Дедушка верил, что очаг наш охраняется Николаем Чудотворцем, а в обществе других бородачей, он, святой угодник, будет исполнять свои обязанности относительно нашего дома еще надежнее. Слово "подпрыгивал", пожалуй, не очень подходило к данному случаю. Годы так давили на дедушкины плечи, что он мог оторвать на полсантиметра от пола разве что одну пятку. Но. ему-то казалось, что он подпрыгивает от радости.
Потом начинал молиться:
— Отче наш… Иже еси… на небеси… Святаго Духа… Аминь!
Читал он молитву на языке, которого ни сам он, ни кто другой в доме понять не могли. Грамоты не знал, а молитвы были на молдавском языке. Он мог бы заучить их в церкви, но и в церковь старик не ходил. Появлялся лишь у церковной ограды в пасхальную ночь, чтобы отсюда послушать богослужение и заодно присмотреть, как бы толпившиеся возле храма господня парни не свернули к нашему дому и не уволокли ворота и пресс для выжимки винограда.
Всенощная, думал старик, самое подходящее время для похитителей ворот и пресса. В один момент снимут с крючьев и уволокут домой — лучших дров для топки печей не найдешь. Не знаю, может быть, нашим воротам, забору и прессу и угрожала когда-то опасность быть уворованными, но только не в пасхальную ночь, когда кукоаровские ребята видели возле ограды одинокую фигуру грозного старца.
Сейчас дедушка находился в касамаре — там его осматривали кишиневские профессора, а мама дрожала от страха по другую сторону двери: не ровен час ляпнет там что-нибудь вздорный старикашка!
Однако все вроде бы шло по-хорошему. Ученые светила успели обстукать дедушку со всех сторон. Выслушали сердце. Зачем-то заглянули в рот. Дедушка, против обыкновения, был тих и послушен. Не капризничал. Подчинялся приказам докторов. Раздевался и одевался.
— А знаете ли вы, мош Тоадер, что вы самый старый человек в районе? — И третий по возрасту в республике?
— Откуда мне знать? — отвечал дедушка. — Я же не сижу сложа руки и не считаю своих годов!.. Я тружусь, потому как не хочу, чтобы смерть увидела меня без дела. Смерть… она такая… Увидит старого бездельника — тут же приберет его к своим рукам!., — А как вы питаетесь?
— Что?
— Едите что?
— Все что попадется! — Соленое?
— Селедку не макаю в соль, коровья вы башка!., же не Аника, это она вымачивает селедку, чтобы потом побольше вылакать вина! Я пью вино и так, без соли.
— А воды много пьете?
— Я?
— Конечно. О вас же идет речь.
— Я, беш-майор… не терплю воды даже в сапогах. Для всех колодцев в селе воду нашел я, а сам не пью ее. Такой уж я от природы!
— Вам нравится кислое?
— Кислое — да. А сладкое терпеть не могу! — Чай пьете?
— Пил, когда простужался, — Ас чем пьете чай?
— Чем? Ртом. А чем еще?
— Ясно, что ртом. Я спрашиваю, что вы кладете в чай?
— Липовый цвет и мяту. Чтоб пропотеть хорошенько, чтоб вышибло всякую простуду!.. Больше пью кипяченое вино. Горячее винцо с горьким перцем…
— Вам нравится перченое?
— Очень нравится. Перец выгоняет простуду.
— Вы когда-нибудь болели лихорадкой?
— Нет, не болел. Спасаюсь полынной настойкой.
— То есть?
— Что "то есть"?
— Я не понимаю, что это за настойка? Полынная.
— Обыкновенная. В бурдючок с вином кладу полынь и выношу на солнце.
Чтоб настоялось.
— Вино с майской полынью?
— Майская или не майская — для меня все едино. Я приношу ее с далеких полей. Не буду же я настаивать полынью с деревенской улицы, где на нее подымают ноги кабели!
— И как долго выпьете такое вино?
— Всю весну. Когда малость слабею.
— Ага!.. Значит, в период авитаминоза?
— Что-что?
— Когда, значит, слабеете…
— Да. Когда чувствую, что у меня дрожат руки и ноги.
— А молоко пьете?
— Нет, молока не пью. Может, сосунком и пил, но я этого не помню.
Когда вырос, только раза три наливал молока себе в глаза.
— В глаза?
— Да. Женское молоко. Попала в глаз какая-то пакость, и я не мог ее вытащить.
— И вам помогло молоко женщины?
— Еще как помогло! Нескольких баб выдоил, и глаз стал здоровее, чем был прежде. Вся нечисть ушла из него вместе с женским молоком.
— А как вы сохранили свои зубы?
— С зубами мне повезло. — То есть?
— Что "то есть"? В молодости они у меня были прямо-таки лошадиные, длинные и широкие, как лопата. Из-за них, пока не стерлись к сорока годам, за меня не хотела выходить ни одна девка. После сорока, когда подточились, зубы стали нормальными. Тогда и женился на одной вдове, заполучил на свою шею домашнего надзирателя. У меня были хорошие зубы, а у нее — две дочери.
Кому-то надо было их растить! Я сделал моей вдовушке еще четырех девок. На мальчиков у меня не было счастья ни на лягушачий волосок. А вот на зубы, говорю, повезло. Если в молодости они у тебя мелкие и красивые, то так уж и знай: к старости останешься вовсе без зубов. За всякую красоту надо расплачиваться!..
— М-да-а… Стало быть, природа тоже берет реванш…
— Гм… Что вы сказали?
— Так, говорю, устроена жизнь.
