видность животных и мы такой еще никогда не видели. Знаешь, как те детишки, которых многие эльфийскими подменышами считают: они словно не имеют никакого отношения к той среде, в которой им привелось вырасти.
— Да уж, в нашем мире не любят тех, кто сильно ото всех прочих отличается, — кивнул Фрейзе.
— И это тоже верно, — подтвердила Ишрак; уж она-то сама чуть ли не с рождения сильно отличалась от окружающих — и смуглым цветом кожи, и темными, чуть раскосыми глазами, и многим другим.
— Как приятно, что ты такая добросердечная девушка! — восхитился Фрейзе, обнимая Ишрак за талию. — Может, поцелуемся?
Ишрак стояла совершенно неподвижно, не поддаваясь на его ласковые объятия, но и не вырываясь. И эта ее неподвижность способна была оттолкнуть куда сильней, чем если бы она рванулась, отскочила и пронзительно завопила. Нет, она стояла, точно каменная статуя, и Фрейзе тоже замер, ничего более не предпринимая и чувствуя, что стоило бы, пожалуй, убрать руку с ее талии, но теперь он этого сделать почему-то уже не мог.
— Немедленно меня отпусти, — сказала Ишрак очень тихим и ровным голосом. — Учти, Фрейзе, я тебя по-хорошему прошу: лучше отпусти меня, иначе пожалеешь.
Он, пытаясь придать себе уверенности, усмехнулся, однако смех этот прозвучал что-то не слишком уверенно.
— А что ты мне сделаешь? — с улыбкой спросил он. — Побьешь? Ладно, я бы с удовольствием получил трепку от такой девчонки, как ты. Я даже вот что могу тебе предложить: ты мне уши надерешь, а потом сама же меня поцелуешь, хорошо?
— Нет, я швырну тебя на землю, — сказала она со спокойной решимостью, — и тебе будет очень больно. Мало того, ты почувствуешь себя полным дураком.
Фрейзе, точно принимая вызов, тут же еще крепче стиснул ее талию и со смехом сказал:
— Ах, красотка, никогда не стоит угрожать тем, чего сделать не можешь! — И он за подбородок приподнял ее лицо, пытаясь повернуть к себе и поцеловать.
А дальше все произошло так быстро, что он даже ничего не понял. Только что он обнимал Ишрак и уже склонился к ее губам, собираясь поцеловать, но уже в следующую секунду она, схватив его за руку, резко бросила его через себя, и он шлепнулся на спину, больно ударившись о грубый булыжник, да так и остался лежать посреди грязного двора с гудящей от резкого падения головой. А девушка, уже стоя на пороге гостиницы, сказала ему оттуда, слегка запыхавшись:
— На самом деле я никому не угрожаю зря, тем более тем, чего совершить не способна. Так что лучше хорошенько запомни: никогда даже не прикасайся ко мне, не спросив разрешения.
Фрейзе осторожно сел, потом столь же осторожно встал, старательно отряхнул куртку и штаны и, качая очумелой головой, снова удивленно посмотрел в сторону крыльца, но девушки там уже не было.
Поваренок так и сновал вверх-вниз по лестнице, таская в комнату Изольды и Ишрак ведра с горячей водой, которые они принимали у дверей и тут же выливали воду в ванну, которую заранее установили перед камином. Это, собственно, была большая деревянная бадья, сделанная из наполовину обрезанной винной бочки. Ишрак постелила на дно бадьи простыню и добавила в воду немного душистого масла. Затем парнишка наконец ушел, девушки заперли дверь, разделись и вместе залезли в исходившую паром воду. Изольда осторожно обмыла раненое плечо Ишрак и ее разбитый лоб, а потом велела ей повернуться спиной, чтобы удобнее было промыть ее густые черные волосы.
Отблески огня, горевшего в камине, сверкали на их влажной коже. Девушки тихо разговаривали, наслаждаясь горячей водой и теплом мерцающего очага. Вымыв густые темные волосы Ишрак, Изольда умастила их благовониями, свернула в тугой узел и заколола на макушке.
— А теперь ты мне голову помой, — попросила она и повернулась так, чтобы Ишрак могла намылить ей спину, плечи и спутанные золотистые кудри. — У меня такое ощущение, будто на моей коже собралась вся дорожная пыль на свете, — сказала она, беря пригоршню соли с блюда, стоявшего рядом с лоханью, и втирая ее вместе с маслом в кисти рук и в плечи.
— У тебя и впрямь в голове целый небольшой лесок вырос, — сказала Ишрак, вытаскивая из кудрей Изольды мелкие веточки и листья.
— Ой, — воскликнула Изольда, — пожалуйста, прочеши мне волосы гребнем как следует! Мне нужно, чтобы они непременно выглядели красивыми и чистыми — я хочу сегодня выйти к обеду, распустив их по плечам.
— И чтобы они красиво вились, да? — поддразнила ее Ишрак, слегка дернув за мокрый локон.
— По-моему, я имею право носить такую прическу, какую хочу! — сказала Изольда, вздернув подбородок. — И, по-моему, никого, кроме меня, не касается, как я свои волосы укладываю!
— О, разумеется, — согласилась Ишрак. — И, разумеется, наш юный следователь даже не заметит, красиво ли завиты у тебя волосы, чистые ли они, лежат ли они свободно на плечах или же скромно подколоты и спрятаны под вуалью.
