— Вот увидишь, — сказал Фрейзе, важно кивая брату Пьетро, — наш Лука — юноша действительно необычный.
— Жду не дождусь, когда наконец эти его исключительные способности проявятся, — сухо заметил клирик. — И лучше бы пораньше, если это возможно. Впрочем, теперь я иду спать.
Лука распрощался с ними и повернул к себе, точнее, к тем покоям, которые были специально отведены для наезжавшего порой в монастырь священника. Войдя, Лука первым делом стащил с себя сапоги и сунул под подушку кинжал, который всегда носил спрятанным за голенище. Затем он выложил на стол манускрипт, в котором трактовалось понятие «нуль», и рядом с ним — стопку бумаг с показаниями монахинь, скрупулезно записанными братом Пьетро. Он собирался сперва просмотреть эти записи, а затем вознаградить себя работой с манускриптом, после чего намерен был непременно пойти к первой мессе.
Однако часа в два ночи тихий стук в дверь заставил его вскочить из-за стола. Он выхватил из-под подушки кинжал и тихо спросил:
— Кто там?
— Одна из твоих сестер во Христе.
Заткнув кинжал за пояс на спине, Лука чуть приоткрыл дверь и увидел на пороге монахиню. Она молчала; лицо ее было полностью скрыто кружевным покрывалом. Лука быстро глянул в оба конца пустынной галереи и чуть отступил, жестом приглашая ее войти. Где-то на заднем плане у него, правда, мелькнула мысль, что он, пожалуй, рискует, намереваясь беседовать с нею без свидетелей и без помощи брата Пьетро, который мог бы записать то, что она расскажет. Но ведь и она тоже рисковала, нарушив обет, да еще и явившись к нему ночью. Должно быть, ее желание излить душу было настолько сильным, что она все же решилась одна прийти в комнату к мужчине.
Лука обратил внимание на то, как странно она все время сжимает пальцы, словно пряча в ладони какой-то маленький предмет.
— Ты хотел меня видеть, брат? — спокойно спросила она. Голосок у нее был тихий и нежный. — Ты хотел видеть вот это?
И она протянула к нему руки. Лука вздрогнул от ужаса, увидев в центре обеих ладоней аккуратные неглубокие раны, которые обильно кровоточили.
— Господи, спаси и помилуй нас грешных!
— Аминь, — тут же сказала она.
Лука достал чистую тряпицу и оторвал от ее края полоску. Затем плеснул на нее воды из кувшина и нежно промокнул каждую рану. Она слегка вздрогнула при его прикосновении, и он перепугался:
— Ох, прости, прости…
— Ничего, мне не очень больно, ранки ведь неглубокие.
Лука стер с ладоней кровь и с удивлением увидел, что кровь из ранок тут же течь почти перестала и обе они начинают затягиваться.
— Когда это случилось?
— Только что. Я проснулась, и раны на ладонях уже появились.
— А что, это случалось и раньше?
— Да. Например, прошлой ночью. Мне приснился жуткий сон, и когда я проснулась, то увидела, что по-прежнему нахожусь у себя в келье и лежу в собственной постели, но мои ноги почему-то все в грязи, а ладони перепачканы кровью.
— Значит, это тебя я тогда видел? — сказал Лука. — Ночью у ворот? Неужели ты ничего не помнишь?
Она покачала головой, и кружевная накидка затрепетала, но лица она так и не открыла.
— Нет, ничего такого я не помню. Я просто проснулась и увидела у себя на ладонях новые отметины. Это ведь случалось и раньше. Порой я только утром обнаруживала у себя стигматы, уже почти переставшие кровоточить, словно они появились несколько часов назад, ночью, но я при этом даже не проснулась. Раны ведь неглубокие, как ты и сам видишь, и полностью исчезают в течение нескольких дней.
— А видения у тебя тоже бывают?
— О да, ужасные! — со страхом воскликнула она. — И я никак не могу поверить, что промысел Божий в том, чтобы я просыпалась среди ночи с кровавыми ранами на ладонях. У меня никогда не возникало ощущения священного чуда, я каждый раз испытывала только ужас. Не может быть, чтобы сам Господь протыкал мне руки до крови! Все это, должно быть, происки дьявола.
— Но, возможно, Господь таким образом дает тебе некий тайный знак? Или хочет через тебя послать миру некое предупреждение? — попытался объяснить столь загадочное явление Лука.
Монахиня покачала головой.
— Скорее, пожалуй, мне кажется, что Он за что-то меня наказывает. Наверное, за то, что я живу здесь и хожу к мессе, как все, но тем не менее чувствую себя проклятой, ибо наделена непокорным сердцем.
— И много тут таких, как ты? Кто оказался здесь против собственной воли?
— Кто знает? Кто знает, что думают люди, что творится у них в душе, если они день за днем проводят в молчании и молитвах? Если они покорно исполняют волю Господа, если ходят, как полагается, к мессе, если поют псалмы, как им приказано свыше? Нам ведь не разрешается даже разговаривать друг с другом в течение дня; вслух мы можем разве что повторить данное нам приказание или же помолиться. Кто знает, что таится в мыслях у каждой из нас? Кто знает, о чем мы мечтаем, оставшись наедине с собой?
