Не замечал усталости, не замечал, как бежит время. Работал бы и ночью, если чего-то не успел днем. Душевное ликование нарастало, и когда подходил к концу, слышал на сердце какую-то чудесную музыку, аза плечами будто бы вырастали крылья. Тогда я на собственном опыте убеждался в глубокой мудрости дедушкиной и маминой пословицы: "Глаза пугают, а руки радуют!" Возвращался с работы физически разбитый, измотанный до последней степени, едва волоча ноги, а душа пела.
Вот и теперь я закончил работу. Сунул серп в кошелку. Но прежней радости не было. Не хотелось даже возвращаться в село. Солнце стояло еще высоко, но уже клонилось к заходу. Зной спадал. "Беларусь" Илие Унгуряну глухо и ровно ворчал, бегая по междурядьям виноградников. Я шел по взрыхленной культиватором земле, мои туфли увязали в теплой и мягкой, как перина, почве. Свернул на другую клетку, где трактор еще не проходил со своим культиватором. Но и тут земля мягкая и рыхлая. И ни единого сорного стебелька! Я не понимал, зачем Илие еще раз взрыхлял междурядья, когда земля и без того мягкая, как пух лебяжий?!
Правда, мне и раньше приходилось видеть, как на совершенно чистый виноградник помещицы из Крэвэца выходили батраки и выскабливали граблями все ее огромное поле, утюжили и причесывали его. Но та работа имела совершенно иное назначение. Барыня, жена помещика Руссо, ужасно боялась воров. Она заставляла разравнивать и причесывать землю на винограднике, чтобы заметнее были на ней следы воришки. Так же поступают и пограничники, когда разрыхляют и тщательно разравнивают приграничную полосу, а по утрам осматривают ее: не прошел ли тут нарушитель. Барыня же таким способом выслеживала и крестьян, и их скотину. Лишь птицы, не страшась возмездия, могли оставлять свои крестики на отутюженном и вылизанном винограднике лютой барыни. Вера Сергеевна — так звали помещицу — патологически боялась воров и… самолетов. Самолетов боялась даже больше, потому что из любого из них могли спуститься на парашютах большевики. Предчувствие ее не обмануло. Правда, не с неба свалились, а приехали на машинах и пришли в солдатском строю эти "ужасные безбожники большевики". Это случилось 28 июня 1940 года. Барыня увидела их собственными глазами. Из рук тех же большевиков получила пропуск для перехода через реку Прут. Барыня удалилась вместе со своей дочкой, а сына-недотепу оставила. Недолго думая, он женился на своей кухарке и сделался фининспектором.
Грустно и уныло бродил я по бесконечным совхозным виноградникам.
Зеленое море раскинулось от горизонта до горизонта. Где межи, где полоски и клинышки, где помещичья усадьба и примыкавшие к ней виноградные угодья?..
Где все это, куда подевалось?.. Исчезло, испарилось. Осталось лишь в моей памяти. Крепко сидело там. Я вот и сейчас видел межу, отделяющую наш виноградник от соседнего. Мы с отцом работали, а наш пес рыскал по меже в поисках сусликовых и мышиных нор. Найдя, обнюхивал их, фыркал, просунув нос в круглую дырку, чтобы выпугнуть зверька. Скреб лапами землю, стараясь добраться до подземного жителя. И когда видел, что это ему не удается, досадливо взвизгивал. Но ни я, ни отец ничем не могли помочь ему. Да и не до него была У собаки свои заботы, у нас — свои. Ведь пес не может убирать урожай, пропалывать междурядья, подвязывать лозу к колышкам. Его дело обшаривать межи, при редкой удаче сожрать суслика или мышь и, вкусивши свеженького мясца, развалиться в тени под телегой или под кустом татарника.
Весною, сразу же после пасхи, мы с отцом доедали кулич и крашеные яички. После великого поста что может быть вкуснее этой еды! Перекусив, снова принимались за подвязку лозы. Пес подбирал оставленные нами крошки и радостно помахивал хвостом.
Работая, я наблюдал за собакой и радовался ее радостью. Был бы у меня хвост, я тоже повиливал бы им. Эх, с каким удовольствием я поиграл бы сейчас с моим верным дружком, этим вот псом! Но наберись терпения, повесь свое желание на гвоздь и дождись более подходящего времени для игр! Работает отец. Должен работать и я.
Однажды на меня наскочил и чуть было не повалил на землю огромный заяц-русак с всклокоченной во время линьки шерстью. Заяц спал у корней виноградного куста, который я собрался подвязать к колышку. Тем и вспугнул его. От страха он ткнулся в мои ноги, а потом наддал так, что только белое пятнышко в куцем подхвостье мелькало в винограднике. Пес немедленно устремился за ним. Тот и другой подстегивались криком отца: "Ху-у-у, те-те-те-на-на!" Ослепленный яростью, пес с разбегу ударил в ствол дерева, росшего на меже, и растянулся замертво. Мы с отцом подбежали к несчастному охотнику. Один глаз кобеля выскочил из орбиты, голова была залита кровью.
Отец сказал, что нужно отнести его на другое место, как делают всегда яри таких несчастных случаях: на новом месте-де он оживет. Я послушался и перенес своего четвероногого друга в тень. "Не умрет, не умрет он, — успокаивал меня отец. — Не плачь. Перенесешь еще два раза, и песик твой подымется!" Пес был редкого ума. Оставь стол с едою во дворе хотя бы на весь день — не притронется, будет еще сторожить его, чтоб ни кошка, ни курица, ни сорока не набросились на разложенные на столе яства. Легко ли потерять такого пса?! "Поменяем ему место три раза, и он воскреснет! — говорил отец, гладя шершавой ладонью мою голову. — Если и после этого не встанет, то перенесем его еще три раза при заходе солнца, вот тогда он вскочит на ноги обязательно!"
