Лицо Христа смотрело прямо на меня. Я поёжился под этим взглядом. Мурашки побежали по спине. Я не выдержал взгляда и отвернулся.
Я почувствовал себя… Как бы это сказать… Вся ложь, всё враньё, вся неустроенность, которая была во мне, вдруг выплыла наружу.
Под этим взглядом невозможно было ни лгать, ни юлить, ни прикидываться. Ни умным, ни дураком.
Всё было видно Ему. Всё Он знал. И смотрел на тебя пронизывающе, требовательно, но с такой жалостью, что на глаза наворачивались слёзы.
Поэтому я и отвернулся, и стал ставить свечу на какой-то подсвечник.
А ведь в храме ещё и пели! Хор стоял прямо здесь же, среди немногих посетителей. Поющие опирались на какие-то древние приспособления, похожие на стулья для стоящих людей.
Хор был так слажен… так переливался разными голосами, и мужскими, и женскими, что мне захотелось подпевать…
Я даже попробовал подтянуть какой-то повторяющийся припев:
— Отче Сергие, моли Бога о нас…
Из глотки моей прорвался только нечленораздельный хрип.
— Проходить будете? — подтолкнула меня пожилая женщина.
— Куда? — не понял я.
— К мощам. К Преподобному Сергию Радонежскому.
— А зачем?
— Помолиться! — женщина удивилась моему вопросу. — Просить святого… об исцелениии… да обо всём…
— А… — протянул я и пропустил женщину вперёд.
И двинулся следом.
Я не очень хорошо знал, кто такой Сергий Радонежский. Так, понаслышке… Вроде, святой. Что-то такое про Куликовскую битву…
Тупой, тупой я и бестолковый…
По узкому, отделённому цепочкой проходу мимо иконостаса я проходил за людьми, и мне казалось, что я передвигаюсь в рентгеновских, или в каких там ещё лучах, где всю мою душу можно увидеть, как на экране. Или — что я разобран, разложен на мельчайшие составляющие. На молекулы, на атомы…
Всё, что составляет меня, как человека, определялось здесь, как в какой-то научной лаборатории, обладающей знаниями — куда выше, и куда надёжнее человеческих.
Я очнулся перед самым окончанием пути. Это была серебряная усыпальница. Что делать дальше, я не знал. И встал, как столб. Меня толкнули сзади ещё раз, и другая женщина обошла меня.
На этот раз я посмотрел, что надо делать.
Я наклонился над мощами. Креститься я не умел, и, по-моему, сделал это неправильно. Но это знал только я. И Он.
Просить… обо всём…
«Хочу жить так… — прокричал я про себя. — Ты слышишь? Хочу так жить… как здесь…»
Затем я спустился по небольшой лесенке на ватных ногах. Ещё какое-то время постоял в храме, опираясь на стену, и изредка поглядывая на Христа.
Нет, не мог я выдержать Его взгляда…
Когда я посмотрел на часы, оказалось, что прошёл целый час. Я оторвался от стены и почти побежал в административный корпус
Глава 13
За столом сидел священник и устало смотрел на меня.
— Давайте документы, — произнёс он.
Я протянул свой аттестат, паспорт, и все остальные бумаги, которых было совсем немного.
— Это что? Всё?
Я кивнул.
Не такой уж я дурак, чтобы не прочесть перечня документов, который требовался для поступления. На что я надеялся?
На то, что дуракам везёт?
Но я только что сказал сам себе, что не такой уж я и дурак…
— Вы знаете о том, какие нужны документы?
Я опустил голову.
— Да… — выдохнул я.
— Видимо, Вы невнимательно это читали, — священник подвинул мне перечень. — Прочтите ещё раз.
Перечень был велик. Буквы поплыли перед моими глазами.
1. прошение на имя Ректора (заполняется по прибытии в канцелярии МДА);
2. рекомендацию епархиального архиерея или приходского священника, заверенную епархиальным архиереем. И пункты № 3., и № 4., и 5…
— Надо подготовиться, — священник был доброжелателен, но твёрд. — Вы готовились сдавать экзамен по Закону Божию? Священную историю? Вы знакомы с основами православия, с уставом? А молитвы? Вы знаете хотя бы «Отче наш»?
Моя голова склонялась всё ниже. Я не знал «Отче наш».
— А десять заповедей?
Лучше бы я промолчал! Но я сказал:
— Ну…
— Говорите, если «ну», — даже улыбнулся священник.
— Ну… не убей… не укради… не прелюбодействуй…
— Три, — посчитал священник.
Мне было стыдно.
— Не сотвори себе кумира, — откуда-то из недр памяти извлёк я.
— Хорошо. Четыре. Не лжесвидетельствуй. Не завидуй. О родителях вспомни.
— Да! Почитай отца и мать…
— И да продлятся дни твои на земли, — закончил за меня священник.
Нависшая пауза была для меня мучительна. Священник вздохнул.
— Вот, берите этот перечень. Учите.
— Да это же невозможно, — тихо протянул я.
— А Вы просите Божьей помощи. Если Ваше желание — не сиюминутная прихоть, готовьтесь, и приезжайте на следующий год. С Богом — всё возможно. Люди нам нужны.
Священник помолчал, и поправился.
— Люди нужны для служения Богу.
— А зачем нужны десять заповедей? — вырвалось у меня.
