— Вот так, мош Иосуб, — спокойно говорит Шеремет, — ты, верно, забыл про закон, который строго наказывает за "штапель".
— Помню я про этот закон. Как же не помнить! Но он действует лишь на территории Молдавии.
— А ты разве в Турции живешь, мош Иосуб? — хмурится Шеремет.
Иосуб пропускает эти слова мимо ушей. Старается перевести разговор на другое:
— Но вы, товарищ секретарь, ничего не сказали про мое вино. Неужто не показалось?
— Отчего же? Вино превосходное. Но я говорю о другом твоем вине — о том, которое пополам с водой. Смотри, мош Иосуб, как бы тебе не попасть в такое место, где твой радикулит взыграет так, что ты свету вольному не рад будешь. Понял, старина? Смотри. И не говори потом, что я тебя не предупреждал! Ведь ты позоришь весь наш район. К тебе, черту лысому, иной раз приезжают разные знаменитости. Прославили тебя на всю страну эти олухи — кинематографисты. А вдруг и они раскусят тебя, узнают, что ты за фрукт.
Расчухают и твое паршивое вино. Что тогда? И мне попадет вместе с тобою? Как это, спросят они, товарищ Шеремет терпит такого типа в своем районе?..
Скажи, мош Иосуб, как мне быть? Посоветуй, что я должен сделать с тобой.
Человек такого знатного происхождения мог бы потчевать своих "высоких гостей" настоящим вином, как это делают порядочные подгоряне. Ты ведь не какой-нибудь плебей, а дворянин. Ну, что скажешь?
— Да что тут скажешь? Подумаю.
— Подумай, и хорошенько подумай. А то угодишь в места не столь отделенные. Там, правда, у тебя, мош Иосуб, времени будет побольше для обдумывания своего житья-бытья. Да вот как бы твой радикулит не взбунтовался. Он не даст тебе возможности спокойно предаваться размышлениям.
Надеюсь, ты понял, о чем идет речь?
— Понял, — уронил Вырлан потерянно.
— Ну и отлично!
Двор Иосуба Вырлана Шеремет покинул в мрачнейшем состоянии духа.
Посылал проклятья всем районным руководителям потребительской кооперации.
Нужно, бушевал секретарь, привезти их всех к этому Иосубу и заставить отведать его "мордоворота" — может быть, после этого они хоть немного "шевельнут мозгой". Понатыкали повсюду вонючих забегаловок и рады: план выполняется по продаже вина. А кому нужно такое выполнение, когда вино продается в гадюшнике?! Поучились бы у этого плешивого прохвоста, как обставлять торговлю. Вино у него дрянь, но в беседке, в тени, под виноградными гроздьями и оно покажется райским напитком. В придачу ко всему по всей беседке расставлены старинные горшки, кувшины. Даже ржавый замок выставлен. На старину теперь мода. Вот и катят к Иосубу работники кино на своих машинах прямо из Кишинева. Старый этот лис по части гешефта заткнет за пояс любого деятеля из потребсоюза, а не только наших кооператоров, этих безмозглых истуканов, черт бы их побрал совсем! Сиднем сидят в своих креслах, а безграмотный старик обделывает свои дела за милую душу, морочит голову приезжим своими дикими россказнями, заманивает их примитивной экзотикой и эстетикой… Правда, кое-кто раскусил мошенника. Ваш Илие Унгуряну грозится снести погреб Иосуба своим трактором, потому что попался как-то на удочку Вырлана с отпечатками своих лапищ. Развалить погреб, конечно, можно. Можно и упечь владельца погреба в каталажку. Не такое уж трудное дело — посадить человека за решетку. Прохвост-то прохвост этот Иосуб, но он хорошо знает, что стаканчик вина должен быть подкреплен и к месту сказанным словом, и букетиком цветов, и гирляндами виноградной лозы, свисающей над беседкой. И плацинды, которые горяченькимн подаются Вырланом к тому стаканчику, — ну кто же удержится от того, чтобы не заглянуть в ею беседку! Гак-то вот и текут денежки в широкий карман Иосуба!..
Шеремет до того распалил себя, что, кажется, готов был растерзать председателя райпотребсоюза. Наверное, Алексей Иосифович не будет откладывать надолго свое объяснение с этим деятелем. А пока секретарь райкома стоял у ворот Вырлана и продолжал яростно отчитывать (за глаза) потребкооперативщиков, которые не умеют торговать вином, на беду государству и на радость таким вот умельцам, как Иосуб Вырлан. Откуда они берутся, эти Вырланы? Кто их плодит? Да мы сами! Спекулянты и жулье — естественные детки нашей глупости и лени. Наше неумение или нежелание подумать — благодатная почва, на которой с непостижимой быстротой вырастает изворотливое племя тайных и явных гешефтмахеров, которые для наживы умеют и думать, и "дело делать"!..
Шеремет сел в машину рядом с шофером. Но дверцу продолжал держать открытой, одною ногой упираясь в покрытую подорожником землю. И в "Волге" секретарь не мог угомониться, посылал легион чертей на тупые, с его точки зрения, головы райпотребиловцев. Со стороны можно было подумать, что Алексей Иосифович ругает за какую-то большую провинность меня.
От Иосуба Вырлана я направился в буфет, чтобы купить папирос. Тут, похоже, уже знали, что в Кукоару приехал Шеремет. Сабина успела полить водой цементную площадку перед своим заведением. Покропила водой и ступеньки крыльца. Внутри все помыла и протерла так, что полы блестели, а посуда отражала солнечные блики. Сама буфетчица облачилась в белый накрахмаленный похрустывающий халатик, особенно привлекательный на ее ладной фигурке.
