Иосуб Вырлан спрятался за дуб и, пропустив мош Сашу, прытью отправился в село. Я же присоединился к мош Саше Кинезу, помог соседу выгнать скотину из лесу на широкую проселочную дорогу и под звон колокольчиков на шее коровы и теленка двинулся домой.
По дороге мош Саша, человек, в общем-то, очень неразговорчивый, пояснил мне, что привязал эти тронки к шеям животных потому, что к старости стал плохо слышать и видеть. Звоночки указывали ему, где в данную минуту пасутся его корова и телок Получив эти сведения, я уже ни о чем больше не спрашивал старика.
Распрощался с ним у наших ворох.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В Кукоаре существует поверье: чего больше всего боится человек, того и не минует. Паче всего я опасался попасть на дедушкин язык при всегда неожиданных визитах Сабины. А она, взбалмошная девка, тут как тут! Что с нею поделаешь? Стоит как ни в чем не бывало передо мною и моим дедушкой, потряхивает косичками с подвязанными к ним капроновыми ленточками апельсинового цвета и торжественно объявляет:
— Это я опять пришла к вам!
Покажи она мне язык, как делают дети, я бы даже не рассердился, что поделаешь с глупым дитятей?! Но перед нами была разнаряженная барышня и держалась так свободно и непринужденно, будто была тут не гостьей, к тому же не шибко желанной, но хозяйской. Оглядев нашу работу, по-хозяйски же поощряла:
— А вы пойте. Мне нравится. Я услышала со двора сестры, как вы поете, и пришла.
Рожденный от кошки должен ловить мышей. Истинно сказано. На этот раз Сабине хотелось понравиться и дедушке. Для этого сменила "штаны из чертовой кожи", то есть джинсы, на новенькое платье. Приди она в брюках, старик, глядишь, и турнул бы ее со двора. А так глядел, как на живую куклу:
— А чья же ты будешь, барышня?
— Из Кибирьского роду, дедушка. Кибирево семя! — засмеялась отчаянная деваха.
— Так это ваша сестрица заманила в свои сети младшего сынка Саши Кинезу?
— Она, она, мош Тоадер! Моя старшая сестра Федуце затуманила голову мизинчику мош Саши!
— Хороши же вы фрукты!
— Хороши, мош Тоадер.
— Гм… Все; знать, перевернулось вверх тормашками. Где это видано, чтобы девки сами приходили к парням?! Если б твоя ухватистая сестрица не заморочила голову этому Феодорике, остался бы он навеки холостяком, как мой брательник Петраке… Нелюдимы эти Кинезы! Их пока не взнуздаешь и не набросишь им на глаза бабий платок, они так и останутся неженатыми!-
Сабине нравились дедушкины слова. Она хохотала от души и вертелась возле бочек. Не вертелась, а пританцовывала, закинув руки за спину.
Вальсировала среди тары, как среди, ресторанных столиков. Раздувая платье, останавливалась перед стариком, кокетливо подмигивая. Как бы невзначай сунула в одну бочку букетик цветов.
— Вот… Вот!.. Коровья образина!.. Невеста приходит к нему со своими цветами! — Ну и времена!
— Вам не нравятся цветы, мош Тоадер?
— Я, доченька, вроде староват для них. На могилку принесешь.-
Сабина выхватила из горловины бочки букет, разделила его на отдельные стебельки. Один цветок сунула дедушке под нос, а остальные распределила по всем бочкам и бочонкам.
— Эй ты, сорока!.. А ну, собери свои цветы! Им нечего делать в бочках.
Они не для этого предназначены. И в амбаре своем я не держу цветов. Ежели ты пришла одурманить голову моему внуку, то им и займись, а меня оставь в покое!.. Он ведь форменный баран, его легко околпачить!.. А цветы убери, я чихаю от них, как сопливая овца!.. Пришла к внуку… ну что ж, дело ваше молодое… Вы оба городские булочники… любуйтесь цветочками, как городские мамзельки… А я уж как-нибудь обойдусь без них, без цветов… Займись, говорю, этим ослом!..
— Я только на одну минуточку, мош Тоадер!.. Хочу попросить его написать за, меня заявление. Хочу пойти учиться…
— Я не вмешиваюсь в чужие дела. Вол на вола мычит, дурак к дураку спешит… Ваше дело! В мое время с цветами ходили только парни к девкам, а не наоборот!..
Сидя в своей бочке, я слышал весь этот диалог и больше принимал сторону дедушки: мне самому не очень-то нравилось, когда девушки приходят к потенциальным своим женихам с букетами цветов. Зная, что так просто от этой гостьи не отделаешься, я вылез из своего убежища, взял из рук Сабины бумажку и написал заявление на углу завалинки. Писал и удивлялся, что такая отчаянная девица не отважилась попытать счастья на экзаменах в каком-нибудь кишиневском высшем учебном заведении, а решила поступить в Каларашское педагогическое училище. Помимо того, что это было все-таки училище, дающее хоть и специальное, но все же среднее образование, а оно у Сабины уже было, в Калараш добираться было сложнее, чем в Кишинев, куда по хорошей асфальтированной дороге регулярно ходили автобусы. А ездить зимой студентам приходится часто, чтобы пополнить свои продовольственные запасы, нагрузить сумки салом, разными пышками, пирогами, банками с вареньем и повидлом. Я указал Сабине на этот далеко не маловажный факт. Но она реагировала на это нервно и ядовито-насмешливо:
— А что, без института не могу понравиться вам?