— Жизнь жизнью, а свои зубы надо беречь!.. Не лопать сладостей… Не простужать их… Ржавчину снимать с них каждую весну… У меня для этого имеется хороший рашпиль.
— Вы чистите зубы рашпилем?!
— Да. Рашпилем. Скоблю их перед зеркалом. Но делаю это осторожно, чтобы не содрать эмаль.
— А вы знаете, почему у вас не было сыновей?
— Откуда мне знать? Если всегда выходили девочки, откуда же взяться мальчикам?
— Были б вы не таким здоровяком, глядишь, имели бы и мальчиков.
Природа берет реванш, не так ли?
— Что?
— Я говорю, что природа борется за продолжение особей…
— Что?"
— Еще раз говорю: если б вы были послабее, то, возможно, у вас были бы и мальчишки…
— Если бы я был немощным, кто бы очищал людям пшеницу решетом? Вы думаете, легко стоять в пылище и нянчить на руках это решето?., — А тифом вы не болели, мош Тоадер?
— Никогда! Ведь я, когда начинаются войны, употребляю двойную порцию чеснока. А в мирное время люди не болеют тифом…
— Вы, очевидно, были очень сильным человеком?
— Как вам сказать? Не так чтобы очень уж сильным, но и не слабаком.
Берите серединку. Два мешка сразу не подымал, как некоторые дураки. Но на косовице за мной никто не мог угнаться. Там одной силы мало — нужна сноровка!
— Тошнота, боли в желудке бывают? — Нет. От живота я других лечу, — Чем вы их лечите?
— Соком ветреницы. Есть такое растение. Мой внук-книжник уверяет, что ветреница приходится дальней родственницей женьшеню. Обмываю корни, отвариваю и, затем сливаю воду. Вода получается желтая, как чай. На вкус препротивная. Такой вкус бывает у вина, настоянного на полыни и смешанного с постным маслом и керосином. Эту гадость на-до употреблять на голодный желудок за полчаса до еды.
— Помогает?
— Клин клином вышибают. Так вот и этой мерзостью выгоняют другую пакость. И не только из желудка, но из кишок!
— Вы, мош Тоадер, упомянули тут постное масло и керосин. Зачем они в вине?
— Так я готовлю лекарство против лихорадки, трясучки этой проклятой.
Теперь лихорадки нет. Есть какая-то малярия, и та редкость. А в пору моей молодости на всех завалинках люди тряслись в припадке лихорадочном. Один день хворь даст им передышку, а потом опять возьмется трясти, как спелую грушу. Горькие пилюли из аптеки Мардароса не всем помогали.
— Мардарос — это врач?
— Конечно. Ежели у него была лавка в центре города, кем же ему быть, как не врачом?! Вором прирожденным не был, шапки с собственной головы не крал. Как же вы не понимаете, коровьи вы башки?! Конечное дело, был врачом тот Мардарос, даже дохтуром. У него была белая борода — загляденье!
— А откуда у вас эта лекарственная трава?
— Какая трава?
— Ветреница, Или дедица. Так вы ее называли, мош Тоадер?
— Дедица — не трава. Это такой кудрявый корешок. Ну, вроде помазка для бритья.
— А где вы добываете этот корень?
— С трудом, но нахожу. Теперь, когда перепахали вес залежи и выгоны, найти его стало еще тяжельше.
Попадается иной раз на опушке леса. Для ветреницы-дедицы требуется целина. Тысячу лет чтобы не знала плуга!..
— Может, это все-таки женьшень?
— Слыхал я про него от внука. Он всю агрономию превзошел. Но ветреница-дедица не это… как его? самое… Она, правда, тоже прячется от человеческого глаза. Ее надо искать да искать. Узнаю ветреницу-дедицу по цветку. Нужно только подстеречь, когда она расцветает. Найдешь — поставь возле нее мету: колышек, тростинку, сухой стебелек. Так я делаю. Приметив, даю ей дозреть. Жду, когда лепестки цветка облетят, когда все соки останутся в корне. Осенью прихожу с лопатой, выкапываю корешок, Отряхиваю с него землю и уношу домой в торбочке. Дома сушу его в тени, где-нибудь под навесом.
Когда высохнет, усики корня делаются черными. А промеж черных попадаются красные усики. Их я выбираю отдельно. Называются они "волчий глаз". В прежнее время их засовывали под кожу лошади. Просверлят дырочку и втыкают, по нескольку красных волосинок. Через них из лошади уходят всякие болячки.
Таким же образом выгоняли и водянку из ног. Сперва лошажья кожа вспухает. А когда опухоль созреет, она лопается. Гной вытекает, а вместе с ним и дурная кровь. Лошадь выздоравливает. Теперь у нас на все село осталась одна лошадь, да и ту один дурак прозвал Телевизором. Не скажи тому коню это слово, он и с места не стронется!..
— Вы не хотели бы поехать в Кишинев, мош Тоадер?
— А чего я там не видал? Там и без меня хватает бездельников, бубличников этих!
— У нас там есть разные медицинские приборы и аппараты.
— Что?.. Как вы говорите?
— Я говорю, что в нашей клинике мы могли бы вас лучше проверить.
— Мне и непроверенному хорошо живется.
— Спите хорошо?
— Нет, чего нет, того нет. Сном не могу похвалиться в последнее время.
Что делать? Сколько веревочке ни виться, а конец бывает. И поскольку жить мне осталось недолго, организм мой не хочет транжирить время на сон. Толкает меня под бок, будит и заставляет работать. Но какой из меня теперь работник?!