Священник ещё раз посмотрел на меня, как будто решая, отвечать мне или нет.
— Они нужны для того, чтоб по ним жить.
— Но это же невозможно!
– Господь — и намерение целует. «Горе имеем сердца…»
— Что?
– Не знаешь? На литургиии был, хоть раз? На Богослужении?
— Нет…
— Нет… Что же привело тебя сюда, юноша?
Я промолчал.
Если бы я знал, что меня привело, я бы ответил.
— А у вас есть какие-нибудь подготовительные курсы? — спросил я.
— Нет у нас курсов. Главные курсы — жизнь…
Я вышел из административного корпуса…на эти курсы…
На эти, бесплатные курсы, открытые для всех.
Мне хотелось есть. Мне хотелось пить. И тут я увидел такую беседочку, весело раскрашенную, как бы увитую виноградом со спелыми кистями. Народ стоял в небольшой очереди, держа разные посудины и бутылки.
«Ну, хоть попью, — подумал я, и пристроился в хвост очереди. — Надо же, как раскрашена эта беседочка! Такая радостная стоит. Удивительно даже…»
Беседочка была построена над источником преподобного Сергия. Я прочёл это, когда подошёл поближе.
Моя очередь уже продвинулась ко входу в источник, когда двое молодых парней в серых рясах прибежали с вёдрами, и немного оттеснили меня в сторонку. Один из них поставил вёдро под небольшой краник, торчащий внизу. Струя воды с шумом ударилась о дно ведра.
И так весело, так радостно она стучала об ведро… Один из парней поднёс руку к крану и брызнул водой в другого. Вода полетела, разбиваясь на сотни маленьких радуг.
Парни смеялись, улыбались люди в очереди.
Мне тоже хотелось побрызгаться этой водой. Тут подошла моя очередь, и мне налили воды в большую железную кружку.
Вода была холодна и чиста. Она ломила зубы. Я пил эту воду мелкими глоточками, потом умыл этой водой лицо и руки.
Вода из источника стекала по моему лицу. Или я заплакал…
Странное состояние не отпускало мою душу. Мне хотелось смеяться и плакать одновременно. И ещё мне хотелось, чтобы это не заканчивалось никогда.
Но всё на свете заканчивается.
Я покинул ворота Троице-Сергиевой лавры и тихо побрёл в направлении железнодорожной станции.
Прокатить под дурачка не получилось.
Глава 14
Денег практически не было. Институт (и не один) помахал ручкой. Тётя Вера пока ещё терпела меня, но полы в её квартире уже жгли мои пятки.
Сын тёти Веры работал экономистом в какой-то фирме. Однажды, когда он навещал мать, тётя Вера завела разговор обо мне.
Сын тёти Веры почесал затылок, и предложил пристроить меня курьером к ним на фирму.
Это, может быть, было и неплохо, но зарплаты курьера на съёмную квартиру всё равно не хватило бы. Что мне оставалось делать?
Варианта имелось два. Первый — вернуться домой. Скорее всего, ещё не подзно подать документы в пед. Там у нас — вечный недобор.
Второй вариант — пройтись к тому адресу, где когда-то проживал мой отец. Этот вариант являлся почти безнадёжным.
Этот вариант казался ещё хуже, чем возвращения домой. И всё же…
А что мне оставалось делать? Идти — или не идти? Вот в чём вопрос?
В глубине души-то я знал, что нехватка денег, облом по всем институтам, и прочее — всё это — только отговорки. Я бы пошёл по этому адресу, даже если у меня всё было в порядке с деньгами и с жильём.
Меня так и тянуло пойти. Так и тянуло, так и подмывало…
Через пару дней после неудачной попытки сдать документы в Духовную Семинарию я отправился по заветному адресу.
Хотел на местности сориентироваться…
Да что там! Я найти его хотел! В глаза ему посмотреть!
Отец оставил нас с матерью, когда мне было десять лет. Мать никогда не говорила о нём плохо. Мать вообще предпочитала не говорить о нём.
Когда мне исполнилось лет шестнадцать, я начал досаждать матери своими расспросами. Мать, посадив меня перед собой на кухне, рассказала нехитрую историю, которая так и осела во мне, как краска на сырой штукатурке.
Жили-были двое. Она — студентка пед. института, он — студент политеха, будущий инженер. Познакомились на танцах в пед. институте. Влюбились друг в друга сразу, и поженились уже через пару месяцев.
Я — дитя любви.
Родители жили в общаге. Потом умерли родители матери, и молодые перебрались в ту самую, бабушкину квартиру, в которой мы с матерью сейчас и проживаем.
А потом наступили девяностые годы. Мы, то есть наша семья, оказались в такой нищете, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Матери зарплату задерживали, завод отца вообще закрылся, и был разворован по винтику. Тогда отец поехал в Москуву — искать счастья.
Первый раз съездил — вернулся, денег привёз.
Второй раз съездил, денег привёз, но уже вёл себя, как чужой.
Третий раз поехал — и не вернулся.
— Там он нашёл женщину… — говорила мать, — там он нашёл женщину, которая лучше меня.
— Неправда! — отвечал я. — Ты лучше всех!
Мать гладила меня по голове.
— Ну, сынок… — говорила мать. — Поверь… бывают хорошие женщины… Но вот ты, сынок — ты у него один! Самый лучший!