— Умолкни, — посоветовал Лука своему чересчур разговорчивому слуге, но Фрейзе не унимался:
— Или попросту всосать в себя. — Он минутку помолчал и пояснил более внятно: — Ну, скажем, суп.
— «Ну, скажем, суп»! — сердито передразнил его Лука. — Уж про суп ты, ради бога, помолчи! А еще лучше ступай на кухню и посиди там.
— Я же за дверями присматриваю, — возразил Фрейзе, жестом показывая, сколь важна его работа. — Слежу, чтобы к вам сюда кто не ворвался.
— Господь свидетель, по мне так лучше пусть ворвутся, пусть на нас целая банда грабителей нападет, чем мы без конца будем слушать твои комментарии по любому поводу! — взорвался Лука.
Фрейзе с сожалением покрутил головой и демонстративно поджал нижнюю губу, накрыв ее верхней, показывая, что впредь будет хранить молчание.
— Отныне я нем как могила, — сказал он Луке. — А вы продолжайте, продолжайте. У тебя, кстати, очень хорошо получается, маленький господин: осторожно, но уважительно. Но ты на меня внимания не обращай.
Лука только рукой махнул и снова повернулся к Изольде.
— В новом допросе ты не нуждаешься, — сказал он ей, — но должна понять: мы не можем освободить тебя, пока не будем убеждены в твоей невиновности. Твоей и Ишрак. Поэтому после обеда постарайся честно рассказать, что случилось в аббатстве и что ты думаешь насчет своего будущего.
— Могу ли я тоже узнать, что произошло после нашего бегства? Вы его закрыли?
— Нет, — ответил Лука. — И узнаешь обо всем во всех подробностях. А пока скажу только, что, когда мы покидали аббатство, монахини как раз молились в часовне. Там должны назначить новую аббатису…
— Сестру Урсулу? — быстро спросила Изольда.
— Сестра Урсула умерла, — сказал Лука, но ничем эти слова не пояснил. — А теперь займись-ка обедом, а потом расскажешь мне все, что тебе известно.
Изольда еще немного поела, затем взяла кусок хлеба, и брат Пьетро положил на него немного говяжьего рагу. Сам же он с обедом уже покончил и, готовясь записывать, обмакнул перо в чернильницу.
— Когда я прибыла в аббатство, я горько оплакивала своего отца и одновременно всей душой противилась его предсмертной воле, — честно призналась Изольда. — Ишрак, разумеется, последовала за мной — мы никогда с ней не расставались, с тех пор как мой отец привез их с матерью из Святой земли.
— Она твоя рабыня? — спросил брат Пьетро.
Изольда с горячностью помотала головой:
— Нет, она свободный человек! Просто из-за ее арабского происхождения всем кажется, что она обязательно должна быть моей рабыней. Но это не так. Мой отец весьма чтил и уважал ее мать, а когда она умерла, он похоронил ее по-христиански. Ишрак тогда всего семь лет было. Ишрак всегда оставалась свободной, как и ее мать.
— Более свободной, чем ты? — спросил Лука и заметил, как вспыхнули ее щеки.
— Да, похоже, что так, — призналась она. — Ибо я, связанная волей покойного отца, вынуждена была против собственного желания отправиться в монастырь. Впрочем, теперь я лишилась и своей должности аббатисы, и даже места в этом монастыре. Теперь я — преступница, и меня разыскивают власти!
— Что вы делали с телом сестры Августы?
Изольда наклонилась над столом, приблизив лицо к Луке и буквально вперив в него взгляд синих глаз. В эту минуту Лука мог бы поклясться, что она говорит правду.
— Ишрак училась в Испании у мавританских врачей. Мой отец возил нас обеих к испанскому двору, когда там понадобились его советы по организации нового крестового похода. Ишрак потом осталась там учиться у одного из величайших врачей современности; она изучала разные травы, в том числе и ядовитые, способные и одурманить человека, и убить его. Мы с ней давно подозревали, что монахинь кто-то пичкает подобным зельем. Кроме того, мне и самой снились совершенно невероятные сны, сущие кошмары, а просыпалась я с кровоточащими ранами на руках…
— У тебя тоже появлялись на руках стигматы? — прервал ее Лука.
— Мне так казалось, — сказала она, сразу помрачнев при воспоминании об этом. — И сперва я очень растерялась. Я решила, что эти отметины настоящие, что это просто чудо, хоть мне и было очень больно.
— Так это ты приходила ночью ко мне в комнату и показывала свои руки?
Она молча кивнула.
— В этом же нет ничего постыдного, — попытался ласково успокоить ее Лука.
— Но у меня такое ощущение, будто это страшный грех, — тихо возразила она. — Это ужасно, когда во сне у тебя появляются такие же раны, как у Господа нашего, и ты просыпаешься с растревоженной душой, потому что тебе снилось, как ты бежала, пронзительно кричала…
— И ты решила, что эти страшные сны связаны с воздействием ягод белладонны?
