— И чем же она его нарушает?
— Она ничего не делает для Господа нашего! — с неожиданной страстью воскликнула сестра Урсула. — А уж ради аббатства и вовсе палец о палец не ударит. И она ни на шаг не отходит от госпожи аббатисы, куда аббатиса, туда и Ишрак.
— И ей, разумеется, разрешено выходить за пределы монастыря? Ей ведь это не заказано?
— Она никогда не оставляет аббатису одну, — возразила его собеседница. — А госпожа аббатиса никогда из монастыря не выходит. Эта рабыня прямо-таки ужас на всех наводит. Она то крадется в тени, то скрывается в темном углу, за всеми наблюдая и все замечая, но ни с кем из нас не разговаривает. Иной раз кажется, будто к нам в ловушку угодило какое-то неведомое животное, а может, золотистая львица, и мы держим ее здесь в клетке.
— А сама ты ее боишься? — напрямик спросил Лука.
Сестра Урсула подняла голову и ясными серыми глазами посмотрела прямо на него.
— Я верю, что Господь защитит меня от любого зла, — сказала она. — Но если б я не была так уверена, что надо мною простерта десница Господня, эта женщина стала бы для меня истинным воплощением ужаса.
В комнате воцарилась тишина, словно там и впрямь пролетел шепот невидимого Зла. Лука чувствовал, как по спине у него ползут мурашки; брат Пьетро под столом судорожно вцепился в крест, который носил на поясе.
— С кем из монахинь мне следует побеседовать в первую очередь? — спросил Лука, желая нарушить затянувшееся молчание. — Запиши мне имена тех, кто ходит во сне, у кого проявлялись стигматы, кому являлись видения, кто чересчур долго постится.
Он подтолкнул к ней лист бумаги и перо, и она — не спеша, но и без колебаний — четким почерком написала шесть имен и вернула ему листок.
— А ты? — спросил он. — У тебя были видения? Ты случайно не ходила во сне?
Улыбка, которой она его одарила, казалась почти соблазнительной.
— Я просыпаюсь глубокой ночью и иду в церковь к полунощнице, а потом долго молюсь, — сказала она. — И после этого меня можно найти только в моей теплой постели.
Пока Лука пытался прогнать видение «ее теплой постели», она, не говоря больше ни слова, встала из-за стола и вышла из комнаты.
— Впечатляющая женщина, — тихо заметил Пьетро, глядя ей вслед. — Только подумай, ведь она в монастыре с четырех лет! Живи она в миру, ох и натворила бы она дел!
— Шелковые нижние юбки! — заметил Фрейзе, просовывая в дверь голову. — Не больно-то часто монахини их носят.
— Что-что? — переспросил Лука, непонятно почему приходя в ярость, ибо сердце у него все еще бешено стучало при воспоминании о том, как сестра Урсула после молитвы ложится в свою целомудренную теплую постель.
— Я говорю, нечасто монахини шелковые нижние юбки надевают. Обритая голова — это да, хотя, может, это и чересчур, но монастырским законам вполне соответствует. А вот шелковые юбки тут вряд ли кто носит.
— Откуда, черт побери, тебе известно, что она носит шелковые нижние юбки? — с раздражением спросил Пьетро. — И как ты вообще смеешь говорить такое?
— Видел, как эти юбки сохли в прачечной, вот и поинтересовался, чьи они. По-моему, довольно странная вещь в монастыре, где обет бедности приносят. А потом я прислушался — может, я и дурак, но слушать-то умею очень хорошо! — и услышал, как эти юбки шелестят, когда сестра Урсула мимо проходит. Она-то не знала, что я прислушиваюсь; она мимо меня всегда с таким видом идет, словно я камень или дерево. А шелк так тихонько шуршит — шур-шур-шур. — Фрейзе хитро подмигнул брату Пьетро. — Расследования-то небось можно по-всякому вести. И вовсе не обязательно уметь писать, чтобы быть способным думать. Иной раз хватает и простого умения слушать.
Брат Пьетро сделал вид, что не заметил его едких слов, и обратился к Луке:
— Кто у нас следующий?
— Пожалуй, пригласим теперь госпожу аббатису, — решил Лука. — А потом ее служанку Ишрак.
— А может, нам первой допросить эту Ишрак? А потом заставить ее постоять за дверью, пока аббатиса на наши вопросы отвечать будет? — предложил Пьетро. — Тогда они уж точно не сговорятся.
— Сговорятся насчет чего? — нетерпеливо спросил Лука.
— В том-то все и дело, — сказал Пьетро. — Мы ведь не знаем, чем они тут занимаются.
— Сговорятся. — Фрейзе осторожно повторил это слово. — Сго-во-рят-ся. Надо же, до чего некоторые слова способны любого человека сразу виноватым сделать!
— Ты лучше помолчи и сходи за этой рабыней, — велел ему Лука. — Следователь тут вовсе не ты, а тебе положено мне, твоему господину, прислуживать. Веди ее сюда побыстрей да постарайся сделать так, чтобы она ни с кем по пути сюда не разговаривала.
