— Ну, мош Иосуб, что ты там копаешься? — окликнул Шеремет. — Погляди, Фрунзэ, нет ли в его доме запасного выхода?
— Не думаю, Алексей Иосифович. Вряд ли такой человек, как Иосуб, будет спасаться бегством от вас. Он достаточно умен, чтобы знать, от кого можно убежать, а от кого — нельзя.
— Удерет, ей-богу удерет!
— Ну так он может удрать и через окно — зачем ему запасная дверь?
Но мы на этот раз возводили напраслину на Иосуба. Старик и не собирался убегать: просто его хватил жестокий радикулит. Сейчас он медленно спускался по ступенькам крыльца, держась одной рукой за перильца. Вместе с ключами Вырлан нес, чтобы показать Шеремету, громадный, насквозь проржавленный замок. В историю с этим замком был неким образом замешан и секретарь райкома. В свое время Иосуб совершенно бескорыстно передал эту реликвию Кишиневскому краеведческому музею. Можно ли, рассудил тогда о", брать деньги за кусок- ржавчины! Но когда знакомый кинорежиссер заинтересовался замком, Иосуб готов был рвать на себе воло. сы, ежели б они имелись на его голове. Не обремененный совестью, Иосуб в два счета вывернул свою "свинячью шкуру" наизнанку, повернул оглобли на сто восемьдесят градусов, стал уверять всех подряд, что отдал замок музею лишь на просмотр, временно, с тем чтобы ему непременно вернули ценный экспонат. Множество раз ездил в Кишинев, хлопотал там о возвращении замка. Обратился за помощью и к Шеремету. Иссуб решительно не принимал доводы работников музея относительно того, что реликвия уже заинвентаризована, выставлена в зале на самом почетном месте, под стеклом, и вообще является теперь государственной собственностью. Будучи сам жуликом, Иосуб решил, что на этот раз обжулили его самого… Алексей Иосифович осмотрел замок.
— Значит, тебе все-таки его вернули?.. А ведь он, кажется, и вправду старее твоего погреба?..
— С трудом вырвал!.. Уже под стекло упрятали, чтоб никто и пальцем не притронулся!.. Хорошо, что не отдал им тогда свои старинные бумаги… купчие!..
— Не отдал, значит, записи?
— Как бы это я их отдал?! Ведь это подлинные документы с гербовыми печатями. На них налеплено столько волов и орлов! [14]
Мы уже были в погребе. Шеремет стучал согнутым пальцем по огромным чанам и бочкам. Тут стояло два чана и шесть бочек, в каждой из которых помещалось не меньше тонны. Но сейчас они были пусты и гулко звенели под пальцем секретаря райкома. Однако в глубине убежища находилось несколько пока что полных бочонков.
— Только эти и остались, — жалостливо пояснял Иосуб, — чтобы было чем горло промочить. Нанюхаешься сажи по моему пожарному делу, вернешься с работы усталый как черт, в горле першит…
— Что же ты делаешь с большой деньгой, мош Иосуб? Не засаливаешь ли случаем? Или в кубышку прячешь?
— Какая там кубышка, товарищ секретарь?! — возопил Вырлан. — Аль вы забыли: у меня ведь есть сын, а у сына жена, дети, внуки мои, стало быть…
Неужели вы думаете, что сноха будет бесплатно стирать мою справу, убирать в доме?.. Таких дур сейчас днем с огнем не сыщешь. Ей подавай наличность!.. Да и у внуков каждый поцелуй на вес золота. Дед хоть из кожи вылезай, а покупай ему, внуку то есть, джинсы. Да обязательно американские, затертые до сияния!.. А за них надо отдать не меньше двухсот рубликов! А вы говорите — куда деваю!..
Но Шеремет вроде бы и не слышал жалобно-пылкой речи Иосуба.
— Ну и погребок! — говорил он с притворным удивлением. — Глянь на него хорошенько, Фрунзэ. Умели же эти древние греки строить! Теперь ясно, что тот французишка, который — изобрел в прошлом веке цемент, был просто заурядным воришкой — присвоил себе чужое открытие!.. Сколько же веков вашему погребу, мош Иосуб?
— Точно не скажу. Таким вот он достался нам от дедушки.
— А бутылки с испанским хересом тоже дедушка оставил? Те, что в нишах?
— Ну… н-е-е… како там!.. Ниши прорубили парни из киногруппы!..
— Я спрашиваю про бутылки с хересом.
— Какой херес, товарищ секретарь! Это бутылки со столярным клеем!
Бутафория это!.. Киношники расставили, чтобы все было как по правде!
Привезли их аж из Кишинева. Думаю скоро выбросить их, а в ниши положить кочаны капусты для хранения зимой. Не пропадать же такому хорошему месту даром. На кой хрен нужны мне бутылки с клеем!
— Мы, кажется, долгонько сидим в погребе. Как бы твой радикулит, мош Иосуб, не разыгрался сильнее! Он солнышка боится. Пойдемте-ка, братцы, наверх!..
Мош Иосуб молча смахивает песок с затычки бочонка. Деревянным молотком, каким обычно выпрямляют жесть на крыше, выбивает ее и через шланг выцеживает в графин янтарно-прозрачное, похожее на подсолнечное масло вино. Уши внимательно слушают, что там говорит Шеремет, а руки проворно работают.