— Дело не в том, понравишься мне или не понравишься. А вот после получения аттестата зрелости писать заявления надо бы самой, — ответил я колкостью на колкость.
Допускаю, что Сабина использовала заявление, как предлог, чтобы заглянуть ко мне. Но ведь точно с такою же просьбой ко мне обращались многие десятиклассники, юноши и девушки.
Что касается бумажной макулатуры, то в ней недостатка мы не испытываем.
Извержение всяческих бумаг по всякому поводу можно сравнить разве что с вулканическим. Однако по-настоящему грамотных среди грамотных у нас не густо. Дети едва ли не с первого класса переходят на иксы и игреки, а окончив десять классов, не в состоянии самостоятельно написать простейший документ, заполнить анкету, изложить внятно собственную биографию. Да что там десятиклассники — далеко не все с высшим образованием умеют это делать!
Бегут за помощью к полуграмотному секретарю сельсовета: у того нет диплома, зато есть хватка толково излагать мысль в официальных документах, в разного рода заявлениях, анкетах, договорах, обязательствах, актах. Задумали парень или девица поехать в город, чтобы научиться какому-либо ремеслу либо выхлопотать какую-нибудь немудрящую справку — сейчас же бегут морочить голову секретарю, а она у него и без того заморочена другими бумагами, волнрю накатывающимися на множества районных инстанций.
Принесла вот цветы… А откуда она взяла, что за написание примитивного заявленьица мне нужно преподносить цветы?! Черт знает что!..
Тут же вспомнил, что старшая сестра Сабины до замужества всегда носила с собой цветы, обернутые платочком. Это были васильки, георгины, барч-хатцы, чаще же всего — мята с ее одурманивающим запахом. Платок был под стать цветам — нарядный, с шелковистой бахромой. Девушка старалась попасться мне на глаза, потанцевать со мной. Танцуя, клала на мое плечо кулачок с зажатым в нем платком с цветами. Когда это были не цветы, а мята, чуть привянувшая, у меня кружилась голова. Дурманили и цветы васильков, и бархатки, и я потом ходил как пьяный. Но старшей сестре Сабины и этого было мало. Выходя в хоровод, она нарочно оставляла на лице немножко душистой,, мыльной пены, чтобы кавалеры видели, что она умывается дорогим туалетным мылом, — об этом уже было сказано. И пудрилась Сабинина сестрица так, что была похожа на мельника. Словом, модничала как умела… Сабина, видать, пошла по ее стопам, заявилась к нам с букетиком цветов. Известное дело: яблоко от яблони недалеко падает…
Мне бы, пожалуй, не следовало сердиться на Сабину. Не сердился же я на ее сестру, когда часто видел ее возле дедушкиного колодца. Не только, не сердился, а выходил к ней, чтобы обмолвиться ничего не значащими словами.
Болтали потихоньку, пока она наполняла свои ведра. Иной раз она загадочно улыбалась мне, будто между нами существовала какая-то тайна. А никакой тайны не было! Глупые и неловкие, мы ничего не сделали, чтобы она была, тайна!..
Нет, глупым был лишь я один, потому что не мог понять скрытого смысла ее загадочной улыбки. А она?.. Что ж, не всякая даже самая смелая девушка отважится сделать первый шаг. Он остается за мужчиной, за парнем. А я был и, кажется, остался непонятливым дурнем, за то теперь и расплачиваюсь одиночеством…
Пришла как-то к нам мамина племянница, дочка тетки Анисьи, моя, значит, двоюродная сестра. Отозвала меня в сторонку, шепчет: "Заходи к нам. Скажу тебе что-то". И я пошел. С той поры, как погиб Андрей, я часто приходил к тетушке Анисье, чтобы помочь ей в делах, требующих мужских рук: подправить ли крышу свежими снопами камыша, скосить ли пшеницу, которую мне же приходилось сторожить по ночам, поскольку тетушкино поле находилось в отдалении: мужики из соседнего села, зная, что эта полоска принадлежит вдове, потихоньку потаскивали у нее из крестцов снопики пшеницы и ржи.
Случалось, помогал маминой сестре и сеять озимую пшеницу. Взрослые дочери тетушки умели пахать и боронить, но сев мать им не доверяла, считая, что мужик сделает это лучше.
Так что я не удивился, когда двоюродная сестра Фенуца позвала меня к себе. Только не нравились мне ее лисьи повадки, да и внешность была далекой от того, чтобы полюбоваться ею. Был у этой тетки нос длиною в дышло, и все-таки его обладательница выпендривалась, словно какая-нибудь фрейлина с царского двора. Приглашая меня, она делала это с какими-то дьявольскими ужимками, но я не придал им решительно никакого значения. Словом, пришел к ним домой и удивился тому, что двор был пуст, на всех дверях избы и сараев висели замки, а за стеклом окон виднелось множество горшков и бутылок. Тетя Анисья ужасно боялась воров, и, когда уходила из дому, она не только запирала все двери, но и ставила на подоконники массу горшков, кувшинов, фляг с молоком и без молока — выставляла как бы напоказ всю домашнюю посуду и утварь. Расчет у тетушки был простой: полезет воришка через окно в избу, наделает такого шуму, что сразу же либо убежит с испугу, либо его прихватят на месте преступления. Дедушка поругивал дочь за такие оборонительные сооружения, но ему скоро надоело это занятие, и он махнул рукой: пускай делает, как ей заблагорассудится!