— Он приносил те же святые обеты, что и я, — строптивым тоном возразила Изольда.
— Только тебя силой заставили эти обеты принести. А теперь они и вовсе ничего не стоят; и он, насколько я знаю, смотрит на этот вопрос примерно так же — ведь церковную клятву он давал в раннем детстве, — разумно и аккуратно закруглила опасную тему Ишрак.
Изольда повернулась и удивленно посмотрела на нее; по ее обнаженной шее стекала мыльная пена, и она невольно смахнула ее рукой.
— Но он поклялся служить святой церкви, — неуверенно повторила она.
— Его отправили в монастырь в таком возрасте, когда он еще не понимал толком, что такое святые обеты. А теперь он стал взрослым. И теперь он смотрит на тебя так, словно и впредь намерен чувствовать себя свободным мужчиной.
Изольда медленно покраснела; нежно-розовый румянец постепенно залил ее всю, от влажного лба до плеч.
— Значит, по-твоему, он на меня как-то особенно смотрит?
— Ты же знаешь, что это так.
— И он смотрит на меня…
— Со страстью.
— Ты не имеешь права так говорить! — возмутилась Изольда.
— Имею и говорю то, что есть на самом деле, — спокойно возразила Ишрак.
— Пожалуйста, не надо…
А Лука решил перед обедом снова выйти во двор и в последний разок посмотреть на оборотня. Стоя на укрепленной платформе спиной к гостинице, он вдруг заметил, что в оконном стекле противоположного крыла здания отражаются обе девушки, сидящие в своей «ванне». Но, отчетливо понимая, что ему следует немедленно отвернуться и, мало того, опустить глаза и вернуться в гостиницу, он не смог сдвинуться места. Он знал, что этот образ — две обнаженные красавицы-девушки, сидящие в огромной лохани для купанья, — будет пылать в его мозгу и жечь ему душу, точно головня, что он никогда в жизни не сможет забыть столь чудное зрелище: Ишрак, по очереди накручивающая на свой смуглый палец светлые локоны Изольды и втирающая в них душистый бальзам, а потом, приподняв ей волосы и заколов их на затылке, принявшаяся нежно намыливать перламутровую спину подруги. Лука замер, не в силах отвести от них взгляд и понимая, что совершает непростительный грех, подглядывая за ними, и наносит им ужасное оскорбление. Проклиная в душе собственную слабость, он все же заставил себя спрыгнуть с платформы и ринулся в гостиницу, сознавая, что впал в куда более тяжкий грех, чем любование прекрасными женскими телами, чем простая симпатия и уважительное, но чересчур заинтересованное отношение к Изольде: он прямо-таки сгорал от страстной любви к ней.
Обед в результате получился неудачным; беседа не клеилась, обстановка была странно напряженной. Хотя обе девушки спустились к столу в преотличном настроении; их волосы были еще влажны после купания, и они переоделись во все чистое, отчего обеих не покидало ощущение праздника, словно они явились на торжественный прием. А вот встретившие их мужчины выглядели подавленными. Брат Пьетро с самого начала был против того, чтобы они обедали вчетвером, а Лука больше ни о чем не мог думать, кроме той украдкой увиденной картины — две обнаженные девушки, освещенные огнем камина, с распущенными, как у русалок, мокрыми волосами.
Увидев Изольду, он с трудом смог вымолвить какие-то слова приветствия и молча поклонился Ишрак. Затем, обернувшись к Фрейзе, разливавшему по кружкам пиво и вино, велел:
— Принеси бокалы! Знатные синьоры должны пить из бокалов.
— Они же на столе! Только дурак может их не заметить, — спокойно возразил Фрейзе, старательно избегая смотреть на Ишрак, но ушибленное плечо все же демонстративно потер, словно оно доставляло ему сильные страдания.
Ишрак с улыбкой, явно не испытывая ни малейшего смущения, ласково спросила:
— Ты что, расшибся, Фрейзе?
Взгляд, который он метнул на нее, мог бы наполнить муками раскаяния сердце любой другой девушки. Но не Ишрак.
— Нет, меня просто осел лягнул, — сказал он. — Упрямый и глупый осел, который сам не понимает, что для него лучше.
— Ну так оставь этого осла в покое, — посоветовала она.
— Пожалуй, я так и поступлю, — мрачно согласился Фрейзе. — Никому еще не приходилось мне что-то объяснять дважды. Тем более с помощью силы.
— Но тебя же предупреждали, — ровным тоном заметила Ишрак.
— А я подумал, что этот глупый осел просто испугался, — сказал Фрейзе. — Я думал, он побрыкается и перестанет. Меня бы, например, ничуть какой-нибудь легкий укус не удивил. Ослы, они всегда так: сперва укусят, а потом послушаются. Но вот чего я никак не ожидал, что он так меня лягнет — прямо как чертов мул!
— Зато теперь ты знаешь, чего от него ожидать можно, — заметила Ишрак.
Фрейзе поклонился — прямо-таки воплощение оскорбленного достоинства — и обиженно сказал:
— Да уж, теперь знаю.
— О чем это вы? — спросила Изольда.
— А об этом ты лучше спроси у этой вот синьоры, госпожа моя, — сказал Фрейзе, сильно нажимая на слово «синьора».
Изольда, удивленно приподняв бровь, посмотрела на Ишрак, но та отвела глаза, что означало полнейшее нежелание отвечать; и больше на эту тему обе девушки не заговаривали.