— Ого-о-о! — не выдержал я. — Свят, свят! Что за волшебство? Откуда это сказочное преображение? А уж не тень ли первого секретаря райкома навела тут такую красоту?.. — Без всяких "ого"! — обиделась Сабина, — Я должна передать буфет.
Мне пришел вызов из педучилища. К первому сентября должна быть в Калараше.
— Тогда мне следует поздравить тебя, Сабина.
— Поздравляйте, если вам так хочется. И скажите мне — но только честно! — кто бы из двух вам понравился больше: учительница или врачиха?
Если не скажете, я не отпущу вам папирос.
— С учительницами мне что-то не везло, Сабина. Они ухаживали за мной, а замуж выходили за других. За моряков, например…
— Вы это о Нине Андреевне?
— Ишь ты какой глазастый наперсточек!.. Все разглядела!
— Какой я вам наперсточек! Мне уже скоро восемнадцать исполнится!..
— О! Это уже, конечно, старушечьи лета. Но еще не все потеряно, Сабина! Не отчаивайся!
Не отвечая на мою шутку, буфетчица неожиданно сообщила:
— А Нина Андреевна вернулась в Кишинев. Работает в музыкальном училище. У нее есть мальчик, лет пяти. С моряком рассталась… В прошлом году я пыталась поступить в музыкальное училище… Хотела попасть в рай, да грехи не пустили. Провалилась на экзаменах с треском. Там и повстречалась с Ниной Андреевной… А вы все еще любите ее?
— Кого?
— Не притворяйтесь!.. Нину Андреевну… кого еще?!
— Ты плохо знаешь нашу породу, Сабина. Если кого-то полюбим, так уж на всю жизнь. Однолюбы мы, девочка! Если не смогли жениться на той, которую любим, — остаемся холостяками, такими, как мош Петраке…
— Вам не стыдно смеяться надо мной?.. Я ведь серьезно спрашиваю. Нина Андреевна интересовалась вами. Пригласила меня к себе домой и все допытывалась, где вы, как живете и так далее… Эх, знать бы мне заранее, что она преподает в музучилище, может, помогла бы как-то! А то увидала ее уже после того, как завалилась…
— Отрезанный ломоть не прилепишь к караваю, Сабина!
— Не прячьтесь вы за эти пословицы!.. Глянули бы вы на Нину Андреевну сейчас — она стала еще красивее… Ой, что же я болтаю?! Бегите скорее домой. Там что-то с мош Тоадероя… К вам понаехало врачей из Кишинева страсть как много!.. Я была у сестры и сама видела машину с красным крестом и докторов в белых халатах. Я уж собиралась бежать в шинок к Иосубу Вырлану, чтобы сказать вам об этом. Идите же скорее! По дороге от сестры встретила и Буртику, нашего врача. Он направлялся к вам и тоже просил позвать вас!..
Проклятая девка! Любовные истории ее интересуют больше всего на свете.
Вот уж истинно: дом горит, а баба причесывается!
Забыв про то, что я уже далеко не мальчик, забыв и про свои дипломы, предписывающие держаться в родном селе посолиднее, я во весь дух помчался домой. Сердце рвалось из грудной клетки, прерывалось дыхание. Так, запыхавшись, ворвался в избу. Хорошо, что вбежал через кухонную дверь, а не через парадную, иначе сбил бы с ног маму.
— Что тут случилось? Где дедушка?
— Чш-ш-ш… Говори потише, сынок. Что ты так запыхался?
Одетая по-праздничному, мама стояла при входе за сторожа, строго следила за тем, чтобы никто не вошел в дом и не помешал докторам беседовать с дедушкой. Мама делала два дела сразу: не пускала любопытных и прислушивалась к тому, что говорит ее отец кишиневским светилам. Она не слышала их слов, потому что все ее внимание было сосредоточено на дедушке.
Мама боялась, как бы он не наговорил профессорам лишнего. Из-за дедушкиных "речей" моего отца дважды снимали с занимаемых им постов. Втайне мама порою думала, что и мои неурядицы с жизнеустройством как-то связаны с дедушкиной болтовней. В мои ночные похождения в столице она не верила и не могла поверить. А вот разглагольствования старика, думала мама, могли навредить и мне. Потому она и сжималась вся от страха, когда злоязыкий старец начинал говорить при важных гостях. Капля за каплей могут камень продолбить. А ведь из старика низвергается Ниагарский водопад слов, и выхлестываются они из него без разбора. Дедушка как раз из тех, кто "чина-звания твоего не пощадят".
В последние годы родилась у дедушки еще одна странность в придачу ко множеству других: он принялся вырезать из газет и журналов, выписываемых Никэ, портреты знатных людей и пришпиливать их на стене по правую и левую стороны Николы Чудотворца. И как только встанет утром, ополоснет лицо, сейчас же направляется к уголку, где висит святой в окружении ученых, трактористов, комбайнеров, известных деятелей. Особенно нравились дедушке цветные фотографии, которые он вырезал из иллюстрированных журналов. Если на такой фотографии был изображен ученый или какой-то другой знаменитый человек с бородой, радость старика была неописуемой. Он потирал руки, скакал на одной ноге, подпрыгивал и подмигивал бородачам, глядевшим на него со стены.