— Да. Ишрак тоже так считала. Она была почти уверена, что их дают всем монахиням. Сама Ишрак никогда в трапезной не ела, она питалась со слугами, и у нее никогда не бывало таких снов. И ни у кого из слуг тоже. Только у тех сестер, которые ели в трапезной, в частности тамошний хлеб. А когда сестра Августа столь внезапно скончалась во сне, Ишрак догадалась, что сердце ее перестало биться из-за длительного воздействия яда; она знала, что он накапливается в теле человека и, если принимать его постоянно даже в небольших количествах, он в итоге тебя убьет. Вот мы и решили вскрыть тело сестры Августы и поискать у нее в желудке ягоды белладонны.
Брат Пьетро перестал писать и прикрыл глаза рукой, словно перед ним вновь встало жуткое видение: две молодые женщины, обнаженные руки которых по локоть выпачканы кровью, потрошат мертвеца.
— Это очень большой грех — прикасаться к мертвому телу, — внушительно заявил Лука. — А вскрывать труп — это к тому же тяжкое преступление.
— Но для Ишрак это вовсе не грех и не преступление! — тут же бросилась на защиту подруги Изольда. — Она не нашей веры, она не верит в воскресение мертвых. Для нее это вскрытие было не бóльшим грехом, чем решение вопроса о том, от чего умерло то или иное животное. Ведь врачи часто вскрывают тела мертвых животных, выясняя причину их смерти. Вы ни в чем не сможете ее обвинить, кроме того, что она практикует медицинское искусство.
— Но для тебя это был большой грех, — стоял на своем Лука. — Действо, по-моему, совершенно богомерзкое. Как могла ты — юная благородная девица — заниматься такими вещами?
Она покаянно склонила голову.
— Да, для меня это был большой грех. Но я понимала, что сделать это необходимо. И я ни за что не позволила бы Ишрак заниматься всем в одиночку. Я полагала, что должна… — Она помолчала. — Я полагала, что должна быть мужественной. Ведь я из знатного рода Лукретили. Я считала, что должна быть достойна того имени, которое ношу. И ведь мы действительно нашли в желудке у сестры Августы ягоды белладонны! Они выглядели как маленькие темные комочки. — Изольда сунула руку в карман платья и вытащила оттуда несколько твердых темных комочков, похожих на зерна перца. — Вот что мы обнаружили. Это доказательство того, что мы не зря отправились тогда в мертвецкую!
Лука колебался.
— И эти… штучки вы извлекли из живота мертвой монахини? — с некоторым недоверием спросил он.
Изольда кивнула.
— Да. Нам пришлось для этого вскрыть ее тело, но сделать это было совершенно необходимо. Как еще можно было доказать, что монахинь постоянно пичкали ядовитыми ягодами?
Лука осторожно взял смертоносные ягоды и быстро передал их брату Пьетро.
— Так ты знала, что сестра Урсула — пособница твоего брата? — спросил он у Изольды.
Та печально кивнула.
— Да, я знала, что между ними что-то есть, но никогда их ни о чем не спрашивала. Мне, конечно, надо было воспользоваться своей властью и потребовать от нее ответа, надо было выяснить правду — я ведь всегда чувствовала, что она… — Голос ее сорвался. — Но наверняка я ничего не знала. И своими глазами ничего не видела. Но я чувствовала, что они…
— Что они?
— Что они, по всей вероятности, любовники, — еле слышно договорила она. — Но я все думала: неужели такое возможно? Или, может, я просто это себе вообразила из ревности? Или из зависти к ее красоте?
— Как ты, монахиня, вообще можешь говорить такие вещи? Да еще о своей сестре по ордену?
Изольда пожала плечами.
— Мне порой приходят на ум такие вещи… Я, можно сказать, вижу их или даже чувствую их запах… Впрочем, видны они не особенно четко, а другие люди их попросту либо не замечают, либо не считают достаточно очевидными… Но в данном случае я отчетливо понимала: сестра Урсула принадлежит моему брату, как… его вещь, как его собственная рубашка…
— Рубашка? — глупо переспросил растерянный Лука.
Изольда тряхнула головой, словно отгоняя неприятное видение, и пояснила:
— Ну да. Как рубашка, пропитанная его запахом. И этот запах я чувствовала. К сожалению, я не могу объяснить лучше…
— Так ты обладаешь даром предвидения? — спросил брат Пьетро, внимательно глядя на Изольду поверх своих бумаг и выжидающе подняв перо.
— Нет, пожалуй. — Она энергично тряхнула головой. — Нет, ничего настолько определенного. Никакого очевидного дара у меня нет. Да я бы и не стала им пользоваться, даже если б он у меня действительно имелся. Я вовсе не хочу быть какой-то очередной ясновидящей. Просто у меня, наверное, хорошо развита интуиция.
— Но ты же почувствовала, что она его любовница?
Изольда кивнула.
— Но у меня не было никаких доказательств, никаких! Я ни в чем не могла ее обвинить. Это просто… как невнятный шепот, как шелест ее шелковых нижних юбок…
Громоподобный кашель Фрейзе, донесшийся от двери, напомнил Луке и Пьетро, что именно он первым обратил их внимание на шелковые нижние юбки сестры Урсулы.
— Вряд ли это такое уж преступление — носить шелковую нижнюю юбку, — раздраженно заметил брат Пьетро.
— Я же просто воспользовалась этим сравнением, — задумчиво промолвила Изольда, — чтобы подчеркнуть, что сестра Урсула была совсем не такой, какой казалась, и аббатство под ее управлением стало совсем не таким, как прежде. Не таким, каким ему следовало б