров, облаченных в защитного цвета гимнастерки, мундиры и брюки: тогда готовилась знаменитая Ясско-Кишиневская операция. То был 1944 год. Что сохранила память о тех далеких днях? Свежепросмоленные лодки во дворе райисполкома. Лодки, которые еще ни минуты не плавали по воде. Они не потребовались, так как