Для меня тот день был самым длинным. Вечером, когда мы собрались опять перетаскивать с места на место кобелька, то увидали его там, где обедали. Он весь дрожал, удерживаясь лишь на двух передних лапах. Память ли у него отшибло или что-то другое случилось, только на этот раз собака изменила своей привычке: достала из сумки остаток кулича, яйца и слопала все подчистую. Завидя меня, пес страшно обрадовался, перестал даже дрожать от боли. А я от переполнившего все мое существо счастья начал кувыркаться на меже и орать бессвязное. Отец испугался: "Эгей! Не сойди и ты с ума!
Ткнешься лбом в какой-нибудь пенек!.." Отец был прав: любую радость надобно умерить вовремя, чтобы она не переросла в горе.
Мы возвращались домой. Собака трусила за нами. На другой день она выздоровела окончательно. Правда, осталась с одним глазом. Впрочем, чрезвычайно зорким — этого было вполне достаточно для исполнения сторожевых обязанностей.
Где же теперь та межа? Межа с разбросанными по ней жердями от нашего виноградника? Нет, ничего нет. Брожу по совхозному винограднику, и мне верится и не верится, что тут где-то была наша межа, в этих вот местах чуть было не отдал богу душу мой неосторожный пес. А сейчас — гигантская плантация, кажется, без края и конца. Без межи. Без людей. Без собак. Без привязанных к колышку коз на меже. Бесконечные ряды виноградных лоз и небо.
Ничего больше нет. Монокультура. А что же надо делать, чтобы не оторвать человека от земли? Если самими жизненными обстоятельствами он уже оторван?
По всему бескрайнему виноградному массиву снует, бегает лишь "Беларусь" Илие Унгуряну. Неужели мы должны вернуться к межам с собаками, телятами и ягнятами, сеять кому что вздумается, перемешать все сызнова, как перемешивается всякая всячина в цыганской торбе? В доколхозное время Кукоара продавала государству по сто восемьдесят — двести тонн винограда в год. А в прошлом году одна только бригада моего отца сдала на винпункт три тысячи шестьсот тонн винограда! Нет, возврата к прежнему не будет!
Но что ждет нас впереди? Куда поведут новые пути-дороги? Как же все-таки избежать человеческого отчуждения от земли? Как остановить этот пугающий не одного меня разлад? Человек и земля — вечная проблема. Чтобы облегчить труд земледельца, в помощь ему дали умные машины. Разве это не укладывается в нашу главную цель: все для человека, все во имя человека?! Но именно машина же и отторгает большую часть сельского населения от кормилицы-земли…
Вопросы, вопросы, вопросы… Они выстраивались передо мною в длиннейший ряд, и на многие из них я не находил ответа. В трудном вопросе "человек — земля" много неясного, тут воистину не знаешь, где найдешь и где потеряешь.
Не проглядеть бы трещину, наметившуюся между ними, — ведь она может превратиться в пропасть. Когда-то будущее деревни мне виделось неким земным раем. Мы создадим колхозы, думал я, высадим сады виноградники, будем обрабатывать землю машинами, вокруг нас вырастут прямо-таки райские кущи. Во всем достаток и красота. Все отлажено. Все как на лубочных картинках, продававшихся на рынке отъявленными халтурщиками: с мостиком через пруд и белым лебедем, с целующимися голубками, с другой "красивой" дребеденью. Все это было неживое, рассчитанное на примитивный вкус богомольных старух и глупых девиц. Но ведь и я немногим отличался от них. И я верил в райские кущи на земле с порханием невиданных бабочек и жужжанием пчел. В моем воспаленном воображении колхозники вышагивали в римских сандалиях. Отдыхали мои колхозники в тени пышных деревьев, попивали чаек с медом из маленьких изящных чашечек, а жажду утоляли родниковыми струями. Таким мерещилось мне колхозное житье-бытье. Но если б оно было таким, зачем бы люди покупали на рынке картинки с видами райской жизни, эти грубые поделки отъявленных мошенников?! Человек всегда тянется к тому, чего у него нет. Не потому ли и дети и взрослые так любят сказки? Сказка как раз и дает нам возможность хоть немного пожить сказочной жизнью.
На грешной же нашей земле дела обстоят несколько по-иному. Тут приобретения обязательно сопровождаются потерями, победы — поражениями. Из года в год возрастающий урожай, новые дома в селах, асфальтированные дороги, большие надои молока — это наши приобретения.
А потери? Их не вычислишь количеством гектаров и килограммами. Поднять удои, сравнять их с прибалтийскими при наличии калорийных кормов и при стойловом содержании породистых коров трудно, но можно. А как же будет с психологией человека? Как поведет себя он, который с детства не гладил по головке и не целовал в мордочку молочного теленка? Насколько беднее ребенок, который не брал в свои объятья ягненка, родившегося зимней ночью в овечьем загоне и принесенного в избу, чтоб не замерз! Ребенок, который не слышал запаха шерстки, не относил новорожденного ягненочка поближе к печке, чтобы он там согрелся хорошенько. Как будут расти и как будут относиться к земле эти продолжатели человеческого рода завтра, послезавтра и в далеком будущем?