Временами Иосуб что-то бормочет себе под нос. Затем с трудом выпрямляет свою радикулитную поясницу и, охнув от боли, медленно отходит с графином от бочонка. Всем своим видом старик говорит: верно, мол, слов нет, холодно в погребе, но иначе нельзя. В тепле вино не хранят.
— Хорошее вино само себя сохраняет и теплоты не боится, мош Иосуб. А вот смешанное с водичкой и сахаром, так то и чистого воздуха не переносит, сейчас же скисает. А уж о солнце и говорить нечего — боится твоя смесь его до смерти! Не возился бы ты, мош Иосуб, целыми днями и ночами со своими бочками, не было бы и радикулита! — говорит Шеремет как бы сочувствующе.
— А как вы думаете, товарищ секретарь, где я научился делать такое вино? — спрашивает вдруг осмелевший Вырлан.
— Где же, если не секрет?
— На винпункте — вот где! — выпалил пожарный надзиратель.
— Ну, это ты зря, мош Иосуб! Зачем же такой поклеп? Насколько я знаю, на наших винпунктах не пользуются подслащенной водицей и не добавляют в сусло дрожжей, чтобы получить марочный "штапель"!
— О-о-о! Вижу, вы ничего не знаете, товарищ секретарь! Если виноделы видят, что в дождливую осень виноград не добрал сахару, они привозят его на вин-пункт тоннами! Везут на грузовиках! Кого угодно спросите, и они подтвердят мои слова!
Мош Иосуб перешел в атаку. Как ни пинал его Шеремет, а старик падал на ноги, словно брошенный с крыши на землю кот. В беседке он разлил вино по стаканам. Алексей Иосифович свой стакан поставил на краешек стола, где было солнечное пятно.
— Не ставьте его на солнце, товарищ секретарь! — встревожился хозяин беседки.
— Я хочу, чтобы вино подогрелось немного. Мои зубы не выносят холодного.
— Ну что ж, подогревайте, пожалуйста!
— А оно не почернеет, мош Иосуб? — Нет. Не почернеет.
— Меня, значит, угощаешь настоящим вином?
— Я, товарищ секретарь, знаю, кого и чем угощать!.. Согревайте свой стаканчик, а я пойду и принесу какой ни то закуски…
Завершив угощение, Иосуб Вырлан вытащил из-за пазухи (не носил ли он их там всегда?) свои старинные бумаги и передал в руки Алексея Иосифовича Мы разложили их на столе и принялись вместе расшифровывать, По гербовой бумаге, по аккуратному писарскому почерку, по печатям, по подписям с закрученными хвостиками, какие делаются на кредитных билетах, то есть на бумажных деньгах, — по всему этому было видно, что документы подлинные.
— Ржавый замок и эти бумаги у него не поддельные! — засмеялся Шеремет. — Чего не скажешь о вине…
Я тоже не сомневался в подлинности купчих бумаг. Меня лишь удивляло, как это Иосуб умудрился их сохранить. Удивляло прежде всего то, что записи не были порваны и потерты даже по краям и складкам. Толстая банковская бумага была целехонька и лишь пожелтела от времени. Казалось, что она сделана из слоновой кости, была твердой и скользкой, как матовое стекло. А какими великолепными чернилами располагали древние писари! Не слиняла ни единая буковка, каждая из них явственно проступала из-под винных пятен, которыми были обильно покраплены эти старинные письмена. Чернила не расплывались ни под вином, ни под водой. Что же это были за чернила? С ними не может соревноваться даже современная тушь! Ну, а о каллиграфии, коей владели старинные писари, и говорить нечего! Во всем Каларашском районе не сыщешь теперь такого каллиграфа, чтобы он мог состязаться с древними писцами. В современных наших школах плюют на почерк, шариковые ручки начисто перечеркнули индивидуальность, которая была обязательной для настоящего писаря. Содержание бумаг было еще более любопытным. Предки Иосуба Вырлана вели свою родословную с незапамятных времен. Прапрадеды нашего героя были свободными мазылами, жившими на полном обеспечении Кэприянского монастыря. В XV веке монастырь этот был в подчинении другого монастыря, находящегося в Македонии. Этот последний подчинялся монастырю из Пятра-Нямц в запрутской Молдавии. Так и тянулась эта цепочка, переходя из страны в страну, как в давние времена переходили границы отары овец, пока не вступила во владения русского царя, который (сколько же этих "которых"!) уравнял молдавских мазыл со своими дворянами. Это случилось в 1812 году, после присоединения Бессарабии к России. Следовательно, в жилах Иосуба Вырлана струилась голубая кровь древней знати, а значит, и сам он настоящий дворянин, аристократ. Как же надо низко пасть, чтобы люди прозвали тебя Свинячьей шкурой! Ведь именно Вырлана имеет в виду дедушка, когда говорит, что "из собачьего хвоста не сделаешь шелкового сита". Как бы там, однако, ни было, а мош Иосуб все-таки происходил из дворян, и мы с Шереметом сидели рядышком с потомком настоящих мазыл — этого самого привилегированного сословия.
Теперь, когда мы убедились в подлинности документов, я уже с большим уважением рассматривал голый череп хозяина беседки. Бедный дворянин! До чего же ты дошел? Осталась у тебя только вот эта великолепная плешь. Впрочем, сам-то Иосуб ни о чем таком и не думал. Начхать ему на его родословную.
Написал вот на столбе "званок" — и ладно. Кому нужно, пусть читают эти бумаги. А он и без грамоты объегорит кого угодно. Потому, может, и выслушивает руководителя района без особой опаски.