Фрейзе, обогнув дом, подошел к дверям кухни аббатисы и попросил позвать служанку Ишрак. Та вскоре явилась, с ног до головы закутанная в покрывало, точно жительница Сахары; на ней была длинная черная рубаха и черные шаровары, а легкое черное покрывало, наброшенное на голову, закреплялось так, что скрывало всю нижнюю половину лица. Фрейзе сумел разглядеть только ее босые ступни — на одном пальце поблескивало серебряное кольцо — и темные загадочные глаза, в упор смотревшие на него в щель между складками покрывала. Фрейзе ободряюще улыбнулся, но девушка никак на его улыбку не отреагировала, и они в полном молчании направились в комнату следователя. Затем Ишрак, по-прежнему не говоря ни слова, уселась перед Лукой и братом Пьетро.
— Значит, тебя зовут Ишрак? — спросил у нее Лука.
— Я не говорю по-итальянски, — тут же заявила она на чистейшем итальянском языке.
— Но ты же сейчас именно по-итальянски мне отвечаешь!
Она покачала головой и повторила:
— Я не говорю по-итальянски.
— Твое имя Ишрак? — спросил Лука уже по-французски.
— Я не говорю по-французски, — ответила она по-французски и без малейшего акцента.
— Твое имя Ишрак? — спросил Лука на латыни.
— Да, — ответила она на латыни, — но я не говорю на латыни.
— На каком же языке ты говоришь?
— Ни на каком.
Лука понял, что ситуация патовая, и наклонился к ней, внимательно на нее глядя и стараясь держаться как можно авторитетнее.
— Послушай, женщина: меня отправил сюда сам святой отец, приказав мне произвести расследование тех странных событий, которые имели место у вас в монастыре, и прислать ему подробный отчет. Ты бы лучше отвечала на мои вопросы, иначе почувствуешь не только мое неудовольствие, но и гнев папы римского.
Она равнодушно пожала плечами и заявила на латыни:
— А я немая. И потом, для тебя он, может, и святой отец, но для меня-то нет.
— Ты совершенно определенно не немая, — вмешался брат Пьетро. — И совершенно определенно знаешь несколько языков.
Ишрак повернулась к нему, одарила его чрезвычайно дерзким взглядом, покачала головой и снова отвернулась.
— Ты же как-то разговариваешь с госпожой аббатисой? — спросил Пьетро.
В ответ — молчание.
— Не перегибай палку! У нас хватит власти и возможностей, чтобы заставить тебя говорить, — сурово предупредил он ее.
Она потупилась, скрыв глаза под длинными ресницами, но когда снова подняла их и посмотрела на Луку, тот увидел в уголках ее темных глаз лучики насмешливых морщинок и понял: да ведь она едва сдерживается, чтобы во весь голос не расхохотаться!
— Я не говорю ни на одном языке, — повторила она. — И вряд ли вы имеете власть надо мною.
Лука побагровел, как всякий вспыльчивый юноша, который подвергся насмешкам, да еще и со стороны женщины.
— Убирайся! — бросил он в гневе.
В дверях тут же возникла длинная физиономия Фрейзе, и Лука сердито рявкнул:
— Пошли за госпожой аббатисой! А эту «немую» особу запри в соседней комнате и никого к ней не пускай!
Изольда, переступая порог их комнаты, так низко опустила на лицо капюшон своего плаща, что полностью скрылась в густой тени; руки она спрятала в просторных рукавах; лишь ее изящные белые ступни в простых сандалиях слегка выглядывали из-под подола. Лука совершенно не к месту отметил про себя, что пальчики у нее на ногах порозовели от холода, а подъем очень высокий и красивый.
— Входи, сестра моя, — сказал ей Лука, стараясь вновь придать себе авторитетный вид. — Прошу тебя, садись за стол напротив меня.
Она села, но капюшон не откинула, и Лука то и дело невольно склонял голову, пытаясь заглянуть под этот капюшон и увидеть ее лицо. Пока что ему удалось рассмотреть только округлые очертания изящного подбородка и решительно сжатые губы. Верхняя же часть ее лица оставалась по-прежнему невидимой.
— Не угодно ли тебе снять с головы капюшон, госпожа моя? — учтиво обратился к ней Лука.
— Я предпочла бы этого не делать.
— А вот сестра Урсула только что беседовала с нами, не закрывая лица.
— Меня заставили поклясться, что я буду избегать общества мужчин, — холодно ответила аббатиса. — Мне приказали вечно оставаться в этой святой обители и запретили встречаться или беседовать с мужчинами; мне разрешено лишь иногда кратко обмениваться с ними приветствиями во время мимолетных встреч. Я подчинилась тем обетам, которые меня вынудили принести. Да, я сделала это не по собственной воле, принести обеты меня заставила церковь, но ты, представитель этой церкви, должен быть доволен моим послушанием.
Брат Пьетро собрал свои бумаги и приготовился писать, но пока что перо его без движения висело в воздухе.
— Быть может, сестра моя, ты расскажешь нам, при каких обстоятельствах ты была вынуждена поступить в монастырь? — спросил Лука.
— Они достаточно хорошо известны, — сказала аббатиса. — Три с половиной месяца назад скончался мой отец. Свой замок и все владения он оставил моему брату, который и стал их новым хозяином, что вполне законно. Мать моя умерла уже давно. Мне отец не оставил ничего, кроме выбора: либо выйти замуж за названного им человека, либо уйти в монастырь. Выйти замуж я отказалась, и мой брат, нынешний дон Лукретили, согласился с моим решением и оказал мне великую милость, поместив под защиту этого монастыря. Прибыв сюда, я вскоре принесла святые обеты и заняла пост настоятельницы.