Она говорила так горячо и так разумно, что Лука в очередной раз убедился: этот монастырь действительно полон неразрешимых тайн. Он чувствовал, что больше не может задавать ей бессмысленные вопросы, и предпочел действовать: взял чистый листок бумаги и попросил:
— Пожалуйста, приложи к этому листку руки — сперва правую, а потом левую.
У нее был такой вид, словно ей очень не хочется этого делать, но все же она подчинилась его просьбе, и оба они с ужасом уставились на два аккуратных кровавых отпечатка треугольной формы, оставшиеся на бумаге; вокруг них были видны более бледные очертания ее перепачканных кровью ладоней.
— Брат Пьетро тоже должен увидеть твои руки, — решил Лука. — Тебе придется все же зайти в нашу рабочую комнату, чтобы он смог записать твои показания.
Он ожидал, что она станет возражать, но она лишь покорно склонила голову в знак согласия.
— Тогда завтра с утра первым делом приходи туда, где мы ведем допросы, — сказал Лука. — Сразу после хвалитн.
— Хорошо, — легко согласилась она и, открыв дверь комнаты, выскользнула на галерею.
— Как твое имя, сестра? — спросил Лука, бросившись следом за нею, но она уже исчезла. Только тут до него дошло, что ни в какую комнату для допросов она не придет и никаких свидетельских показаний давать не будет. А он даже имени ее не узнал!
После хвалитн Лука с нетерпением ждал ее, но она так и не пришла. Он так на себя разозлился, что даже не смог объяснить Фрейзе и Пьетро, почему никого не желает видеть, а просто сидит в отведенной ему комнате за столом, распахнув настежь дверь и разложив перед собой бумаги.
В итоге Лука сообщил, что ему необходимо проветрить мозги, и отправился на конюшню. Одна из служительниц-мирянок как раз убирала в стойлах, так что сразу же вывела Луке уже оседланного коня, и он уже в который раз удивился, что здесь даже самую тяжелую работу выполняют женщины. Он слишком долго прожил в мире, женщин вообще лишенном, и ему было странно видеть все это. Собственно, женщины в монастыре вели вполне самодостаточную жизнь, со всем справлялись сами, даже мессы сами служили, и мужчины здесь никогда не бывали, если не считать приходящего священника. Тем сильнее Луке казалось, что он оказался не в своей тарелке. Эти женщины жили тесным сообществом и так, словно мужчин вообще не существует на свете, словно Господь их и не создавал и не приказал им стать в мире хозяевами и повелителями. Да этим женщинам совершенно никто и не был нужен, а управляла ими молодая девушка. Все это полностью расходилось с тем, что Лука прежде знал и видел, и с тем, чему его учили в монастыре и потом. «Ничего удивительного, — думал он, — что здесь у меня все идет наперекосяк».
Поджидая, пока работница выведет к нему оседланного коня, Лука увидел, что к нему направляется Фрейзе на своей пегой, кое-как оседланной лошадке, и сердито ему крикнул:
— Я поеду один!
— Да пожалуйста! Я тоже поеду один, — миролюбиво ответил Фрейзе.
— Я не хочу, чтобы ты ехал со мной.
— А я с тобой и не поеду.
— В таком случае мы отправимся в разные стороны.
— Как скажешь.
Фрейзе неторопливо подтянул подпругу и выехал за ворота, с изысканной куртуазностью раскланявшись с престарелой привратницей, но она лишь мрачно на него посмотрела. Потом он остановился и дождался, когда Лука рысцой минует его.
— Я же сказал тебе, что хочу прогуляться в одиночестве!
— Именно поэтому я тебя и дожидался, — терпеливо объяснил Фрейзе. — Мне же нужно было понять, какое направление ты выберешь, чтобы уж наверняка поехать в противоположном. Хотя в лесу, конечно, могут встретиться и волки, и воры, и бандиты с большой дороги, и разбойники, так что я бы не возражал, если б ты составил мне компанию хотя бы в первый час или два.
— Ладно, заткнись и дай мне спокойно подумать, — нелюбезно буркнул Лука.
— Ни словечка, — тут же согласился Фрейзе, обращаясь при этом к своей лошадке, которая в ответ дернула коричневым ухом. — Буду нем, как могила.
Ему действительно удалось хранить молчание в течение нескольких часов, пока они ехали на север, быстро удаляясь от аббатства, от замка Лукретили и от той маленькой деревушки, что приютилась под его стенами. Они выбрали широкую ровную дорогу с примятой травой между колеями, и Лука пустил своего коня легким галопом, вряд ли замечая мелькавшие по сторонам редкие крестьянские домишки, пасшиеся в полях отары овец и ухоженные виноградники. Но к полудню, когда солнце начало припекать, Лука осадил коня и внезапно понял, что они уехали, пожалуй, слишком далеко от аббатства.
— Наверное, пора назад поворачивать, — сказал он.
— А ты не хочешь сперва немного подкрепиться? Глоток легкого пива, кусочек хлеба и ломтик ветчины? — попытался соблазнить его Фрейзе.
— Неужели ты все это с собой прихватил?
— Да, все припасы в седельной сумке. Я подумал, что прогулка может и затянуться и тогда нам, возможно, захочется выпить пивка и съесть по куску хлеба.
Лука невольно улыбнулся.